Не прошло и жизни - Феликс Кандель

Прошуршало у ближнего дерева, мышью в сухой листве. Проявилось возле ствола сгустком‚ вздутием‚ сгущением материи. Отделился и обособился неусыпный призрак‚ гражданин-начальник Тихий А.И.‚ следователь по особо нужным делам‚ и закачался на ветерке‚ ожидая неминуемого продолжения.

– Заходите‚ – позвал вчерашний старик. – Кто-нибудь. Угол Староконюшенного‚ вход со двора‚ мимо колодца с яблоней. Колодец старый‚ бревна замшелые‚ вода чистая‚ сладкая. В нее яблоки по осени падают‚ не с того ли?..

Зайдем‚ пообещал Тихий А.И. Отчего не зайти? С понятыми и зайдем.

И растворился в воздухе‚ россыпью раскидав горошины для подслушивания‚ напустив летающие тарелочки для подглядывания. И в неприметном отдалении закрепился навечно гениальный топтун по кличке Волчара‚ специалист по скрытому наблюдению с наступанием на пятки. Старательный и неутомимый Волчара, большой любитель попарить мозоли‚ со стоном-кряхтением‚ на сон грядущий‚ после занятий многотрудных‚ в окружении любящей жены-домоседки и обожаемых деток-отличников.

– Это у меня от бати‚ – сообщил Волчара. – Батя всю жизнь ноги парил. Попробуй‚ потопчись в коридоре‚ позаглядывай в "глазки"‚ пооткрывай кормушки... Упреют в валенках.

И переступил привычно с ноги на ногу: пятки – сплошная мозоль.

Но снова голоса с бульваров‚ голоса затухающей памяти‚ замирающих сердечных биений‚ затрудненных‚ с перебоями‚ дыханий‚ и огоньки сигарет во мраке‚ прихотливо мерцающей россыпью: млечный стариковский путь:

– Снесли его‚ угол Староконюшенного. Всё снесли. Пыль и труха‚ известка с клопами. Яблони вырубили‚ колодец засыпали‚ асфальтом затерли за милую душу.

– Да‚ да‚ – соглашался старик‚ не слушая‚ – за милую душу. Чайку попьем из колодезной водицы‚ на примусе вскипит мигом. Кагора – полрюмочки на стакан: ароматы райские.

Чей-то вздох – дуновение слабое‚ хохоток с шевелением‚ размягчение с умильной слезой: "Примус‚ ха-ха‚ примус...", и голос поперек‚ авторитетно увесистый‚ уверенно непререкаемый:

– Всё пора снести. Всё! Под корень. Под нож. Под бульдозер. Дерево – труха. Кирпич – на века. Я в обозе кирпичную стенку возил: сноса ей не было.

– Зачем? – спросили с интересом. – Стенку зачем?

– А для расстрелов. Чтобы чин по чину. В степи приспичит: где стенку возьмешь? У меня в обозе. От имени и по поручению – огонь!

– Не надо‚ – взмолились со Страстного нервно и пугано‚ и пальцами захрустели‚ длинными‚ ломкими. – Про стенку не надо.

– Не надо – не будем. А ежели что: она у меня в обозе. Только свистни. Без стенки не тот смак.

Шепот. Ропот. Два инсульта. Хихиканье на всякий случай. Пожирание глазами первого старика‚ считая себя четвертым.

Раскроем еще один‚ самый главный его секрет: вчерашний старик хранил тайну в позавчерашней своей жизни. Это было его увлечение‚ любовь‚ пылкая привязанность к малой части пространства‚ заколдованного и очарованного‚ там‚ далеко на востоке‚ куда не добрались еще изменения. Оно не менялось‚ его пространство‚ прелестный уголок на карте‚ островок в быстротечном хаосе‚ отдохновение глазу: много зеленого‚ извилисто-синего‚ брызгами голубого‚ и это было отрадно‚ отрадно и боязно‚ как боязно бывает за единственного ребенка‚ взрослого уже и бородатого‚ прокуренного и плечистого‚ для тебя вечно беспомощного‚ когда он возвращается домой‚ поздно ночью‚ по темной‚ разбойной улице.

– Кто-нибудь! – попросил в который уж раз. – Вход со двора‚ мимо колодца с яблоней: заглянул бы.

И стиснул до боли зубы‚ чтобы не расплакаться.

2

...в сумерки‚ в тихие и печальные последние летние сумерки на скамейке Гоголевского бульвара притихли три старика.

Город глядел на них‚ равнодушно очаровывая.

Окна привораживали абажурным уютом.

Подъезды манили приветливым безразличием.

Но нет тебе входа в чужие подъезды‚ нет места под уютными абажурами‚ и не дано тебе полного растворения в летних зыбких сумерках‚ навечно и без остатка‚ чтобы обвисли на бульварных скамейках пустые оболочки ненужных одежд.

Это как близость‚ невозможно радостная телесная близость‚ когда отброшены слова и покровы‚ приличия и стыд‚ но что-то еще мешает‚ но кожа мешает‚ и память‚ и опыт прошлых прикосновений‚ и нет слияния‚ нет растворения – вскрика уснувшей души.

На Гоголевском это было‚ на том самом Гоголевском‚ переполненном до краев печалью поколений‚ на вечно прекрасном Гоголевском‚ имя которому Никитский‚ Тверской‚ Яузский‚ Чистопрудный‚ имя которому – кольцо на горле.

Звери забиваются в чащу‚ почуяв близкую смерть.

Старики выползают на бульвар‚ на постоянное сумеречное бдение.

Очарованные старики-свидетели.

– Я тут‚ – доложил Волчара‚ гениальный топтун на две ставки‚ с премиальными и сверхурочными. – Я на стреме. Без авоськи на задание не выхожу. За клиентом идешь – занимаешь очередь. Возвращаешься – покупаешь. Для дома‚ для семьи.

– Зато я‚ – доложила любящая жена-домоседка‚ – горя теперь не знаю. Жила прежде за инженером, картошку одну трескала. Нынче‚ за Лёликом‚ другой коленкор. Несет фрукт в дом‚ несет овощ‚ всякое несет питание.

– Папа‚ – закричали дети-отличники. – Реши задачку‚ папа! Из пункта А в пункт Б шел пешеход со скоростью четыре километра в час.

– За кем? – спросил Волчара. – Он за кем шел‚ наследнички мои?

Второй старик нахохлился посредине старой‚ встрепанной птицей‚ упрямо жмуря глаза на пакостный этот мир. Сухие серые волосы дыбом‚ костлявые пальцы сцеплены на животе‚ нога-деревяшка с черным наконечником выставлена вперед. Так сидят больные на приеме у врача в ожидании вызова‚ осмотра‚ уклончивых ответов‚ прятания глаз‚ а что-то подсасывает внутри‚ что-то вечно подкалывает‚ и нет сил надеяться‚ нет мужества верить‚ но только убежать‚ спрятаться‚ пересидеть. Он был сегодняшний старик‚ этот старик‚ и это для него встал напротив стеклянный куб парикмахерской‚ для него шуршали шинами холодные красавцы-троллейбусы‚ мигал омерзительным бельмом заговорщик-светофор‚ всё это было придумано для него. И как ни жмурься‚ как ни кривись‚ соринкой в глазу‚ раздражением‚ слезой из-под века, крупное слово‚ беспокойное слово‚ глумливое слово напротив – ПЕДИКЮР.

Но бас командирский‚ через много бульваров‚ треснувший от частых употреблений:

– Запе-вай!

И голос солирующий‚ голос вибрирующий‚ задыхающийся на верхах от старческого бессилия:

– Когда нас в бой... ой-ой... товарищ Сталин...

Слабый топот немощных ног.

Звякание позеленевших медалей.

Скрип потертых портупей.

– Мне кажется‚ – сказал вчерашний старик‚ пытаясь уловить шелестение неслышных знамен‚ – мы с вами еще увидим воплощенные идеалы. Всё идет к этому.

– Всё идет к войне‚ – сказал сегодняшний‚ не открывая глаз‚ чтобы не углядеть ненароком этой марширующей мерзости.

– Воевать больше не будем‚ нет-нет. Хватит с нас одной мировой войны.

– Хватит с нас двух.

Опахнуло холодом.

Прошелестело пугающе.

Затихло и опахнуло опять.

– Что вы такое говорите? Прошлое я и без вас знаю. Только что из прошлого. Чемоданы не распаковал.

– Мы все из прошлого‚ – ответил сегодняшний. – Но для некоторых оно еще не наступило.

Раскроем первый его секрет: сегодняшний старик отстал ровно на миг от теперешней жизни. Он вырвался однажды из видимой оболочки‚ он прожил восхитительный миг в запредельном крае‚ а когда воротился назад‚ – вернее‚ когда его воротили насильно‚ – мир уже ушел вперед‚ мир убежал от него‚ расплескиваясь в избытке на поворотах. С тех пор он приходит в настоящее‚ когда все уже ушли в будущее‚ а вокруг беспорядок брошенных территорий‚ тишина обнаженных пространств‚ суп на столе‚ чайник на огне‚ вмятина на простыне: миг назад тут были еще люди. Он плетется за миром‚ как раненый за уходящей армией‚ которого не подобрали и не добили‚ по следам крови‚ гноя‚ пороха и мародеров‚ и поначалу это его пугало‚ потом беспокоило‚ а там был и рад. Первым входить в будущее? – все-таки ему повезло.

Вышел к скамейке милый‚ застенчивый старикан‚ тысячу раз извинился‚ тысячу раз покривился‚ шаркнул ножкой тысячу раз:

– Я думал. Я очень много думал: отчего столько злых вокруг‚ куда деваются добрые. И у меня есть предложение. Да-да‚ есть!

И судорожно‚ бурно-торопливо‚ пока не оборвали на полуслове:

– Добрых надо беречь. Создавать условия. Женить добрых на добрых. Чтобы их дети рождались добрыми. И через пять-семь поколений процветание‚ восторг‚ полное оздоровление народов.

– Прекрасно! – воскликнул вчерашний старик. – Просто и гениально! Предлагаю место. Там‚ на востоке‚ куда не добрались еще изменения. Заповедник добрых народов!