Раб человеческий. Роман - Зарина Карлович

– Я лучше всех!!! Сейчас я выйду на улицу и всех порву!!! Они слушают меня! Они делают, что я говорю! Я лучше всех!!!

Лица моих коллег – соискателей вытянулись. Кто-то сплюнул под ноги: «Опять секта…» – и пошел к метро.

Через минуту из офиса вылетели люди с просветленными лицами. Мужчина за сорок с большой сумкой подошел ко мне:

– Степан?

– Он самый.

– Я Гена. Пошли.

Мы направились к остановке пригородных автобусов и сели в такси.

Я сразу пресек возможность вымогательства:

– Денег нет.

– Потом отдашь, – буркнул Гена.

Ехали не меньше часа – в область.

Я смотрел на редеющие высотки, густеющий лес и поля за окном и думал:

«Этих людей я вижу впервые, куда меня везут, я не знаю. У меня с собой паспорт. И если это воинствующая секта, и меня расчленят для жертвоприношения, то так мне и надо».

Но расчленять меня не стали.

Мы приехали в село. Гена повел меня по магазинам вроде советских сельмагов, где продавал девушкам духи. Чуть позже, вспоминая Гену, я поражался его мастерству холодных продаж. Он приходил к совершенно ледяным девушкам в магазине, отрывая их от работы, и предлагал то, что им не нужно.

Продавщицы всегда рады показать свое превосходство, а сельские вообще для того и созданы. «Девчонки» с удовольствием воротили носы. А через десять минут покупали у Гены духи и дешевую помаду.

– Девочки, у вас подруги есть? А когда у них день рождения? Всегда же думаем, что подарить. А возьмите духи, и будет подарок всегда… Про запас, на всякий пожарный. А скоро Новый год – сколько подарков нужно? А возьмите помаду, и проблема подарка отпадет. И недорого, и внимание. А у мужа мама есть?..

После трех магазинов Гена показал мне восемьсот рублей выручки.

– Это за неполных три часа. Хочешь так же?

Я хотел кивнуть, что да, конечно, хочу! И не смог. Я никогда не занимался продажами – я делал чертежи и писал картины. Я косился в сторону маршруток, которые едут в город, и молчал.

Гена кивнул:

– Вот и правильно – заработаешь, не волнуйся, научу даже тебя, – захохотал он и добавил: – Потому что я лучше всех!!!

…Мы колесили по поселкам. Дома темным вечером я посчитал наличку и удивился, каким чудом мне удалось заработать четыреста рублей. Ночью приснились продавщицы сельмагов. Из высоких причесок у них торчали обнаженные, словно антенны телевизора, нервы.

Больше Гену я не видел. Но он навсегда остался для меня суперпрофессионалом «холодных» прямых продаж. Как он красиво и без промахов закрывал сделки за пятнадцать минут! Ему было все равно, кто перед ним, что себе думает. Гена знал: девочка купит. Потому что Гена был действительно лучше всех.

И теперь, когда я устроился в этот справочник, вспоминая иногда его мастерство, жалел, что так и не смог его у него перенять.

…Отгуляв неделю собственной свадьбы, вернулась Яночка, дамочка лет тридцати. Красивая, холеная, в праздничном тумане. Из ее сумок на стол перекочевал арбуз, рядом сладко и томно возвышались четыре бутылки шампанского и диковинный торт.

Сотрудники собирали деньги на подарок.

Мне махнула рукой Нина. Это нечто среднее между секретаршей Верочкой из «Служебного романа»3 и консьержкой многоэтажки спального района. Пошлость и агрессия, самодовольство и бахвала глупости сплелись в ней, как сплетаются в экстазе змеи в террариуме. Жирные телеса, обтянутые адской леопардовой тряпкой, перекатывались от одного офисного стола к другому. Докатились и до меня.

У Яночки была свадьба, мы собираем по сто пятьдесят рублей, – протараторила мне на ухо Нина.

У меня в кармане сто рублей, из которых сорок я потрачу на дорогу к четырем клиентам, шестьдесят проговорю с сыном на почтамте и на остальные – надо попасть домой. Я настолько измучен, что мне даже не стыдно.

– У меня сегодня, правда, нет. Может, займешь? Я как получу – отдам.

– Да откуда я знаю, когда ты получишь! – глядя в сторону, цедила Нина, – давай, решай сам. Займи у кого-нибудь.

Займи! Ты не заняла, а кто займет? Мы же работаем без зарплаты, за проценты.

Конечно, я надеялся на сегодняшние встречи. Да и вообще, собираешь весь год на дни рождения, а потом увольняешься за две недели до своего, и плакали твои денежки…

А эту Яночку я вообще впервые вижу!

Я сел за свою часть стола. Налил чаю. Сжевал половину пирога, поправил галстук, в котором я теперь хожу большую часть дня, и вышел за дверь, оставив за спиной торжество, на котором меня не ждали.

Глава 2. Святой день

Город М раз в десять больше моего родного города. Я в нем – слепой котенок. Он танком, похожим на тот, что я видел здесь на площади, наползает на меня. У меня еще нет нормальной работы, и домой (всего четыре остановки) добираюсь обычно пешком – экономлю.

До сих пор Города М не знаю совершенно. В офисе на двадцать пять менеджеров два компьютера, и за них случается настоящая драка. Мне же приходится по полчаса таращиться на бессмысленные черты переулков в программе ДубльТрис, пока не становится страшно от этих лезущих друг на друга, перепутанных между собой улиц. Глядя на эдакую профанацию, коллеги, озабоченные тем, чтобы распечатать себе тоже карты маршрутов, вдруг обнажают свои темные стороны: становятся на удивление раздражительными и даже нетерпимыми. Только насытившись узловатыми венами улиц на карте города М, они возвращают себе светлую ипостась и благопристойное выражение лиц.

Я выхожу в реальный мир, и карта оказывается бессильной, бессмысленной пустышкой, как девальвированный рубль. Мне положи миллион карт в карман, а я все равно выйду на три остановки раньше нужной.

Пошел три остановки пешком. Курил и думал: вот так идешь где-то в Центральной полосе России, в конце октября в зимней куртке и туфлях, потому что подошву на сапогах починить нет возможности. Прокатываешь двадцать четыре драгоценных рубля, с трудом находишь обшарпанное здание. А тебе отказывают.

Так оно и случилось.

Блеснул лысиной косогор. И единственным серым обшарпанным бельмом на его глазу воззрился на мир клуб «Hollyday». Стены и дверь его были живописно разрисованы и с первого взгляда казались заштопанными. Вот тебе и знаменитый на полгорода ночной клуб «Святой день»!

Я вспомнил, как раньше, едва не каждые выходные, мчался по ночному городу в такси, а из темноты уже зазывали огнями, раскрывали объятия грандиозные двух-, трехэтажные особняки. Встречали фейерверками иллюминированного счастья, ожиданием волшебного адского времени, полного чудес, ворвавшихся сюда ради тебя – клоаки, смердящие кайфом непомерным…

…Может, маскируются от налоговой?

Внутри вместо знаменитого запаха ночной жизни, который отсюда никогда не выветривается, вонь и темень.

Менеджер Дима вел меня наверх и то и дело повторял: «Осторожно, ступенька». Я спотыкался, но шел. Как и все эти дни.

В офисе натренированным молниеносным движением руки достаю бумаги, буклеты, раскладки, статистику и завожу свою пластинку. Дима прерывает без церемоний:

– Мы работаем по взаимозачету!

– Что?

Взаимозачет на наружку4 в этом клубе – это безумие!

Барахтаюсь:

– Мне кажется, Вы этого мне не говорили. Может быть, все-таки…

– Значит, я говорил не с Вами. Но за деньги мы не работаем.

Позади меня скептически оживает девушка:

– К нам вчера тоже приходили из такой организации.

Смотрит на меня брезгливо. Дима, попрощавшись, выходит.

Уборщица с пылесосом наперевес: только я сгреб свои причиндалы со стола, врубает свою сирену и яростно начинает водить щеткой по моим ногам.

– Эй, полегче!

На ступеньках клуба – подростки с пивом косыми взглядами. Примеряются, как бы еще разрисовать дверь «святого дома».

Надеюсь, что вторая встреча – на улице Братских народов – будет удачнее. Название не в бровь, а в глаз: я тоже из этих, из братских. Из бывших… Я еду к врачу – в медицинский центр ВИТОК.

Глава 3. Врачебная ошибка

Ехал пустой, тихий, голодный и сутулый. Но вспоминая случай возле «Евросети», выпрямлял спину.

Пару дней назад мялся перед своей самой первой встречей у офиса «Евросети». И в зеркальной двери поймал свое отражение. Изможденное выражение на лице, растрепанные волосы и безнадежность в глазах потрясли меня: это был не я!

Тогда и стал носить галстуки. Думая о галстуке, всегда вспоминаю историю про «тоналку».5

Как-то Эля осталась у меня на ночь. Утром она собиралась на работу, а я пил чай и смотрел, как она делает макияж. Лина была моей женой четыре года, но я никогда не видел, как она делает make-up. Если я заставал ее за этим занятием, она говорила:

– Не смотри: краситься перед мужчиной – дурной тон.

Я тогда присел перед Элей и затаился, ждал, что опомнится и выгонит меня, как делала Лина. Она же не обращала на меня внимания и, глядя в зеркальце, увлеченно размазывала по лицу какую-то бежевую субстанцию, которая ложилась на ее лицо плотной броней, делая кожу фарфоровой.