Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа

Страдала ли я чревоугодием? И да, и нет.

Confessus pro judicato habetur (сознавшийся считается осужденным – лат.).

Сознаюсь, что любила и люблю вкусно поесть и предпочитаю изысканную пищу грубому хлебу, украшенный стол и присутствие музыкантов на пиру убогому грязному столу в придорожной таверне, хорошее вино воде, а искусство опытного повара деяниям простой кухарки. При этом не страдаю от несварения желудка, поскольку не перегружаю его без меры, предпочитая оставлять место «для раздумий».

И я предпочту лечь спать голодной, чем съесть или выпить что попало. Это не капризы, а природная брезгливость. Я могу сидеть на хлебе и воде, если знаю, что хлеб испечен чистыми руками, а вода не набрана в луже на дороге.

Если это преступно – я преступница.

Чезаре также, он никогда не требовал для себя особых условий. Мне кажется, что Чезаре иногда даже не замечал, что именно ест или пьет. Брат одержим другим.

Моя мать Ваноцци Каттанеи умела подбирать поваров и наставлять их должным образом. Ловкий повар может ставить свои вкусы выше вкусов хозяев, он может постепенно приучить хозяев кушать то, что нравится лишь ему самому, либо то, что ему удается лучше другого.

Я знаю немало римских богатых домов, и не только римских, где именно так и происходит. Но этого никогда не бывало у нашей матери. Ваноцци Каттанеи умела настоять на своем и вынуждала поваров не только придумывать новые блюда, но и угождать ее вкусу, который был весьма взыскателен. В нашем доме я привыкла отдавать должное не только самим блюдам, но и приправам или соусам к ним, а также тому, как еда украшена и подается на стол.

Если это грех, то я грешна – я люблю вкусно покушать, не переедая, люблю, когда еда не смесь продуктов, входящих в нее, а тончайшее сочетание разных вкусов и свойств, когда все, что должно быть горячим, горячо, холодное не тает, а вина изысканны. Но это скорее любовь к прекрасному, ведь прекрасное возможно и за пиршественным столом.

Итак, что любила и люблю теперь я, что любил Чезаре, то есть любовь к какой еде могла перерасти у нас в грех чревоугодия.

Первой едой, которую я попробовала, появившись на свет в Субиако, было материнское молоко. Именно материнское, а не кормилицы. Наша мама не жалела свою пышную грудь, кормя всех детей сама, она говорила, что грудь женщине дана, чтобы снабжать молоком детей, а не для украшения. Ее грудь не пострадала, оставшись все такой же пышной и белой на долгие годы.

Конечно, я этого не помню, но вполне верю рассказам няни и служанок. Они восхищались Ваноцци Каттанеи, говоря, что именно со своим молоком мама передала нам, четверым своим детям – Чезаре, Хуану, мне и Джоффре, свое здоровье. Наверное, так и было, ведь младший наш брат Оттавиано, которого кормила уже не она, много болел и рано умер.

Мама не давала нам крепкого вина, чтобы не вызвать привыкание, но мы никогда не пили воду из Тибра, чтобы не умереть от cholera (холеры – лат.).

Также в жаркое время года она не позволяла кушать ничего сырого, предпочитая, чтобы вся пища была либо хорошо прожарена, либо сварена. Конечно, это лишало нас возможности кушать некоторые фрукты или ягоды, зато уберегло от желудочных болезней, из-за которых в Риме в годы эпидемий умерло немало жителей.

Не все поддерживали уверенность мамы в том, что множество болезней бывает от грязи и плохой воды, большинство наших друзей и соседей считали, что достаточно выпить крепкого вина или съесть много чеснока и лука, чтобы болезнь живота обошла стороной.

Думаю, нашему примеру могли последовать многие жители Рима, лучше питаться хлебом и дешевым вином, если уж нет денег на хорошее, но выжить.

Возможно, я рассуждаю так потому, что мне никогда не приходилось этого делать.

Очень большое влияние и на маму, и на меня оказал наш отчим Карло Канале (удивительно, сколь странно переплетаются судьбы, ведь Канале служил Франческо Гонзага и тесно связан с д’Эсте, к которым сейчас отношусь я). Думаю, Карло в большой мере способствовал нашему правильному воспитанию и физическому развитию. Уж моему – точно.

Это не относится к теме чревоугодия, но я хотела бы рассказать об обстановке, царившей у нас дома на пьяцца Бранкис, куда мы переехали с Пиццо-ди-Мерло. Верно говорят – omnes in hominem a pueritia (все в человеке из детства – лат.). Я обязана Карло Канале многим, именно он научил меня не просто читать, а любить книги, помог освоить греческий язык, научил чувствовать прекрасное, во всем искать гармонию.

Сколько было интересных заданий! Следовало прочесть басню Эзопа не просто не запинаясь, но с выражением, помогающим, помимо смысла, красоте звучания каждого слова. Гармонии помогала музыка, в ней любое нарушение вызывает диссонанс. И рисунки у Карло Канале были гармоничными.

Чезаре и Хуан завидовали нашим занятиям, а чтобы скрыть это, насмехались.

У Чезаре были свои прекрасные наставники – Паоло Помпилио и Джованни Вера, думаю, эти имена Вам хорошо известны. Джованни Вера, тогда он еще не был кардиналом, поехал вместе с Чезаре в Перуджу, а потом в Пизу, когда брата отправили изучать право. Карло Канале говорил, что для двенадцатилетнего мальчика, каким был Чезаре, учеба в университете Перуджи – признание гениальности. И что лучшего наставника для своего сына, чем Джованни Вера, Родриго Борджиа найти не мог.

Но до отъезда Чезаре нашим наставником по многим вопросам был сам Карло Канале. Я еще расскажу о том, как Карло научил нас с братьями любоваться гармонией человеческого тела, видя в его красоте Божий замысел, а не происки дьявола.

Карло Канале поддерживал мамину любовь к мытью, что вызывало у многих знакомых недоумение и даже осуждение. Но мы мылись так часто, как только удавалось это делать. В нашем доме был большой мраморный бассейн, где вволю можно плескаться в жаркое время года. А в Субиако отменный пруд для плавания.

И пусть остальные осуждали, нам купание пошло только на пользу, за что мы все четверо благодарны маме и Карло Канале.

Следил Карло и за нашим питанием.

В детстве у нас было развлечение: наш повар Винченццо, зная, что Чезаре предубежден против мяса каплунов, готовил это мясо laetus (разноцветным – лат.), а мы должны угадывать, каким сегодня будет блюдо – красным, как кровь дракона, желтым, как солнечный свет, черным, как ночь, зеленым, как деревья, белым, как сама чистота, или индиго.

Я была мала, чтобы понимать, что значит alter (кастрат – лат.), как презрительно отзывался о каплунах Чезаре, не понимала, почему смеется брат Хуан. Зная, что Винченццо использует петухов, вынуждена молчать по просьбе мамы и повара.

Почему Чезаре протестовал? Разноцветное мясо каплунов у Винченццо получалось таким вкусным и действительно разноцветным!

Позже я узнала у мамы секрет, и мой повар в Сполето тоже готовил блюда из мяса разноцветными.

Секрет прост. В основе мясо каплуна, миндальное молоко и рисовая мука. Если, отваривая каплуна в миндальном молоке с рисовой мукой, добавить молотый имбирь, белый сахар и белое вино, то, загустев, блюдо получится белым.

Если добавить красное вино, сахар и петрушку – зеленым.

Если блюдо посыпать фисташками и толченой гвоздикой, цвет получится желтым.

Желтый цвет получится и от обжаренного миндаля, которым блюдо посыпают сверху.

Галанговый корень, гвоздика, корица и сахар сделают его кроваво-красным, как драконья кровь.

Я не очень люблю сладости, но люблю мясо и рыбу.

Почему рыбу запрещено есть священнослужителям? Чем она хуже мяса?

Чем хлеб предпочтительней хорошего жаркого?

Почему грешно наслаждаться вкусным тортом или паштетом?

Почему красиво украшенный стол достоин осуждения?

Мне кажется, adprime in vita esse utile, ut ne quid nimis (главное правило в жизни – ничего сверх меры – лат.).

В нашей семье в чревоугодии сверх меры ничего зазорного не было.

Чезаре в детстве был сладкоежкой, но во время учебы в Пизе ему приходилось обуздывать многие страсти, в том числе и эту – любовь к сладкому. Думаю, брат не раз вспоминал мамины застолья и особенно для него приготавливаемое цветное бланманже.

Хуан предпочитал мясо, причем непрожаренное. А еще крепкое вино, он, как и Джулия, мог пить гиппократ и даже пиво, когда на столе стояло прекрасное токайское или кипрское.

Но у каждого свой вкус.

Чезаре всегда любил крупный хворост, а мне больше нравился хворост с начинкой. Это когда тесто делается обычным способом как для мелкого хвороста из яичных желтков, белков и тонкой муки (в отличие от крупного, куда желтки не добавляют), потом нарезанный ломтиками сыр обваливается в этой смеси и обжаривается на сале. Особенно вкусно, если полить ломтики медом или просто посыпать сахаром.

Чезаре говорил, что сахар способен испортить вкус, а вот от меда не отказывался.

Чезаре старался соответствовать своему имени и во всем быть похожим на Цезаря, не забывая о его военной славе. Потому мой брат не любил павлинов в золотых перьях и вообще не любил позолоту в самих блюдах, считая это глупостью. Он говорил, что блюдо должно быть вкусным и сытным, не должно противно выглядеть, чтобы его хотелось взять в рот, а вот позолочено ли оно – уже не важно. Все эти огромные сахарные замки, быки, овцы с карамельной шерстью, зайцы, начиненные куропатками с перепелами внутри, или огромные рыбины, у которых изнутри выпрыгивали живые лягушки, вызывали у Чезаре раздражение.