Искры - Михаил Соколов

На греблю, смеясь и выкрикивая приветствия, привалила ватага ребят и девок. Яшка поискал взглядом белое платье, в котором днем видел Оксану, но его не было видно. «Не пришла», — разочарованно подумал он и отвернулся от приятелей.

Неожиданно он услышал позади себя голос Насти Дороховой:

— Полюбуйся, Аксюта, чисто медведь. Всегда вот так: стоит где-нибудь на майдане и глядеть ни на кого не хочет. У-у, бирюк! — игриво толкнула она его в бок.

Яшка даже немного растерялся. Глаза его радостно заблестели, лицо оживилось счастливой улыбкой, и он, виновато подавая Оксане жесткую сильную руку, пробормотал:

— Извините, думал кое о чем.

Некоторое время они стояли молча и смотрели на реку. Живым серебром лилась и блестела лунная дорожка, играла рыба, выпрыгивая из воды и оставляя на ее зеркальной поверхности расходящиеся по сторонам круги, у берега плавали гуси, утки, вскрикивая на разные голоса и хлопая по воде крыльями. По берегам стоял высокий камыш, и ветер разносил его мерный шелест. И все это — и река, и камыш, и левады — было окутано бледной, прозрачной дымкой тумана.

— Яков, вас рисовать не учили? Покойный мой воспитатель тут ночи напролет просиживал бы, — негромко сказала Оксана.

— Меня учили отцовы деньги считать. А чему путному учить — у бати охоты нет, — не то в шутку, не то серьезно ответил Яшка.

— Ну, уж вам-то стыдно так говорить: «батя». Была бы искра желания, талант — это главное.

Яшка посмотрел по сторонам, точно не хотел, чтобы их подслушали, и, пользуясь тем, что Настя ушла, горячо, как бы жалуясь, заговорил:

— Желания мало, Аксюта! У меня в душе, может, пожар горит, а не только искра, да не волён я пока. Бати наши да бабушки искры эти стараются затоптать ногами. Эх, Аксюта, ничего вы не знаете! Были бы у меня деньги — тогда вы поглядели бы и на искры мои и на таланты.

Оксана была удивлена такими словами.

— Я что-то не понимаю вас, — тихо проговорила она. — Ведь у вашего отца много денег, а вы мечтаете о них.

— В том-то и дело, что у отца, а не у меня. А деньги — это главное в жизни, в них вся сила у человека.

— Вы так думаете?

— Уверен.

Оксана хотела возразить, но, заметив, что за ними наблюдают девчата и перешептываются, предложила присоединиться к компании. Яшка, переваливаясь с ноги на ногу, неохотно пошел за ней.

Леон играл плясовую. Федька, заломив картуз, лихо вертелся в кругу ребят, отбивая цыганочку. Он то закидывал одну руку за голову, а другою подбоченивался, то обеими ими широко размахивал в воздухе, то, на аршин подпрыгивая от земли, пускался вприсядку, потом снова юлил по кругу, шаркая сапогами, и никто не мог понять, как успевают короткие ноги его выделывать все эти бесчисленные, хитроумные коленца.

— «Бублик», Федька!

— «Лягушку» сделай, «лягушку»! — просили ребята.

И Федька делал и «бублик» и «лягушку», приседая на одну ногу и ловко вращая другой через руку, потом вовсе садясь на землю и прыгая на ягодицах.

Оксана смеялась, приподымалась на носки и только восхищенно говорила:

— Замечательно!

А Яшка стоял рядом с ней, смотрел в ее белое, как из мрамора высеченное лицо и все больше разгорался желанием поскорее остаться с нею наедине и сказать ей… Что? Неужели он, станичный парень, может мечтать о женитьбе на этой городской, образованной девушке? Другой не решился бы и подумать об этом. А вот он, Яков Загорулькин, будет говорить ей о своих чувствах, и она выслушает его и — кто знает? — быть может, ответит ему тоже признанием. В конце концов, и он может стать образованным человеком и говорить и одеваться может научиться по-городскому. Он много читает городских книг, хорошо запоминает прочитанное и стал совсем не тем, кем был. А если у него будут деньги, много денег? О, тогда он сможет нанять себе самого лучшего учителя и наверстает упущенное по воле отца. Тогда он вправе будет сделать предложение Оксане, и наплевать ему тогда на обычаи хутора и дедов: брать себе в жены обязательно ту, которая лучше умеет доить коров и готовить борщ. Он устроит так, что все это будут делать другие. Были бы деньги! Деньги — вот главное в жизни!

Так думал Яшка. Он знал, что на пути его первым встанет отец, как уже встал на пути Алены. Но это его не страшило. «Уйду. Брошу все, добьюсь раздела и начну свою собственную жизнь», — сказал он в уме и пригласил Оксану погулять по гребле. Но в это время к ним подошел Леон. Он был возбужден, и Яшке нетрудно было догадаться, в чем дело. «Аленка сказала. Дрянная девка. Теперь пропадет все», — только и успел он подумать, как Леон дрожащим от негодования голосом спросил:

— Ты косил нашу пшеницу?

— Отец косил, а я… — запнулся Яшка.

Леон размахнулся, но перед ним встала Оксана:

— Лева!

Яшка готов был схватиться с Леоном насмерть, но Оксана, обернувшись, так посмотрела на него, что он опустил глаза.

Прибежала Алена и схватила Леона за руку.

— Лева, он не виноват!

На шум сбежались ребята и девки, шепотом спрашивали, что случилось.

Яшка стоял ожидая. Глаза его сверкали, кулаки были сжаты. Казалось, сейчас он сам кинется на Леона. Но он вдруг резко повернулся и пошел прочь.

Оксана догнала его, виновато сказала:

— Яков, не сердитесь на Леву. Ему слишком тяжело живется, поэтому он такой суровый.

— Я не сержусь, Оксана. Я поступил бы так же, будь я на месте Левки. Но обидно. Не меня бы надо ему, а отца… Ну, ничего. При вас все стерплю и перенесу.

— Ради меня?

— Ради вас, Оксана.

Оксана остановилась.

3

Время близилось к рассвету. Меркли и угасали звезды. Неровно опоясав вселенную, дальше к западу переместилась великая небесная дорога.

В степи было тихо, торжественно. Давно уснули сверчки, не слышно было писка летучих мышей, и только совы черными тенями скользили над свежими копнами, высматривая, не замешкался ли где слепоглазый крот или полевая мышь.

Где-то за балкой тоскливо простонал сыч и умолк.

Игнат Сысоич, поджав под себя ноги, сидел возле балагана. Посмотрев в сторону балки, он раздраженно заворочался на месте, выругался:

— Беду все кличешь? Сатана б тебе покликала, прости бог!

Достав кисет, он медленно сделал новую цыгарку и стал выбивать огонь. От ударов по кремню железной пластинкой вспыхивали красноватые искры, таяли в воздухе. Вот одна застряла на конце трута. Игнат Сысоич подул, пока трут взялся жаром, прикурил и, задернув тлеющий конец его в обгорелую камышовую трубку, завернул в кисет.

Давно он сидел возле балагана. Ему хотелось спать, в глазах чувствовалась резь, но он не ложился спать, зная, что все равно теперь не уснет. И все это из-за лобогрейки. С вечера, не успев прийти на ток, он навестил своего приятеля Фому Максимова, чей ток был напротив, за балкой, надеясь в разговоре немного забыться; но Максимов даже встретил его вопросом о том, видал ли он лобогрейку и понравилась ли она ему. И снова, уже вдвоем, они повели разговор о чужестранной машине, называя новых возможных обладателей такими же диковинами. Однако о том, что каждый думает купить машину и мысленно уже видит ее на своем загоне, они не сказали друг другу ни слова. Игнат Сысоич был уверен, что рано или поздно купит и себе такую, а Фома Максимов точно знал, что Игнат Сысоич не сможет купить машину никогда.

Вернувшись к себе, Игнат Сысоич хотел было уснуть и прилег у балагана, но сон не шел.

— Как чума проклятая, не отвяжешься! — ругался он, ворочаясь, и наконец встал. Сколько он сидел так, он и сам не знал.

От хутора донеслась тягучая перекличка петухов.

— Третьи кочета уже кричат, а их все нет. День — на степу, ночь — на улице. Какая ж она работа? — проворчал Игнат Сысоич, имея в виду Леона и Настю, но вспомнил свою молодость и ухищрения, как бы провести отца и побыть с девчатами, и уже сочувственно продолжал: — Молодое дело, оно сроду такое. Где в этой жизни радость, кроме как на улице, промежду товарищей? А пришел домой — сызнова думки да заботы: то не клеится, другое не ладится, да так об неладах этих весь век и думаешь. Эх жизнь! — Он тяжело вздохнул, горько покачал головой. — Летишь ты соколом быстрым мимо хат наших, над полями-загонами, и некогда, должно, ни присесть тебе, ни приглядеться на нас, тружеников земельных. И мучимся мы, грешники, возле матушки-кормилицы от зорьки до зорьки и не спим, не едим как следует, по-человечески. А нет, не идут дела, как у добрых людей! Аль господь разгневался, или хозяева мы никудышние? Так вроде ж и людям видать: работаем, как и все, и из кожи лезем всей семьей. Вот хоть бы и Левка. Чего бога гневить, и работник хоть куда, и красавец парняга. А ему до девчат выйти не в чем. А думка была бычка прикупить, веялочку, а может, и машину ту, бог даст. Сколько ж это надо капиталу выложить? И где он? Эх, детки мои, де-етки! Разлетитесь вы по неродным хатам, а что мы с матерью будем делать? Только и останется граков на чужих бакшах гонять.