Не прошло и жизни - Феликс Кандель

– Вы кто? – спросил вчерашний старик и пощурился от слабого света. – Кто вы?

Спросил сразу‚ потому что ждал. Ждал и надеялся. Надеялся и верил. Вот пройдет стороной одинокий знаменосец‚ старый и наивный до дурости...

– Я тот‚ – сказал Фишкин‚ – который отвечает на незаданные вопросы.

За его спиной объявился Тихий А.И.‚ следователь по особо нужным делам‚ забурлил восторженно: "Боже мой! Сколько простора для фантазии! Сколько возможностей для ареста!" – и растворился без остатка. За его спиной объявился Волчара‚ гениальный топтун-одиночка‚ и закрепился устойчиво‚ на все времена.

– Ах! – закричали‚ как закаркали‚ с дальних бульваров. – Ах‚ незаданные вопросы‚ ах! Берете заказы? Отвечайте немедленно! Да – нет? Нет – да?

– А кто их не берет?

– Сроки. Назовите сроки!

– Если надо сразу‚ будет сразу.

– Сразу! – всколыхнулся вчерашний старик. – Мне надо сразу. Меня интересует...

– Вас интересует‚ – перебил Фишкин и зевнул судорожно‚ – что о вас думают.

– Как вы догадались?

– Это всех интересует.

– И что?

– И ничего. О вас ничего не думают. Ничего и надолго.

И капризно взбрыкнул ногами-коротышками.

– От за ето... – жирненький говорок захлебнулся в едкой сладости. – От за ето самое мы те вздрючим-пропесочим‚ от так и знай!

Фишкин тут же возник возле него‚ через три бульвара с четвертым‚ осветил фонариком жирные‚ угреватые щеки‚ нос разваренной бульбой‚ мелкие‚ гноем залипшие глазки.

– Фи‚ – сказал‚ – это плохое лицо. Это такое лицо – хуже не придумаешь. Хотите‚ я вам достану другое‚ на ваш выбор? Что-нибудь особенное! Любое лицо в оригинальной упаковке.

– Ой‚ – просветился тот‚ – вы мене балуете. Ай‚ вы вселяете в мене несбыточные надежды...

Ах‚ Фишкин! Вечный еврей Фишкин! Клеймом помеченный иудей! Которому не замаскироваться. Не укрыться. Не отвертеться от будущих Освенцимов. Его определяют издалека по силуету. Его отличают в толпе по говору. Его вычисляют со спины по бурной жестикуляции. В любой среде он немедленно выпадает в осадок: подходи и бей. Он это понял с рождения и запасает продукты для неизбежного подполья. Он это угадал с детских лет и отрастил бороду‚ в которой по надобности можно укрыться и пересидеть смутное время. Он это унюхал наследственным своим чутьем‚ битыми в веках генами‚ и потому высматривает с фонариком первые намеки на лицах‚ чтобы улизнуть вовремя‚ с детьми-внуками. Он это ощущает прежде других‚ как змеи ощущают приближающееся землетрясение‚ и потому работает не где-нибудь – в сумасшедшем доме‚ не с кем-нибудь – с тихими дебилами‚ которые живут в ином мире‚ с иными фантазиями‚ где нет понятия еврей – не еврей‚ а если и убъют ненароком, по неясной‚ ими неосознанной причине. Каждый день‚ с утра‚ получив порцию успокоительных уколов‚ дебилы клеят из картона – молча‚ вдумчиво‚ бессмысленно – разную упаковку к неизвестным товарам‚ и Фишкин достает им заказы‚ Фишкин сбывает готовую продукцию‚ без Фишкина простаивало бы хорошо отлаженное сумасшедшее производство. Порой один из дебилов впадает в тихое неповиновение и начинает клеить неизвестно что. Иногда это делают все сразу. Изогнутые треугольники из картона. Тощие кишки с раструбами. Закрученные гармошки без днищ. Конусы до потолка. Улиточные лабиринты. Замысловатые ячейки под неопознанные предметы. Всё то‚ что может изобрести их сумеречная фантазия. Нет на свете продукции под эти упаковки‚ не научились пока что делать‚ но Фишкин им не мешает‚ Фишкин обеспечивает картоном в неограниченном количестве‚ и только прячет на складе немыслимую тару‚ ждет терпеливо‚ годами‚ когда же‚ наконец‚ человечество сойдет с ума и научится делать товары невообразимой формы под готовую уже упаковку. А пока что можно упаковать в них? Мечты. Надежды. Смутные видения дебилов. Но зато у каждого дебила есть родственники‚ зато у каждого почти нормального есть кто-нибудь в сумасшедшем доме‚ и с Фишкиным не ссоряться‚ Фишкину помогают чем могут‚ радостно идут навстречу. Для кого нет‚ для кого не завезли еще‚ для кого и не будет‚ а Фишкину всегда-пожалуйста‚ Фишкину – дефицит из-под прилавка. И еще одно‚ немаловажное. Конечно‚ с кольями уже не пойдут никогда‚ выискивая налитыми кровью глазами горестные иудейские профили‚ но когда пойдут все-таки с кольями‚ с батогами‚ с разводными гаечными ключами‚ это ему поможет‚ это его спасет. В любой толпе всегда найдутся родственники его дебилов. В любой‚ пьяной убийствами толпе всегда найдутся дебилы‚ чьи родственники мирно клеят коробки в сумасшедшем доме. И это ему зачтется.

– О вас ничего не думают‚ – повторил Фишкин‚ – окончательно и навсегда.

И зашевелил от нетерпения ногами.

А умрет он в метро‚ на кольцевой линии‚ по дороге из сумасшедшего дома‚ на перегоне Белорусская-Краснопресненская‚ держа на коленях туго набитый‚ потрескавшийся портфель с консервированным зеленым горошком‚ и все подумают‚ что он просто спит. Он будет кататься по кольцу часами‚ крохотный‚ опавший‚ голова ниже окна‚ пока его не хватятся под утро уборщики вагонов. Даже мертвый – он прихватит еще немножко от движения. Даже мертвый.

– Вы ошибаетесь! – закричали с бульваров с явным облегчением. – Мы аннулируем заказы. Мы все. Все мы!.. А кто нам не желает‚ пусть у самого не будет!

– Понятно‚ – сказал Фишкин. – Тогда так: пойдете налево и два раза прямо. Там скамейка‚ на ней рыжий идиот в кепке. Спросите у него.

– Он берет заказы?

– Он берет деньги. Останетесь довольны.

– И ему можно верить?

– Верить? Кому теперь можно верить? Вам нужно‚ чтобы вас поцеловали в душу? Вас поцелуют. Но это будет недешево стоить.

И пошел прочь. И заплясало пятнышко по листве‚ по дорожке‚ по лицам. Посыпалась крупа из дырявого‚ битком набитого портфеля. А следом за Фишкиным заскакала черная птица‚ вечный его попутчик‚ одноногая‚ плешивая‚ горбатая‚ склевывая на ходу зернышки‚ скрывая путь Фишкина на земле.

Если вам нужен Фишкин‚ так он для вас уже умер. Если вам нужны его внуки‚ так вы для них умерли.

Не ищите Фишкина. Он не оставляет следов.

Не зовите Фишкина. Он сам вас найдет.

– Обижаешь‚ – запоздало сказал с Петровского рыжий идиот и запихнул под кепку хрустящую ассигнацию. – Заслоняешь-подменяешь. Кто ни спрашивал – одни спасибы. Кому ни советовал – одни пожалуйсты.

А на кепке выпуклость‚ будто голова с водянкой. А под кепкой деньги‚ многие сотни. А от скамейки очередь хвостом во мрак. Всякому хоцца‚ чтобы его поцеловали в душу. Никому, чтобы плюнули.

– Вуй-вуй-вуй... – запричитал-застонал-зажалился немощный голосишко с Яузского: бороденка худородная‚ слабенький пушок на комковатой лысине‚ круглые очки на тесемочке. – Температура – вуй-вуй... В окно гляну – тридцать семь и семь. Радио услышу – тридцать восемь и пять. Газету возьму – тридцать девять и восемь. Телевизор включу – кровь из носа‚ гной из ушей‚ ртуть из термометра. Как жить? Как жииииить?!.

И передернулся от невозможного зуда по коже.

3

...в сумерки‚ в невозможно усталые‚ неизбежностью налитые последние летние сумерки из окон игрушечного домика глядели два старика.

На Гоголевском это было‚ всё еще на Гоголевском: отныне и навсегда!

Тишина по бульварам.

Унылое беспокойство.

Привкус меди во рту.

Ломота суставов и кислая отрыжка.

Натужный ток крови по износившимся сосудам.

– Мне многого не надо‚ – шептал-заклинал вчерашний старик‚ высматривая из оконца одинокого знаменосца‚ терпеливо и с надеждой‚ с вечной готовностью к бурному удивлению. – Мне только проблески‚ в темноте‚ кой-когда. Вспыхнул и нет его.

– Ишь‚ чего захотел‚ – изумлялся сегодняшний‚ как на малого ребенка. – Проблески ему подавай! Да где их взять‚ эти проблески?

– Один! – он уже унижался. – Один за жизнь. Я оптимист‚ мне хватит.

– Ну‚ один, еще куда ни шло.

– И всё?

– И всё. И отойдите. Кончились ваши проблески.

А знамя сдавило грудь усыхающим корсетом. Знамя промяло ребра – не вздохнуть. Знамя мстило жестоко одинокому знаменосцу за умышленное свое заточение. Потому что знаменам нужен воздух. И ветер. Солнце и дождь. Свист пуль и крики "Ура". Запах пороха и вопли недобитых раненых. Иначе это не знамена. Нет-нет‚ иначе это обычные тряпки‚ что годятся‚ разве что‚ на портянки‚ не больше.

Но голос издалека‚ будто через мегафон‚ всякое слово гвоздем в череп:

– Чепуха! Шелуха с чешуей! Кому кончились‚ а кому и навалом. Я в обозе грузовик проблесков возил: резерв главного командования.

– Зачем? – спросили с опаской. – Это зачем?

– А для ранжира. Для наград-наказаний. Два проблеска – лейтенант. Четыре – капитан. Девять – автоматная очередь. Кому в лоб‚ кому на погон.