Скандал столетия - Габриэль Гарсия Маркес

роста, могучий, как дерево, и немного женственный; ему сейчас около пятидесяти лет, и в течение тридцати из них он присутствовал на всех поминках в Ла-Сьерпе и читал молитвы над всеми мертвецами. Достоинство Панфило, благодаря которому его предпочитают другим чтецам, состоит в том, что его молитвы, его тайные заклинания придуманы им самим: тут своеобразное, путаное прочтение католической литературы смешалось с суевериями, распространенными в Ла-Сьерпе. Свой собственный молитвослов Панфило называет «Молитва Господу нашему всяких сил». Панфило, который не имеет постоянного места жительства, а находит приют в доме последнего покойника до тех пор, пока не приходит известие об очередном, встает перед мертвым телом и по пальцам правой руки начинает отсчет таинств. Наступает момент главного диалога между молельщиком и присутствующими, которые отвечают хором: «Забери его к себе», – каждый раз, когда Панфило произносит имя святого, почти всегда им самим придуманное. Завершая «Молитву Господу нашему всяких сил», чтец смотрит наверх и произносит: «Ангел-хранитель, забери его к себе». И указывает пальцем на потолок.

Панфило едва исполнилось пятьдесят лет, он здоров и могуч, как сейба, но – как это случилось в свое время с Маркеситой и Пачей Перес – увяз в легенде по самую шею.

28 марта 1954, «Воскресный журнал», «Эль Эспектадор», Богота

Он приходит во время дождя

Не в первый раз она так вздрагивала, сидя и слушая дождь. Скрипнула железная решетка, прошелестели шаги по выложенной кирпичом дорожке, подошвы зашаркали перед тем, как ступить на крыльцо. Вечер за вечером она ждала, что мужчина постучится в дверь. Но потом, научившись распознавать бесчисленные звуки дождя, пришла к мысли, что воображаемый гость никогда не переступит порога, и привыкла не ждать. Окончательное решение было принято бурной сентябрьской ночью пять лет назад, когда, размышляя над своей жизнью, она сказала себе: «Я того гляди превращусь в старуху». С тех пор звуки дождя изменились, и шаги на кирпичной дорожке были вытеснены другими голосами.

Разумеется, несмотря на ее решение больше не ждать, время от времени железная решетка поскрипывала, и подошвы шаркали перед порогом, как раньше. Но дождь уже дарил ей новые откровения. Она снова слышала, как Ноэль, пятнадцатилетний, учил попугая катехизису; и доносилась издалека грустная мелодия граммофона, который продали старьевщику, когда умер последний мужчина в семье. Из шума дождя она научилась извлекать чистые трогательные голоса прошлого, некогда звучавшие в доме. Стало быть, этой бурной ночью новым, волшебным и удивительным явилось то, что мужчина, столько раз открывавший железную решетку, прошел по дорожке, выложенной кирпичом, кашлянул на пороге и дважды постучал в дверь.

С лицом, потемневшим от неодолимого волнения, она взмахнула рукой, повернулась туда, где сидела другая женщина, и сказала:

– Вот он и здесь.

Другая женщина сидела за столом, положив локти на грубые неструганые дубовые доски. Услышав стук, она устремила взгляд на лампу, вздрогнула от какой-то смутной тревоги и спросила:

– Кто бы это мог быть в такой час?

А она, вновь безмятежная, уверенно произнесла фразу, отточенную за столько лет:

– Неважно, кто. Кто бы то ни был, он промок до нитки.

Другая, под ее пристальным взглядом, встала. Она видела, как та взяла лампу. Как исчезла в коридоре. Услышала, из полутемной комнаты, сквозь шум дождя, усилившийся в темноте, как шаги той, другой, удаляются, запинаясь о выбитые выщербленные кирпичи прихожей. Услышала, как лампа стукнулась о стену, как в проржавевших пазах завизжал засов.

Какое-то время она не слышала ничего, кроме далеких голосов. Счастливый, затерянный в прошлом голос Ноэля, который, сидя на бочке, провозглашал попугаю Благую весть. Слышала скрип колес во дворе, когда папа Лаурель открывал ворота, чтобы впустить повозку, запряженную двумя волами. Слышала, как Хеновева, как всегда, кричит на весь дом, потому что «всегда, всегда этот чертов сортир занят». И потом снова папа Лаурель, ругается на чем свет стоит, сыплет солдатскими словечками, сбивая ласточек из того же пистолета, из которого в последнюю гражданскую войну перестрелял, в одиночку, целую дивизию правительственных войск. Она даже подумала, что и на этот раз все ограничится стуком в дверь, как раньше ограничивалось шарканьем подошв у порога, и подумала, что другая женщина, открыв дверь, увидела только горшки с цветами под дождем да улицу, печальную и пустую.

Но потом начала различать в темноте голоса. И услышала знакомые шаги, и увидела тени, протянувшиеся по стене прихожей. И поняла, что после долгих лет подготовки, после многих ночей колебаний и раскаяния мужчина, который открывал железную решетку, наконец-то решился войти.

Другая женщина возвратилась с лампой и за ней – вновь пришедший; она поставила лампу на стол, а он – не покидая орбиты света – снял плащ, повернув к стене лицо, исхлестанное бурей. Тогда-то она и увидела его в первый раз. Вначале как следует на него посмотрела. Потом разобрала с ног до головы, изучая все члены взглядом упорным, старательным и серьезным, так, будто разглядывала не человека, а птицу. Потом, отвернувшись к лампе, подумала: «Так или иначе, это он. Хотя я воображала, что он немного повыше».

Другая женщина придвинула стул к столу. Мужчина уселся, положил ногу на ногу и принялся развязывать шнурки на ботинке. Другая села рядом и непринужденно заговорила о чем-то, чего она с кресла-качалки не могла расслышать. Но даже не слыша слов, только наблюдая жесты, она чувствовала, как отступает одиночество, и замечала, что в сухом и пыльном бесплодном воздухе снова пахнет, как раньше, словно вернулись те времена, когда мужчины, все в поту, входили в спальни, и Урсула, хлопотливая, полная забот, каждый вечер в пять минут пятого бежала к окну посмотреть, как отходит поезд. Она следила за жестами незнакомца и радовалась, что он так ведет себя; понимает, что после тяжкого пути, многократно повторенного, наконец нашел дом, заблудившийся в бурю.

Мужчина начал расстегивать рубашку. Снял ботинки и нагнулся над столом, над лампой, чтобы обсохнуть от ее тепла. Тогда другая женщина встала, прошла к шкафу и вернулась к столу с наполовину опорожненной бутылкой и стаканом. Мужчина схватил бутылку за горлышко, выдернул зубами пробку и налил себе полстакана густого зеленого ликера. Потом выпил единым духом, с преувеличенной жадностью. И она, наблюдая за ним с кресла-качалки, вспомнила вечер, когда решетка заскрипела в первый раз – это было так давно!.. – и она тогда подумала, что в доме нет ничего для гостя, кроме этой бутылки мятного ликера. Она тогда сказала подруге: «Надо поставить бутылку в шкаф. Когда-нибудь кому-нибудь она понадобится». Другая спросила: