Алоха, мой друг - Анна Богдановна Шулятицкая

коснулось не только меня.

– Ты расстроился из-за него? Эйден, милый, это всего лишь фотик. Пожалуйста, не плачь, всё хорошо! Мы не будем ругать.

Маму затрясло от шока. Она потеряла контроль. Папа держался молодцом, но было видно, что он мне не верил. Молчал, чтобы не усилить всеобщее беспокойство.

– У тебя кровь.

– Где?

– Внизу, – отозвался папа и сердито нахмурился. – А ещё за километр несёт парфюмом.

– От стекла! Там был флакон! – всхлипнул я шумно.

– Значит, ты не вынул стекло? Тебе нужна помощь. Скорее снимай одежду!

Мама протянула ладонь, и меня словно молнией пронзило. Я не был готов принять тепло и отстранился, скривившись в наигранном омерзении.

– Отстань! Я справлюсь…

– А если рана глубокая?

– Нет! Идите уже!

Убежав в ванную, я закрылся, чтобы не отвлекаться. Ни одного расспроса. Свободное пространство для безысходности. Мне срочно нужно было отмыться, содрать старую кожу мочалкой. Я поливал лейкой голову, грудь, ноги, перед этим застирал вещи, чтобы мама не наткнулась на засохшую кровь или, не дай бог, чужое семя. Было бы лучше, будь я остался за столом или, несмотря на ужас погони, потерял способность хладнокровно мыслить и вступил в борьбу, отпугнув легкомыслием свинью. Было бы, было бы, но вышло иначе.

Я ощупал тело. Оно вяло откликнулось на прикосновения, точно до сих пор валялось под другим горячим бесформенным телом, и ему было жутко, мучительно, противно. Меня вырвало. Умывшись, я сполз по белой кафельной плитке и сжался в комок.

После душа забрался под одеяло и, наконец, согрелся. Застиранное одеяло символизировало стабильность, защиту от внешних обстоятельств и отделяло от проблем. Мягко, блаженно под складками, веющими порошком и потом. Собственный запах был роднее всего.

Я не спал, а слушал тиканье настенных часов в виде какаду с мигающими цифрами. Тик-так, тик-так.

Фотоаппарат лежал на тумбе. Пару раз я подскакивал и проверял, не почудилось ли мне, что всё настолько плохо. Возможно, мастер забрал бы его на починку. Слабая надежда угасла к шести часам, когда занялся рассвет, и камера предстала передо мной в истинной изуродованной форме.

Намечался приятный день, достойный того, чтобы провести на природе. Я остался внутри, парясь в кровати. Если бы я столкнулся со свиньёй, то наверняка закатил истерику.

Глава 4

Усталость, в конце концов, победила, оставив отчаяние на второй план.

К полудню меня разбудил настойчивый стук. Я неуклюже перевернулся с живота и вытянул руки, на которых была помята кожа. О том, чтобы нормально усесться, не могло быть и речи. Меня мучила боль, вдобавок к опасениям, жажда. Сколько придётся утаивать о случившемся? Неделю? Месяц? Год? Всю жизнь?

Перед тем как войти, Хью спросил разрешения. Я решил, что буду косить под заболевшего из-за сильного стресса. У меня была причина запираться – и точка!

– Что, сегодня не тренируешься? – спросил я излишне оживлённо.

Хью был одет не в привычный открытый костюм, в котором он занимался спортом, а в футболку и выходные шорты. Вместо дышащих кроссовок – сланцы. Он был подтянутым, стройным, но совсем некрасивым. Горбатый нос придавал ему грубоватой простоты, а чёрные глаза зловещести. Я удивлялся, что он не играл роль в каком-нибудь ужастике, где главный герой был одержим демоном.

– Сделал перерыв. Как она? – спросил Хью, расстроенный, как за самого себя, и плюхнулся в кресло.

– Её не спасти.

– Что насчёт тебя? Мама сказала, что всю ночь проревел.

– Она приукрашивает.

– Не прикидывайся, что всё в порядке, – произнёс он мрачно, покачав головой. – Для тебя разбить камеру, как для меня родного человека потерять. Где закопаешь?

– Я не буду устраивать похороны. И вообще, если бы не идиотский фотоаппарат, – прервался я на полуслове, прокручивая события прошлой ночи.

– То что? – уточнил Хью.

– То ничего.

– Может быть, тебе устроиться на подработку? Летом свободен, а значит есть возможность накопить небольшую сумму. Зато у родителей меньше забот! Ты будешь гордиться тем, что потратил первые сбережения на что-то стоящее.

– Клонишь к тому, чтобы купить новую камеру?

– Ну да. Заменишь поломанную и не заметишь, как всё наладится.

– Это не так просто, как кажется.

– Между вами установилась духовная связь? – усмехнулся Хью. – Я всё-таки уверен, что ты определишься.

Он предпринимал попытки пошутить, но я не улыбался. Я поменял положение, чтобы не отлежать бок. Хью переместился, чтобы наблюдать за выражением моего серого неподвижного лица, и ответил, проявляя вежливость и заботу:

– Если помимо камеры есть проблемы посерьёзнее… неважно какие… Я не хочу, чтобы ты думал, что я отношусь безразлично к твоим эмоциям.

– Нет, нет, – отчеканил я ледяным тоном.

Я злился, что врал и врал, потому что злился. Не показывать настоящих чувств было невозможно. Неизменная доброжелательность Хью напоминала жестокую пытку, к которой я учился привыкать. Пока выходило из рук вон плохо. Меня распирало от возмущения и обиды.

– Как скажешь. Ну что, устроишься на работу? Будешь подстригать кусты и чистить задние дворы или мыть машины и менять масло? Я подсмотрел кое-какие вакансии.

– Она была мне дорога, не спорю, но на данный момент я не хочу фотоаппарат. Понимаешь? – Мои глаза наполнились слезами. – Оправлюсь я ещё не скоро, так что…

– А в будущем? – настаивал Хью. – Скажем, осенью или зимой. Как отойдёшь.

– Так заметно?

– Да, – подтвердил он, не скрывая беспокойства.

– Мне просто нездоровится. Не вижу смысла в том, чтобы тратиться на безделушку.

– Мы могли бы работать вместе. Без тебя одиноко!

Без меня он неоднократно жаловался на скуку. Я не мог дать Хью то, что он, несомненно, заслуживал. Он заслуживал взаимности и безусловного уважения, как доброжелательный и активный человек.

– Конечно, классно, что ты пришёл. Только мне всё равно. Не на тебя, а на камеру, – ответил я твёрдо, предвидя категорические возражения Хью. – Есть она или нет, пофиг!

– Жаль…

Я попросил его уйти, потому что мне стало хуже. Нервы были взвинчены.

Хью уверял маму, что не говорил ничего грубого или обидного, а она, в свою очередь, не мешала моей вспыльчивости диктовать собственную волю, отказавшись от претензий.

Она проскользнула в комнату и спросила:

– Почему отказался от предложения Хью?

– Потому что мне разонравились фотоаппараты. А этот я обязательно выкину!

– Неожиданно.

Не успела она выразить сочувствие, как я тут же сорвался. Душа, словно разрядившийся аккумулятор.

– Очень даже ожидаемо!

– Тебя не смущали ничьи слова и мнения. Объяснишь, что поменялось?

Подскочив, я перешёл на крик:

– Да что ты заладила! Мне надоело, что меня достают по мелочам! Достаточно жалости! Оставьте меня одного, я хочу побыть один! Отвалите!

Я ругался, активно жестикулируя, но внутри по-детски плакал и раскаивался в невольной резкости.

– Дурак, – произнесла мама разочарованно. – В следующий раз подумаешь, что говорить и как.

Она оставила меня с истерикой один на один. Я сдавал позиции, но, к счастью, бой закончился в мою пользу. Помогли слова единомышленников.

Ежемесячно я выкладывал фотографии в социальной сети, лайкал таких же зацикленных или целеустремлённых и читал отзывы. В основном, с мощным и одновременно лёгким посылом.

Под снимком с божьей коровкой