Жизнь – это нечто большее - Галина Шаульская

Проходя мимо шлагбаума, выпускающего машины из подземной парковки, я услышала, что кто-то окликнул меня. Не расслышав слов, я замедлила шаг и оглянулась.

– Возможно, будет дождь, – безразлично предупредил меня темноволосый старик на парковке, – возьмите зонт, мисс Кейси.

Я остановилась, чтобы убедиться, что он говорил со мной.

– Но я не хожу пешком, – заметила я самодостаточно и улыбнулась, – я передвигаюсь на мотоцикле, – и, подбросив ключи вверх, прошла мимо.

– В том-то все и дело, – не унимался он, – может, стоит начать.

Не выдержав его дерзости, я развернулась и, подойдя к посту, внутри которого он так удобно расположился, в недоумении спросила, размахивая руками:

– С чего вдруг такая забота?

– А с чего вдруг ее может не быть? – даже не взглянув на меня, проговорил он.

– Вы отвечаете вопросом на вопрос.

– Ты верно подметила.

– Выработалась такая привычка.

Я развернулась, чтобы уйти.

– По-твоему, люди всегда должны быть заинтересованы в чем-либо, чтобы оказывать внимание?

– Я этого не говорила.

– Но ты живешь так.

Я обернулась, чтобы взглянуть, говорит ли он в мою сторону или вновь в пространство.

– А вы всегда игнорируете людей с безразличным видом?

– Всегда, – как ни в чем не бывало ответил он.

– Тогда что же сейчас, после всех тех лет, что я здесь живу, и после того года, что вы здесь работаете, вы впервые решили со мной заговорить?

Я продолжала жестикулировать руками, одновременно собирая волосы и надевая шлем:

– После всех тех раз, что вы не отвечали на мое приветствие, что же заставило вас сделать это сегодня?

Я замолчала и, вернувшись назад, сделала несколько шагов навстречу машущей рукой Саре, после чего замерла на месте и, обернувшись, заключила свои мысли в слова:

– Знаете, мне не нужны ваши ответы, можете и дальше делать вид, что вам все равно.

– Делать вид? – переспросил он.

– Да, вот именно, делать вид.

– Я перестану делать вид, как только ты перестанешь говорить, что тебе не нужны ответы.

Чокнутый псих, подумала я.

– Мы все отчасти такие, Элизабет, – произнес он в ответ на игру моих мыслей.

Я уже ушла вперед и, решив оставить без внимания его последние слова, направилась к месту, стараясь успокоить дыхание. Я не могла объяснить себе причину, по которой что-то в этом старике показалось мне теплым, несмотря на всю его сухость и чопорность.

– Ну что ты так долго? – возмутилась Сара, – я здесь уже здесь несколько минут жду.

– Старик… – тяжело обронила я.

– Что старик, Кейс, гм? – она взяла меня за плечи, – Он не пускал тебя на территорию?

– Да нет, все в порядке, поехали.

Я завела мотор, и его рев в секунды пронесся по всей территории, оглушая звуком прохожих и тревожа все машины в радиусе двадцати метров. Проезжая мимо старика, я приподняла стекло шлема, в надежде услышать от него хоть что-то, но тот молчал, и только на выезде до меня донесся его хриплый голос:

– Ты забыла про носок.

Сара наклонилась ко мне через плечо и довольно громко и с усилием прокричала:

– Что? Какой носок, Кейс? О чем это он?

– Я не знаю, – закрывая шлем ответила я, – держись крепче, мы опаздываем.

Я старалась сконцентрировать все внимание на дороге и на том, что позади меня сидит человек, за которого я несу ответственность. Мне нужно сконцентрироваться на движении и сумасшедшем потоке транспорта.

* * *

Когда я только пересела со скутера на свой первый мотоцикл, мне было двадцать лет. Отец щедро вознаградил меня за то, что я не вмешивалась в его жизнь.

– И что мне делать с этими деньгами? – абсолютно без эмоций спросила я его однажды по телефону.

– Не знаю, потрать их так, как считаешь нужным.

– А если я считаю нужным отказать тебе в этом? – надменно произнесла я.

– Это твое право, Элизабет…

– Не смей меня так называть, – проговаривая каждый слог, бесстрастно произнесла я, – то, что я ношу твою фамилию, еще не значит, что я ношу имя, которое ты мне дал.

– Его дала тебе мать, Элизабет.

Я положила трубку и резким движением руки отшвырнула телефон в сторону.

– Что он сказал? – обеспокоено спросила Сара, натягивая зефирный шерстяной свитер.

– Сказал, что это последнее, что он мне даст в этой жизни.

– Что, прямо так и сказал? – переспросила Сара, глядя на меня недоверчиво.

Я стояла у окна и смотрела вдаль – на то, как строительный кран передвигает с места на место нужные и не очень вещи.

– Прямо как в жизни, – протянула я отсутствующим тоном и продолжила, словно бы меня кто-то слушал. – Некоторые отодвигают на задний план то, что им, по их мнению, мешает жить, отвергая саму сущность.

Сара молчала, ее лицо сделалось напряженным.

– Нет, не так. Но я уверена, что именно это он и имел ввиду, – добавила я.

– Тогда с чего ты это вообще взяла? – возмущенно воскликнула она, очищая апельсин для соковыжималки.

– Потому что это было последнее, что он сделал для моей матери, оставив нас шесть лет назад.

– Кейс, прости, – неловко произнесла она, – я не знала об этом, ты никогда не рассказывала.

Да, я никогда не рассказывала ей об этом. Так же, как и о том, что произошло на самом деле, но что она знала точно, так это то, что не стоит лезть в душу человека, пока он сам не захочет тебе ее открыть. Возможно, поэтому мы и стали так близки. Однако от моих дальних родственников и адвокатов она знала достаточно, чтобы молчать, и не совсем, чтобы делать выводы.

На мгновение в квартире воцарилась тишина. Уже тогда мы жили в центре Нью-Йорка. Откупных денег отца вполне хватало для того, чтобы он чувствовал себя менее паршиво, и для того, чтобы мы могли позволять себе подобные комфортабельные игрушки. Подумав об этом, я остановилась на мысли о том, что мне бы не хотелось осуждающе относиться к нему, хотя я так и не смогла его простить.

– Да, так же, как и о том, что он не отвечал на наши телефонные звонки, – я вытерла слезы и, встряхнув головой, проговорила, – в том числе и на письма, когда это случилось. Только тогда, когда Ричард послал за ним судебного пристава, вручившего ему повестку, – он нашелся.

– Что в ней говорилось? – осторожно произнесла она, выжимая апельсиновый сок.

Мой голос сделался более спокойным, а в глазах отражалась все та же беспринципность, что и несколько лет назад.

– В ней говорилось, что его вызывают в суд для разрешения финансового вопроса. Только тогда он и узнал, что ее больше нет, – я отчаянно ухмыльнулась.

Сара подошла ко мне и, глядя прямо в глаза, прошептала:

– Кейс, мне очень жаль.

– Мне тоже, – со вздохом проговорила я, – мне тоже было очень жаль его, когда спустя четыре года после ее смерти и через месяц после моего совершеннолетия и судебного заседания он пришел ко мне домой…

Я чувствовала, как горечь прошлых лет подступает к горлу, а голова наполняется свинцовым сплавом, становясь все тяжелее.

– Мне было очень жаль его, когда он просил прощения за то, что его не было рядом. За то, что он оставил нас. Мне было жаль его, когда он услышал о запрете приближения ко мне и когда его мать ударила меня по лицу, услышав решение судьи, гласившее, что третья часть его финансового состояния переходит ко мне. – Я остановилась и неторопливо продолжила, подыскивая опору. Мой голос дрожал.

– В тот момент я ощутила невыносимую боль, и она не была только физической. Отчаяние и предательство говорили во мне так громко, что я едва ли слышала еще что-то вокруг, ощущая обжигающее жжение на щеке и горячую кровь, что сочилась из уголка рта.

Она возмутилась и, рухнув на стул, воскликнула, стараясь овладеть собой.

– Но почему ты ничего не ответила, почему не заступилась за себя?

– Потому что это не тот путь, которому меня учили.

– Что, – с презрением бросила она, – тебя учили подставлять вторую щеку?!

Я улыбнулась и, взяв стакан со свежевыжатым соком, сделала несколько больших глотков.

– Образно говоря, – я толкнула ее плечом и спустя мгновение продолжила ровным тоном. – Понимаешь, я так и не смогла его простить и не знаю, смогу ли когда-либо. Он совершил ошибку, за которую сейчас расплачивается, и я понимаю, что мучаю его вот этими руками, но пока ничего не могу поделать с собой, как если бы мне доставляло это удовольствие.

– А ты его испытываешь?

– Нет, – однозначно обронила я.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Я сделала медленный глубокий вдох и такой же выдох.

– Я не знаю, – с досадой добавила я, – наверное, потому что у меня не хватает сил простить его. Прощение – это удел сильных, а я, похоже, очень слабая, раз не могу принять и ощутить всю его боль, делая свою более значимой.

На мои глаза накатывались слезы, скатываясь и разбиваясь об пол с исправной ритмичностью, словно часовой механизм.

– Может, я думаю, что это единственные чувства, которые по-настоящему связывают меня с ней. Я боюсь, Сара, что если перестану их чувствовать, то предам ее…