Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа

Поскольку дамами обычно бывали куртизанки, им не составляло труда узнать любовника и в маске – по родинке на предплечье или, например, шраме на бедре…

Хуан находил это забавным.

Отправляясь на вечеринку, человек по составу приглашенных догадывался, что именно его ждет – строгая трапеза, куда даже шуты не всегда допускались, торжественный прием с пиром, домашняя вечеринка или вечеринка за закрытыми дверями. На последнюю не могли попасть знатные дамы, там бывали только куртизанки, которым открывать свои тела не стыдно, да и тела мужчин им хорошо знакомы.

Я знаю, что дамы тоже тайно устраивали подобные вечеринки, особенно если мужья покидали их надолго. Джулия Фарнезе, наслушавшись рассказов, решила устроить подобный пир у внучки папы Иннокентия Баттистины, ведь донна Адриана ни за что не позволила бы пригласить кого попало во дворец Санта-Мария-ин-Портико. Вообще-то, Баттистина была моей подружкой, но нам помогала ее родственница.

Было подготовлено все, мы даже подсыпали слабительное в пищу донны Адрианы и ждали только отъезда моего отца.

Отец уехал, в дом родственницы Баттистины отправлен слуга с сообщением, что мы скоро приедем, но тут случилось непредвиденное. То ли Джулия перестаралась и насыпала слишком много порошка, то ли организм донны Адрианы оказался особенным, но, вместо того чтобы сидеть на горшке, она лежала на кровати и стонала, каждые полминуты заявляя, что умирает.

Джулия даже поморщилась: «Сколько можно обнадеживать?!»

Конечно, тетушка не умерла, но и мы никуда не пошли, потому что требовалось обязательное присутствие Джулии подле страдалицы, стоило Джулии только подняться с края ее постели, как вопли становились громче, разносясь по всему дворцу.

Немного погодя за нами прислали с вопросом, как долго мы еще будем собираться. Джулии пришлось ответить, чтобы начинали без нас, а мы подъедем, как только тетушка заснет. Пока Джулия разбиралась с гонцом, донна Адриана вдруг открыла один глаз и, цепко схватив меня за руку, притянула к себе: «Не смей никуда ехать! Ей, – она кивнула на невестку, – все простят, тебе – нет!» Глаз тут же закрылся, тетушка застонала громче прежнего. Ее вопли вывели Джулию из себя окончательно, она предложила позвать не только врача, но и священника, чтобы исповедовать донну Адриану. Та неожиданно согласилась, потребовав, чтобы мы были неподалеку.

Конечно, мы никуда не поехали. Баттистина потом рассказывала, что было очень весело – дамы обмазывали друг дружку молочным снегом, а потом позволяли красивым слугам слизывать его, но непременно сцепив руки за спиной. Было еще много шалостей, о которых даже рассказывать стыдно. Но нам поучаствовать не удалось.

Так я и не стала распутной дамой благодаря хитрости донны Адрианы.

Она ничего не сказала моему отцу, а я ничего не рассказала Джулии. Слушая рассказ Баттистины об очень вольных шалостях во время пирушки, я пыталась понять, понравилось бы мне. Решила, что нет. Быть обмазанной сладким молочным снегом и позволять облизывать свое тело слуге? В этом мало удовольствия.

Донна Адриана оказалась еще умней или хитрей, что в данном случае все равно, она сумела пересказать нам слухи, которые распространились в Риме о разнузданной вечеринке с участием внучки папы Иннокентия Баттистины, мол, слуги рассказывали такое, что и повторить стыдно. Папа Иннокентий в гневе.

Тетушка выразила удовлетворение, что мы с Джулией «не такие».

«Не такие» переглянулись, Джулия прошептала мне: «Хорошо, что у тетушки случился не понос, а нечто посерьезней».

Я все равно не стала ей ничего рассказывать.

Позже я старательно избегала подобных пирушек, понимая, что как бы ни молчали участники, слуги все равно выдадут. Мне предстояло выходить замуж, и я решила, что нельзя давать повода рассказывать о себе гадости. Все равно рассказывали.

Позже жена моего младшего брата Джоффре и сестра моего собственного мужа Санча Арагонская, смеясь, наставляла меня: «Лучше грешить и быть оболганной за дело, чем не грешить и все равно быть оболганной!» Возможно, она права. А еще Санча твердила, что грешить нужно так, чтобы любые сплетни оставались далеко позади.

Но о Санче я еще расскажу, как и о ее брате Альфонсе Арагонском – единственном мужчине, которого я любила.

Ваше Святейшество, мне крайне неловко описывать то, что я знаю о жизни семьи Борджиа и других знатных семьях.

Повторно нижайше прошу Вас освободить меня от такой исповеди и уверяю, что готова исповедаться любому присланному Вашим Святейшеством священнику, кем бы тот ни был.

Прошу не считать это нежеланием быть откровенной, а всего лишь неумением складно и последовательно рассказывать о чем бы то ни было. Мои способности поэта ничтожны и едва ли достаточны для связного повестования.

Кухня конца XV века в состоятельных домах была разнообразной и иногда замысловатой. В Риме уже знали множество приправ и щедро их использовали. Иногда слишком щедро, несмотря на высокую стоимость специй. Едва ли нам понравилась бы смесь имбиря, корицы, галангового корня, шафрана, гвоздики и сахара.

Вот пример соуса камелин, который упоминает Лукреция:

перетереть имбирь, корицу, шафран и мускатный орех, сдобрить уксусом. Корку белого хлеба размочить в холодной воде, растереть, сдобрить вином и отжать. Смешать с перетертыми специями, прокипятить, добавив в конце коричневый сахар.

Камелин добавляли практически к любому мясу.

Еще вариант этого соуса:

смешать имбирь, сушеные цветы кассии, гвоздику, райские зерна, шелуху мускатного ореха, длинный перец, отжатый через ткань хлеб, замоченный в уксусе, и соль.

Райские зерна – aframomum meleguetta – растение семейства имбирных, его горошины похожи на горошины перца. Вкус менее острый, чем у черного перца, зато великолепный аромат жасмина, лимона, лесного ореха и сливочного масла. Выращивают в Западной Африке, но сейчас в Европе почти не используют, их заменили горошины обычного черного перца.

Кассия – китайский коричник, кору которого используют в качестве заменителя настоящей цейлонской или индийской корицы. Но в рецепте камелина почему-то указаны сушеные бутоны кассии.

Часто использовалось миндальное молоко.

Для этого следовало ошпарить, очистить и измельчить миндаль, сдобрить его водой, в которой варился лук, посолить, довести до кипения и добавить кусочки хлеба для густоты. Если миндальное молоко предназначалось для сладких блюд, луковый отвар заменяли простой водой, а соль большим количеством сахара.

Каплун – кастрированный петух, таким птицам обычно срезали гребень, чтобы не спутать с другими. Считалось, что у этих птиц нежней мясо.

Вероятно, Чезаре наслушался заверений, что употребление мяса кастрированного петуха может способствовать развитию импотенции. Слух нелепый, каплунов использовали часто, а импотенцию вызывало совсем иное, моряки с каравелл Христофора Колумба завезли в Европу «французскую болезнь» – сифилис, который лечили ртутью, но разговор об этом впереди.

Наше представление об огромных тушах быков, вепрей или оленей, жарившихся на вертелах целиком, несколько не соответствует действительности.

Из-за проблем с зубами многие не могли откусить жареное мясо, потому повара обжаренные куски еще и отваривали, а потом перетирали в ступе до кашицы. Едва ли такое мясо было вкусным без использования большого количества приправ.

Но своеобразная каша из мяса или птицы и выглядела не слишком привлекательно. Чтобы вернуть ему презентабельный вид, кашицу сгущали рисовой мукой или крахмалом и придавали форму животного или птицы, а рыбной массой набивали снятую с нее кожу. Конечно, на приготовление такого блюда уходило много времени и сил требовалось тоже немало.

Блюдо из каплуна, которое Лукреция описывает разноцветным, вероятно, представляло собой проваренное и перетертое мясо, загущенное рисовой мукой и щедро сдобренное ароматными добавками. Едва ли ему придавали форму ненавистного Чезаре каплуна, смесь могла просто загустеть в горшочке.

Молочный снег – это взбитые с сахаром сливки.

Тартильоне сфольято – знакомый нам штрудель, тесто для которого готовили на хорошем масле и раскатывали так тонко, чтобы просвечивало насквозь, отчего оно становилось буквально пушистым и таяло во рту. Начинка из поджаренных орехов с медом или засахаренной айвы тоже была обычной.

Тарты – творожные шарики, очень плотные, с множеством приправ, горьких или сладких, которые отваривали, а потом обжаривали на сале до золотистого цвета. Подавали политыми острыми соусами или медом.