Убийца избранных: Конрад - Николай Белоусов

идти в услужение легкими путями? Мне нужно было испытание, проверка, что воля моя сильна, что я не передумаю и не буду сожалеть, даже когда солнце сожжет последнюю каплю моей жизни. И вот я здесь, песка в моей коже меньше, чем у караванщиков, но больше чем в любом из Тервийцев, что бывали в твоем светлом дворце последние пятьдесят лет.

Каган улыбался. То ли из-за дурацкой выдумки, то ли из-за Конрада, на которого с мрачной подозрительностью смотрели его же «соплеменники».

— И чем ты собираешься лечить моего сына? Ржавым ножом или погремушкой из монет? И встань, чтобы я тебя лучше слышал.

Конрад выпрямился, но смотрел на ступень ниже Кагана.

— Я сказал ранее, но лишь для тебя повторю: мыслями моими, руками моими, душой своей. Я лекарь и смогу найти кузнецов и травников, что помогут мне. Десятки послов загоню до смерти, пока не буду уверен, что смогу обезопасить сына твоего.

Каган обратился к глашатаю.

— Маруш, что ты думаешь об этом госте? Насколько ценен его дар?

— Насколько ты проверишь его, властелин. Пусть излечит смертельно больного.

Каган покачал головой.

— Зачем мне лекарь, который допустит, что мой сын станет смертельно больным? Если он упустит подобную хворь, то тут же должен быть казнен. За ложь и лень. Нет. Поднимись, чужеходец. Выбери кого-нибудь из тех, кто слушает нас и расскажи о его болезнях, просто посмотрев на него.

Конрад окинул взглядом присутствующих. Все как один в свободных одеждах, за которыми даже горб спрятать можно.

— Если и кто сможет обладать таким даром проницательности, так только избранный сын твоей земли. Но я всего лишь человек и не могу прозреть сквозь одежду. И не имею права просить оголиться тех, чья тень падает на меня. Лишь если ты позволишь, если наделишь подобной властью.

От входа начали доноситься недовольные шепотки, что проситель забирает слишком много времени. Но никто из присутствующих не решался сказать об этом достаточно громко, пока Каган улыбался.

О, нет. Он почти смеялся.

— И тогда, раздев до гола любого из моих министров ты будешь оправдываться, что я позволил это? Что из-за меня все увидели его чресла и услышали о бедах, что он терпит?

Конрад выждал четверть минуты, раздумывая на ответом.

— Ты наделяешь меня властью, но выбор делаю я. Не виновен отец, что сын избрал свой путь, как невиновна река, что корабль везет не товары, но пиратов. Пусть тот, кого я выберу, хранит злобу только ко мне.

— Тогда я бы на твоем месте выбрал женщину для демонстрации таланта. Как насчет той прекрасной девы? — Каган указал на женщину в оранжевом платье, расшитом изумрудами.

Одежда свободно спадала, выгодно подчеркивая её изгибы, которые всё же оставались скрыты. В отличие от других, её лицо скрывалось за шелковой тканью, которая оставляла открытыми только глаза и светлый лоб. Светлее, чем у любого другого харийца.

Едва слова Кагана утихли, как двое мужчин — спутники женщины резко шагнули вперед, закрыв её. За их широкими плечами осталась видна только её макушка.

Каган наклонил голову влево, как будто не совсем понимал, что он сейчас видит.

Мужчины как один, сдвинули брови и заскрипели зубами.

Но между их мускулистыми плечами протиснулась кисть с длинными тонкими пальцами, которые украшало лишь одно кольцо, от которого к предплечью тянулись две золотые цепочки.

Каган расслабился и продолжил.

— Тебя поблагодарят многие, но вот её мужья… Мне кажется, что у них появится немало соперников.

— Даже сейчас я вижу, что они заслуживают их. — ответил Конрад. — И последую твоему совету, властелин, только если она в сию же минуту начнет рожать или уже кормит ребенка. Но даже отсюда я вижу, что семя не посеяно. Я помогаю людям, а не оскорбляю почетных мужей. Пусть и с позволения величайших.

Каган разочарованно вздохнул. Сделал знак, чтобы женщина остановилась.

— Мало бы кто на твоем месте отказался от возможности посмотреть на столь прекрасную чужую жену.

— Тогда не зря вы зовете меня чужеходцем. Пути мои другие. И как лекаря, и как того, кто вверяет себя.

Конрад обвел присутствующих взглядом в поисках наиболее подходящей цели. Нельзя было выбрать слишком влиятельного, но и незначительных тоже стоило избегать — желая вернуть долг, они могли перейти черту, за которой жизнь Конрада не стоила и монеты.

Он снова встретился взглядом с той женщиной, которую предложил император. Она кивнула в знак благодарности, коснулась каждого из своих мужей и те убрали руки за спины.

Кто-то смотрел с вызовом на Конрада, другие нервничали. Попадались и те, кто держался спокойно, будто их точно не разденут прилюдно. Это позабавило бы Кагана, но Конрад не хотел снова отбиваться от убийц.

Поэтому он выбрал мужчину, который пытался сам следить за его взглядом и оценивать, на кого тот смотрит. По его лицу читались если не статус и влияние человека, то хотя бы последствия, которые могут ждать Конрада. Несколько раз он с таким выражением смотрел на него, что тот сразу же менял свою цель.

Каган терял терпение.

— Долгие раздумья говорят о сомненьях.

— И уважению к присутствующим, мой властелин. — ответил Конрад и указал на выбраного мужчину. — я выбираю этого подданного солнца.

Мужчина попытался понять на кого же указал Конрад, но рядом с ним стояли две высокие девушки. Наложницы, жены, дочери. Не важно, но они обе поняли, на кого указывали.

У выбранного отвисла челюсть, он указал на себя пальцем, набрал воздуха в легкие, но не успел хоть что-то сказать, как Каган поманил его.

— Чтож, хромай к нам, мой верный Ламуш.

— Но я…

— Хромай, в этом нет бесчестья. И пусть твои помощницы остаются на месте.

Ламуш собрался с мужеством, поднял голову и пошел к месту между Каганом и Конрадом.

И если обычно Конрад терялся в воспоминаниях, забывал про время, то сейчас всё, что в мире осталось — только Ламуш и… только Ламуш. Как двигались его мимически мышцы, как он хромал, как смотрел, как выглядела его одежда, обувь. И по всему можно сказать, что либо этот человек свыкся с недугом, либо он подыгрывал императору.

«У него должны быть по разному стерты подошвы.» — пронеслось в голове у Конрада, как в тот же миг он вспомнил где находится и кто перед ним. У этих людей богатств хватит, чтобы обуть всю страну по три раза. Вряд ли на его подошвах найдутся царапины, а на одежде хоть одна перетёртая нить.

Тем-не менее, его хромота казалась наигранной. Он не морщился, когда ступал на «больную»