Раб человеческий. Роман - Зарина Карлович

И мартовские коты. Стиляги.

Хорошо, что я не старею…

Апрель 00

Или вот, еле разберешь, как спьяну написанное:

Хэппи дэй

Миля солнца. Цвет детской кожи

Панцирь ракушки.

В мочках ушей как цветные игрушки.

В зеркале – брызги

Бирюзово окрашенной отсутствующей мысли.

Красные объятия сжимаемого платья.

Вот они: крошки на карнизе

От подгоревшего грибного пирога.

И изредка проглядывают глазки изюма.

Или поля опенковой панамки,

С полянки украденного-

Маленький подарок из моей субботы.

Любви нет. Нет работы

Ткать красные нитки, сдувать пылинки

С зеркала…

Хватит тратить монеты на букеты!

25.04.00

А рисунки! Листал, удивлялся ослепительному океану красок. Неслась жизнь. А тогда она казалась скучной, серой, одинокой…

Отринутое понес к сараю – на сжигание – и увидел чудовищное: Инга Петровна выбросила книги. Агнцами на заклание лежали они обездвиженные, онемевшие. Гоголь, Достоевский, Кастанеда, Шагал, Дали, Сартр, Маяковский…

Мама собрала, – пояснил Мишка, затягиваясь.

– Что же такое, Инга Петровна, вы делаете, – дышал я на нее табачным перегаром?

Даже возле плиты она была непроницаема.

– А, ты про макулатуру?

– Здесь же весь Чехов, его Линка полжизни собирала.

– А вот чтоб не напоминало… Да и все равно продавать…

Причмокнула с деланным безразличием, пробуя суп на соль.

Чехов, любимый моей бывшей, Булгаков, Бунин, мой Набоков… Хер!

Когда Инга Петровна отлучилась в магазин, собрал «макулатуру» в два неподъемных чемодана и оттащил нашему «образованному дворнику», книгочею – Витьку Казанцеву. Знал – он из тех, кто и в суровый мороз не растопит книгами печку. Ни в стылом доме, ни в своей дворницкой. Если не будет дров, и денег на дрова тоже не будет – не растопит, перетерпит. А если однажды разбогатеет и сможет купить мяса, не станет обмахивать удобной твердой обложкой шашлыки.

Таких людей в нашем нищем районе оставались единицы. Мне повезло.

Приехал я не только за сыном. Приехал забрать с собой Элю. Мою Эличку.

Без нее я загибался. Не мог без нее. Чума на оба наши дома.

Субботним утром я с разбегу нырнул в клоаку цветастой, красочной до зуда китайской дешевизны. Как думал: приеду, затарюсь тем, что рука неймет на чужбине. Мне нужна была только шапка. Остальное – сыну. Да потеплее – едем из зимы азиатской, милой, слякотной в дикую стыть, спасение от которой лишь в шубах, при виде цены на которые невольно вскидываешь бровь.

Честно прикинув свои финансы, решил перекантоваться в своем клочке синего дерматина. Но шапка… Говорят, голова – не жопа – завяжи и лежи. Вот и я завязываю вовсе не голову. Сила приоритета.

Набрал для Макса целый тюк: шерстяные носочки, свитерочки, подштанники, перчатки, комбез – все за копейки: сказывались близость к Китаю и местная дешевая рабочая сила. Но шапку себе так и не выбрал.

Мы обрывали канаты – наши корни рвали. Одной из последних ниточек была выписка Макса из садика и открепление от поликлиники. Пожилая педиатр делала последние заметки в карте Макса.

– И куда путь держите?

– В М.

– О… простите, с таким здоровьем… – листала карту Макса. Слабый иммунитет у него. А вы его на север везете.

– Но у меня там уже работа, я документы на гражданство подал…

Я осекся под ее взглядом.

– …и все устроено…

Опять ложь: впереди омерзительный поиск жилья и страх.

Доктор потянула носом, словно вдыхая запах вранья.

– Смотрите сами. Я обязана предупредить, что для ребенка такой климат не благоприятен.

– А что с ним может случиться?

– Да что угодно. Заболеть может. Посмотрите, какие курсы лечения он проходил. Вы вообще знаете об этом?

А правда: я ничего не знаю о том, как Лина лечила ребенка, чем он болел. Меня как ошпарило. Доктор заметила.

– Хотя… медицина сейчас там сильная… И оборудование, и повышение квалификации врачи имеют… Дай Бог, не переживайте. Бассейн, свежий воздух, природа… Да, Максик?

Макс просиял от того, что его заметили, закивал.

Он протянул карту, мы вышли. Всё.

Два месяца назад уехал я отсюда, из родной страны. Плакал месяц. Плакал, когда видел с гордой радостью и ужасом поезда, несущиеся на север. На таком же из них потом и уехал. Ходил по знакомым, пил с ними, пил один, сидел на лавочках в парке, фотографировал памятники, вокзалы. Называл это «прощаться с родиной».

А тронулся поезд, и ничего не дрогнуло в сердце. Прислушался, затаился, нет, не дрогнуло. На флешке увез с собой все: и филармонию, и придорожные кафе, и много – много Макса… Потом обнаружилось, что ни одной фотографии Эли не было. Потом, правда, нашел.

Тошнило от предчувствия. И сейчас тошнит, как тогда. От предчувствия.

За свой старый ноут сел только раз. И понял – он стал чужим. В нем не было больше ничего моего. Музу и ту снес Мишка – записал свою.

Ноут часто был мне отменным собутыльником, порой пиво доставалось и ему. Он знал, какую песню я поставлю, когда работаю, рисую или плачу. Он знал обо мне уж точно больше, чем кто-либо из живых.

Теперь он стал чужим. Как женщина, которая разлюбила тебя и теперь любит твоего двоюродного брата. Качает ногой в такт его песням, смеется над его шутками, терпит его пьяный бред.

Я подарил его Мишке.

Глава 9. Чума на оба наши дома. Эля

Сперва, – начинала так обычно.

«Сперва». Какое восхитительное слово «сперва». Слова – магическая субстанция. Одна буква отравляет весь смысл: сперва – сперма или стерва. Гадить – гадать, угадать, отгадать, откатать, отказать, отмазать. Так «гадить» превращается в «обмазать».

«Сперва» появилась Эля.

Она была однокурсницей соседа, Кирюхи Диканина. Кирюха, здоровый, патлатый, тихий «сектант – трупорез», как называли его подъездные старушки, всегда небритый, с нечесаными патлами до пояса, собранными в сальный хвост, учился в меде. Все время он проводил или в морге, или в библиотеке, или в «секте». В «секте» он аккомпанировал на пианино, мысленно воспаряя надо всем съемным помещением музея изобразительных искусств.

У него был пунктик, странный для его юных лет: любую тему неизменно сводить к технике препарирования трупа. Быть может, во время зачета переучился парень, с кем не бывает, только общаться с ним находилось желающих все меньше. Скоро Кирюха начал обсуждать спорные решения судмедэкспертов в компании самого себя.

Даже приподъездные старушки не заговаривали с ним, хотя пройти мимо них вечером для любого другого было настоящим прокрустовым ложем. Оно и понятно: в их преклонном возрасте вдаваться в подробности будущей профессии Кирилла было неуместно.

Ни о каких девушках, кроме тех, кого он встречал на столе судмедэксперта во время практики, думать Кириллу не приходилось и не умелось. Но однажды, выходя из квартиры, я заметил, как от Кирюхи – по стеночке, по стеночке – выползает девочка – тростинка. Вскоре зашептались о том, что у Кирюхи, наконец, появилась девушка.

Эля со второго курса работала ночной сиделкой, поэтому в универе появлялась редко. Зачастила к Кирюхе за конспектами лекций. То, что приходит она не только из-за них, он понял не сразу.

Через пару месяцев их стали видеть вместе на улице. А спустя еще полгода Кирилл угорел в своей квартире. Угрюмый детина, коллега усопшего, установил, что смерть наступила между полуднем и двумя часами дня.

В тот полдень, проспавшийся после какой-то пьянки, я выволок на свет божий, а именно на лестничную площадку, звенящий на все лады пакет с пустыми бутылками и банками из – под пива и водки.

Уже закрывая дверь, содрогнулся: между ядовито – зеленой стенкой лестничной площадки и коричневой ободранной дверью Кирюхиной квартиры, сползало по стене вниз существо в белом балахоне.

Бутылки загремели, существо тихонько взвизгнуло и зыркнуло в сторону оглушающего звука. Глаза на этом прозрачном лице были безумные, как у ошпаренной кошки, сгорбившаяся спина и совершенно бесцветные волосы – медуза – горгона. Белесое существо в балахоне замерло и уставилось на меня. Взгляд был умоляющий, а балахон с капюшоном прямо-таки инквизиторский, не хватало креста на спине.

Но только существо пустилось бежать, я убедился, что крест на спине все же есть. Что если в квартире Кирюхи теперь живут гигантские пауки-крестоносцы, и это один из них?

Встряхнулся:

Все, хорош пить…

Тем бы все и кончилось. Но в тот день задохнулся Кирюха. А вечером, перед самым приходом ментов, существо вернулось. И, положив костистую лапку мне на плечо, вдохнула в мои легкие странный дым. Существо откинуло капюшон и оказалось Элей.