Золотые часы - Людмила Стрельникова

Третья неделя прошла так же безрезультатно. Но в начале четвёртой недели, во вторник, как только хозяин вышел из калитки своего дома, она почувствовала каким-то шестым чувством, что сегодня он собирается «на дело». Лапин шёл спокойно, вразвалку, но Татьяне казалось, что в его обрюзгшей фигуре есть особая звериная настороженность, предрешённость.

Лапин, как обычно, зашёл в свою сторожку, зажёг свет и до полуночи не показывался. Пёс дремал перед дверью. Татьяна спряталась в железобетонные кольца, откуда лучше просматривалась сквозь решётчатые ворота сторожка.

Примерно в час ночи дверь её открылась, и на пороге появилась мать хозяина. Как и когда она попала в сторожку, Татьяна не могла сказать, но узнала её сразу. Только сейчас на ней был накинут серый плащ и такой же серый платок покрывал голову. В руках она держала трость с толстой рукояткой. Ночью старуха выглядела моложе и энергичнее: пропали сутулость и вялость в движениях, и появилось что-то кошачье – осторожное, крадущееся. Старуха вышла за ворота, постояла некоторое время, обозревая местность, затем закрыла калитку и, опираясь на трость, засеменила через площадь, залитую светом фонарей.

«Мать решила подменить сына, – отметила про себя Татьяна, – те же воровские замашки, та же походка. Сынок – это её достойный ученик. Неужели она пойдёт „на дело“? Сынок остался в будке. Свет горит», – сомневалась она, решая, продолжать ли следить за сыном или последовать за матерью. Но Док побежал за старухой, разрешив её сомнения. «Где собака, там и „дело“», – сделала она вывод и осторожно двинулась за ними.

В полночь около завода не появлялось ни души, да и вообще, прохожих и гуляющих можно было встретить только в центре. Старуха быстро достигла тени деревьев и слилась с ними. Дальше она старалась не выходить на свет. Это было на руку и Татьяне. Тень прикрывала всех троих друг от друга.

Док бежал рядом покорно и понуро, словно действительно понимая, что люди, с которыми он связан, втягивают его в грязные дела, но собачья привязанность и страх не давали ему возможности выйти из повиновения, уйти, убежать, ослушаться. Хозяин приучил его побоями никогда не брать куска из чужих рук, приучил в девять часов быть дома, следовать рядом и среди множества вещей находить золотые. Но он не сумел сделать его сердце злобным, недоверчивым. И чем грубее хозяин обращался с ним, тем настойчивее пёс искал ласку и добро среди чужих людей.

Они остановились около того самого дома, где неделю назад Татьяна видела старуху болтающей с пенсионерками. Теперь стало ясно, откуда хозяин узнавал, какая именно квартира пустовала: его мать, присев поболтать с жильцами дома, осторожно выведывала у них, кто с семьёй уехал в отпуск, кто – в командировку, а кто отлучился в гости к родным.

Всё повторилось, как и в первый раз, только теперь вместо Лапина действовала его мать. Она помогла Доку влезть б форточку, а сама прислонилась к стене, опершись на трость и приняв вид согбенный, немощный и ещё более старческий. Одинокая старая женщина, мучимая бессонницей, мало у кого могла вызвать подозрения или привлечь чьё-нибудь внимание.

Пёс искал добычу долго, и старуха уже начала беспокойно переминаться с ноги на ногу. Но, наконец, он вспрыгнул на подоконник и высунул голову в форточку. Татьяна находилась довольно далеко от окна и не могла рассмотреть, что именно держал в зубах Док. И хотя сомневаться уже не приходилось в совершаемом преступлении, она решила подойти поближе, чтобы увидеть и передаваемые предметы, и самого Дока. Какой он во время «дела»? Может, она ошибается в своём друге, и в нём прячется такая же порочность, как и в хозяине?

Глубокое разочарование охватило её вдруг. Как льстила ей собачья любовь, как подняла она её в собственных глазах, сколько счастливых вечеров проведено вместе! Она знала его доброго, справедливого, гордого, ласкового, но Док, совершающий преступления, был ей незнаком.

Присев на корточки, «гусиным шагом» Татьяна продвигалась ближе и ближе к окну. За последнее время она научилась двигаться бесшумно, сливаться со стволами деревьев, растворяться в листве кустарника, прятаться за еле заметными неровностями земли. Она подкралась к окну настолько близко, что стали хорошо видны раздвинутые цветастые шторы, лицо старухи, настороженное, по-волчьи выжидающее.

В окне чёрной тенью метнулась собака. В то же время вверху, на третьем этаже зажёгся свет, кто-то вышел на балкон. Старуха сделала знак рукой, прижавшись к стене. Пёс замер в окне, опершись лапами об оконный переплёт. В зубах у него болтался круглый кулон на тоненькой цепочке. Татьяна отчётливо видела и кулон, и Дока, замершего в оконном проёме с немигающими, словно стеклянными глазами.

Но вот балконная дверь захлопнулась, свет наверху погас. Однако в этот вечер Лапиной не везло. Не успела она протянуть руку к зубам пса, как где-то зазвенела гитара, послышались молодые голоса. Лицо старухи перекосилось от ярости. Она торопливо открутила у трости рукоятку, сунула внутрь кулон, и снова палка превратилась в трость. Голоса приближались. Не желая дальше рисковать, Лапина бросила трость на землю и стала вытаскивать пса.

Только тут Татьяна поняла, что приблизилась на опасную дистанцию и слишком поспешно рванулась назад. Какая-то предательская ветка громко треснула у неё под ногой. Старуха развернулась с необычайной для неё проворностью, не успев вытащить Дока. Глаза их встретились – испуганные и злобные старухины, и Татьянины – вызывающие и в то же время ненавидящие. Татьяна поднялась во весь рост, видя, что скрываться бесполезно. Старуха сбросила пса на землю и метнулась, ломая кусты, к ней. Платок её зацепился за ветку дерева, она дёрнулась, платок слетел с головы. И тут Татьяна увидела перед собой кровожадные в своей дикой злобе глаза Лапина, коротко подстриженные волосы и леденящий блеск ножа, взметнувшегося в руке. Мать на глазах превратилась в сына. Не помня себя, Татьяна истошно закричала и рванулась в сторону. Тяжёлые шаги настигали её, и спина уже чувствовала прикосновение холодного лезвия, но вдруг хозяин тихо охнул, сзади послышалась какая-то возня. Татьяна оглянулась. На руке хозяина висел Док, вцепившись зубами и не обращая внимания на удары, сыпавшиеся ему на голову, бока, спину. Нож выпал из руки Лапина.

– Помогите! – отчаянно закричала Татьяна.

Хозяин, пытаясь освободиться от мёртвой хватки Дока, поднял его окровавленной рукой как можно выше и что было силы ударил о землю. Но и это не помогло разжать ему зубы.

Татьяна услышала, как глухо ударило тело пса. Всё внутри её перевернулось от ужаса и негодования. Забыв о минутном страхе, она бросилась на помощь своему другу. В это мгновенье в руке хозяина снова блеснул нож, поднятый с земли. Татьяна отпрянула назад. Но на этот раз удар предназначался не для неё. Длинное острое лезвие молнией сверкнуло в темноте и вонзилось в тело пса.

– Предатель! – прохрипел с ненавистью хозяин.

Но не успел он разогнуться, как на него насели двое молодых парней, успевших первыми примчаться на зов о помощи. Завязалась борьба. Показать своё мастерство в ближнем бою Лапину не удалось. Минуту спустя подоспели ещё трое молодых ребят. Хозяина скрутили.

– Это мужик или баба, я что-то не пойму? – насмешливо спросил один из парней, оглядывая пойманного.

– Мужик, – уверенно ответил другой, заправляя выбившуюся во время драки рубаху в брюки. – Непонятно только, для чего это он женщиной нарядился? Морду набить ему или в милицию оттащить? – обратился он к Татьяне.

– В милицию. Он убил моего друга, – тихо вымолвила она, и на лицо её легла тень безысходной скорби.

– А вы как же?

– Я приду потом, – ответила она срывающимся голосом и опустилась на колени перед Доком.

Больше объяснений не потребовалось. Парни, стараясь не мешать, оставили её одну рядом с распростёртым на земле телом пса.

Татьяна осторожно погладила его по голове, как гладила раньше.

Нет, он был ещё жив. Даже сквозь агонию смерти он продолжал чувствовать добрую и ласковую руку, прикасающуюся к нему.

Док открыл глаза, посмотрел на Татьяну и лизнул ей руку. Он благодарил её за всё доброе, человеческое, что сумела она ему дать, благодарил скупо, по-собачьи. Но эта благодарность была дороже любого золота, любых ценностей, условно возведённых людьми в высший ранг. Затем глаза его закрылись и на этот раз навсегда.

Слёзы текли по щекам Татьяны. Она сидела на земле перед ним и продолжала гладить его остывающее тело, словно надеясь, что он сумеет пересилить смерть, как сумел пересилить несправедливость. Любовь к добру в нём была сильнее зла, навязанного ему чужой волей, и в решающий момент он, не колеблясь ни секунды, вцепился в это зло зубами, чтобы навсегда покончить с ним в своей жизни.