Либертион - Анна Тищенко

– Здравствуйте… – она еще раз посмотрела на экран, видимо, испытав затруднения с его весьма нетипичным именем, – Тиберий. Какое необычное имя.

Она вопросительно вздернула брови, уставившись на него большими, чуть на выкате серыми глазами.

Он привычной скороговоркой ответил:

– Воспользовался третьей поправкой к закону «О имени» – «каждый либертионец имеет право по достижении шестнадцати лет изменить имя на…»

– Я знаю об этой поправке, – сухо прервала его психолог, – меня интересует, почему вы выбрали именно это? Кажется, это был какой-то жестокий римский император?

– У вас необычно глубокие познания в истории, – улыбнулся Тиберий, безуспешно пытаясь замаскировать издевку под комплимент. – Да, так и есть. Впрочем, жестоким Тиберия считали его высокородные подчиненные, недовольные его борьбой с коррупцией и введенным налогом на роскошь. Меня же так дразнила моя одноклассница…

В памяти всплыло узкое, смеющиеся личико в обрамлении золотистых кудряшек. И лето, далекое, жаркое, пахнущее полынью и пылью, прогулки по каменным улицам «Эдема», лазурное июльское небо над головой, звонкие, пронзительные крики стрижей. Их два года спустя переловили и депортировали вместе с голубями, воронами и прочей неопрятной публикой, не уважающей незыблемый общественный правопорядок и не умеющей пользоваться санузлом.

– …Я привык отзываться на это имя, понимаете? – он насмешливо взглянул на застывшего в кресле врача, чья фигура прекрасно подходила для создания образа – «оскорбленная добродетель».

Она не понимала. Но в силу профессиональной этики от высказываний отказалась.

– Так, с чем вы ко мне пожаловали… – она углубилась в чтение его, уже не маленькой, как он с тревогой заметил, карты.

Чем больше она читала, тем мрачнее становилось выражение ее красивого лица. Затем доктор нырнула в недра рабочего стола и, порывшись там некоторое время, извлекла, к удивлению Тиберия, настоящий лист бумаги и раритетный карандаш.

– Нарисуйте мифическое животное.

– Что? – в первую секунду он решил, что ослышался.

– Животное. Любое. Возможно, не реальное, – она кончиками пальцев подтолкнула к нему лист бумаги, словно боялась, что коснется его руки.

На секунду Тиберий растерялся, но тут в памяти услужливо всплыло лицо Норманна, и он, улыбнувшись, быстро нарисовал на бумаге жирную свинью с задранным кверху пятачком и хвостом. Подумал и для большего сходства пририсовал кокетливую челку. Прикинув и придя к мысли, что вышло не слишком мифически, а скорее реалистично, добавил свинье непропорционально маленькие крылышки. Психотерапевт рисунок забрала и пару минут Тиберий наблюдал, как лицо ее становилось все более трагическим.

– Да. Печально, очень печально, – она со вздохом положила лист на стол.

– Что именно?

– Да. Параноидально-депрессивный синдром, глубокая неврастения, сексуальные девиации и комплексы, подавленные желания, садистские наклонности… И это – далеко не все.

– И все это следует из моей, гм, свиньи? – Тиберий взглянул на свою хрюшку почти с уважением.

– Конечно, – психотерапевт уже вовсю строчила диагноз, но снизошла до объяснений. – Смотрите, высоко вздернутый пятачок, это же нереализованное либидо, а ее неполное раздвоение копыт говорит о серьезной психологической травме, которую вы перенесли в детстве. Нет, вы только посмотрите на эти копыта! Это же безмолвный крик о помощи!

– Да? Не знал, что я так глубоко мыслил. А почему садизм?

– Да вы посмотрите ей в глаза!

Тут она, пожалуй, была права. Как ни малы были способности Тиберия к рисованию, взгляд Норманна ему передать удалось. В результате свинья приобрела сходство с худшими и подлейшими представителями рода человеческого.

– Расскажите ваш последний сон.

– Мне не снятся сны, – соврал Тиберий, но услышав, как доктор пробормотала про себя «функциональное расстройство сна», тут же поправился. – Хотя нет, вчера был сон.

– Прекрасно. Эротический?

Тиберий кивнул, решив, что врать лучше на приличные, безопасные и нейтральные темы.

– Замечательно. Вам снился незнакомый партнер?

– Э… Ну да.

– Какие вариации вы использовали? Анальный, оральный? – она явно обрадовалась, наконец, найдя у своего подопечного хоть какие-то здоровые психические реакции.

Да когда же это издевательство кончится? И ведь придется пройти целую серию сеансов. Хотя… Лора сказала, что его досье потом будет торжественно предано огню, так почему бы не прекратить этот кошмар, а заодно позабавиться?

– Доктор, – он поднял безмятежный взгляд на не ждущего беды врача. – Откровенно говоря, моим партнером была женщина. И знаете, чем мы занимались?

Охота на синюю птицу

– Тиберий. Ты – удивительный человек! – Майкл вытер слезы, выступившие от смеха, а Лора продолжала мрачно потягивать мятный коктейль, сидя на диванчике в большом кабинете доктора Сторма. – За сутки тебя выгнали не только из тюрьмы, но и из психушки!

– Самое удивительное не это, – мягко заметил Тиберий, – а то, что меня до сих пор не выгнали из единственного места – университета, где я, между прочим, учу детей.

– Это исключительно благодаря мне, – сурово заметила Лора. – Будешь продолжать в том же духе – уволю.

Она демонстративно отвернулась и почесала за ухом Ланселота. Бульдог вальяжно развалился на ее коленях и пускал слюни на безупречно отглаженные льняные брюки своей хозяйки.

– Увольняй, – Тиберий сладко потянулся в кресле. – Буду жить, как половина Либертиона – на пособие по безработице, благо, оно больше моей преподавательской зарплаты.

Он впервые за последние сутки смог действительно расслабиться. Здесь, в кабинете его друга был словно оазис в пустыне практичности, скорости и прогресса. Не следящий за последними веяниями моды и глухой к чужой критике, Майкл обставил кабинет по своему вкусу. Стены до середины зашиты дубовыми панелями, выше темно-зеленые обои, старомодный деревянный стол со множеством ящичков и отделений. Особенно Тиберию нравились бронзовые часы, старые, девятнадцатого века. Стрелка, сколько ее Майкл не смазывал, все равно немножко скрипела, передвигаясь с деления на деление, и звук был такой уютный.

Принесли чай, в толстых фарфоровых чашках цвета взбитых сливок. Лора немного потеплела, уже не так сердито смотрела на Тиберия и даже улыбнулась, когда бессовестный Ланселот тихонько стащил с подноса печенье.

– Лора, милая, не дуйся, – Майкл весело подмигнул ей. – Ты бы видела лицо психотерапевта, когда она позвонила в полицию, а там от него отказались и умоляли взять его обратно!

– Ничего смешного.

– Ну что ты! Представляешь, сижу у себя в кабинете, тут крик, шум, гам. Докладывают, что один пациент довел врача до обморока, кстати, что ты такого поведал бедняжке Корделии? Она просит отпуск без содержания.

– Слабенькая какая.

– Так вот, мне говорят, что этот пациент сломал челюсть одному санитару и руку другому. Я сразу узнал стиль. Только мой обожаемый друг детства, светило в области истории и этнологии может за полчаса свести с ума даже сумасшедший дом. Тиберий, милый, ты санитаров зачем избил?

– Ну… Это как-то случайно получилось. Рефлекторно, что ли. Сижу я в кресле, беседую с милой девушкой на приятные, не значащие темы, как вдруг влетают твои парни, наваливаются на меня, затыкают рот, кстати, – Тиберий оживился, – ну, к наручникам я за сегодняшний день уже привык, а кляп-то зачем?

– Ну, мой милый, – Майкл лукаво и добродушно взглянул на Тиберия, – тебе ли объяснять? Язык – страшнейшее из существующих оружий. Собственно, с чего начались все проблемы этого мира? Да-да. «Вначале было слово». А что потом? Грехопадение, войны, бедствия всякие. Или вот, к примеру, змей Еву чем обольстил? Словом опять же.

– Мне конечно лестно подобное сравнение, – проворчал Тиберий, но если бы я так умел врать, как вышеупомянутое пресмыкающееся, моя жизнь была бы куда проще.

Доктор Сторм расхохотался, и все его добродушное, румяное лицо просияло. Тиберий, глядя на него, испытывал смесь восхищения и легкой зависти. Доктор Сторм относился к редкой породе людей, до страсти преданной своему делу, и оттого не замечавшей, что твориться вокруг. Он напоминал Тиберию французского художника Луи Давида, писавшего прекрасные картины независимо от режима правления, царившего в то время. Будучи при правительстве тем, что сейчас называют «бренд менеджер», он то сжигал трехметровое соломенное чучело, символизировавшее монархию, то такое же чучело революции, нисколько о том не беспокоясь.

Доктор Сторм мог себе позволить не ходить на общественные мероприятия, не иметь хобби, а главное, не иметь личной жизни. Этому Тиберий завидовал больше всего. На вопрос как ему это удается, Майкл весело отвечал, мол, в глазах общественности глава психиатрической клиники сам немного псих, так что уж с него спрашивать.