Стихотворения. Проза - Мацуо Басё

В гостинице

Со мной под одной кровлейДве девушки… Ветки хаги в цветуИ одинокий месяц.

* * *

Как пахнет зреющий рис!Я шел через поле, и вдруг —Направо залив Арисо́.

* * *

Перед могильным холмом рано умершего поэта Иссе

Содрогнись, о холм!Осенний ветер в поле —Мой одинокий стон.

* * *

Красное-красное солнцеВ пустынной дали… Но леденитЭтот ветер осенний.

* * *

Местность под названием «Сосенки»

«Сосенки»… Милое имя!Клонятся к сосенкам на ветруКусты и осенние травы.

* * *

Шлем Санэмори

О, беспощадный рок!Под этим славным шлемомТеперь сверчок звенит.

* * *

Расстаюсь в пути со своим учеником

Отныне иду один.На шляпе надпись: «Нас двое»…Я смою ее росой.

* * *

Белее белых скалНа склонах Каменной горыОсенний этот вихрь!

* * *

Хотел бы я двор подместиПеред тем, как уйти… Возле храмаИвы листья роняют свои.

* * *

Расставаясь с другом

Прощальные стихиНа веере хотел я написать, —В руке сломался он.

* * *

Волна на миг отбежала.Среди маленьких раковин розовеютЛепестки опавшие хаги.

Проза

Путевые дневники

В ОТКРЫТОМ ПОЛЕ

«Отправляясь за тысячу ри, не запасайся едой, а входи в Деревню, Которой Нет Нигде, в Пустыню Беспредельного Простора под луной третьей ночной стражи»6 — так, кажется, говаривали в старину, и, на посох сих слов опираясь, осенью на восьмую луну в год Мыши эры Дзеке7 я покинул свою ветхую лачугу у реки и пустился в путь: пронизывающе-холодный ветер свистел в ушах.

Пусть горсткой костейЛягу в открытом поле…Пронзает холодом ветер…

Десять раз осеньЗдесь встречал. И скорее уж Эдородиной назову…

Когда проходили через заставу,8 полил дождь, и окрестные горы спрятались в тучах.

Туманы, дожди…Не видеть вершину ФудзиТоже занятно.

Человек, которого звали Тири,9 стал мне опорой во время этого пути, и в непрестанных попечениях не знало устали его сердце. К тому же взаимное дружелюбие наше столь велико, что, ни в чем разногласий не имея, доверяем друг другу во всем — да, таков этот человек.

Хижину в Фукагава,10Покидаем, оставив бананНа попечение Фудзи.

Тири

Шагая по берегу реки Фудзи, мы вдруг увидели брошенного ребенка лет так около трех, который жалобно плакал. Очевидно, кто-то, добравшись до этой стремнины, понял, что не сумеет противостоять натиску волн этого бренного мира, и бросил его здесь дожидаться, пока жизнь не растает ничтожной росинкой. «Что станется с этим кустиком хаги, дрожащим на осеннем ветру,11 — сегодня ли опадут его листья, завтра ли увянут?» — размышляя об этом, я бросил ему немного еды из рукава.

Крик обезьянВас печалил, а как вам дитяНа осеннем ветру?12

Что случилось — навлек ли ты на себя ненависть отца, разлюбила ли тебя мать? Но нет, не может отец ненавидеть, а мать разлюбить свое дитя. Видно, просто такова воля Небес, плачь же о своей несчастливой судьбе.

В день, когда мы переправлялись через реку Ои, с утра до вечера не переставая лил дождь.

Осенний дождь…В Эдо нынче прикинут на пальмах:«Подходят к реке Ои».

Тири

Случайно увиденное:

Цветок мокугэУ дороги лошадь сжевалаМимоходом.

На небе смутно светился еле видный серп двадцатидневной луны, нижние отроги гор были объяты мраком, мы продвигались все дальше и дальше, «свесив с седел хлысты», вот остались позади несколько ри, а петуха все не слышно.13 Как и Ду Му, в ранний час пустившийся в путь, «до конца не успели проснуться», и только когда добрались до Саенонакаяма, утренняя сонливость внезапно оставила нас.

Досыпали в седлеА очнулись — далекий месяц,Дымки над домами…

Воспользовавшись тем, что Мацубая Фубаку14 был в Исэ, решили навестить его и дней на десять дать отдых ногам.

Когда день преклонился к вечеру, отправились к Внешнему святилищу15: у первых врат-тории уже сгустилась мгла, кое-где горели фонари, на прекраснейшей из вершин ветер шумел в кронах сосен,16 проникая глубоко в душу, и, охваченный волнением, я сказал:

Безлунная ночь.Вековых криптомерий трепетВ объятьях у бури.

Не препоясаны чресла мечом, на шее висит сума, в руках — восемнадцатичастные четки. Похожу на монаха, но загрязнен пылью мирской, похожу на простолюдина, но волос на голове не имею. Пусть я не монах, но все, кто не носит узла из волос на макушке, причисляются к племени скитальцев, и не дозволено им являться перед богами.

Внизу, по долине Сайгё,17 бежит поток. Глядя на женщин, моющих в нем бататы, сказал:

Женщина моет бататы…Будь я Сайгё,18 я бы тогдаПесню сложил для нее…

В тот же день на обратном пути я зашел в чайную лавку, где женщина по имени Те,19 обратившись ко мне, попросила: «Сложи хокку, моему имени посвятив», и тут же достала кусок белого шелка, на котором я написал:

ОрхидеейБабочка крылышкиНадушила.

Посетив уединенное жилище отшельника:

Плющ у стрехи.Три-четыре бамбука. ПорывыГорного ветра.

В самом начале Долгой луны20 добрались до моих родных мест21: забудь-трава вокруг северного флигеля поблекла от инея, не осталось никаких следов.22 Все изменилось здесь за эти годы, братья и сестры поседели, глубокие морщины залегли у них меж бровей. «Хорошо хоть дожили…» — только и повторяли, других слов не находя, потом брат23 развязал памятный узелок-амулет и протянул мне со словами: «Взгляни на эту седую прядь. Это волосы матушки. Ты, словно Урасима с драгоценной шкатулкой,24 брови у тебя стали совсем седыми». Я долго плакал, а потом сказал:

В руки возьмешь —От слез горячих растаетОсенний иней.

Перейдя в провинцию Ямато, мы добрались до местечка в уезде Кацугэ, которое носит имя Такэноути. Здесь родина нашего Тири, поэтому мы на несколько дней задержались, дав отдых ногам.

За бамбуковой чащей — дом:

Хлопковый лук25Лютней ласкает слухВ бамбуковой чаще.

Пришли поклониться храмам Таима на горе Футагамияма и там, увидев росшую в храмовом саду сосну, я подумал — истинно, вот уже тысячу лет стоит она здесь. Крона ее так широка, что и впрямь тысячи быков могли бы укрыться в ее тени.26 Пусть и считается, что деревья лишены чувств,27 но что за счастливая и внушающая благоговение судьба у этой сосны: оказаться связанной с Буддой и избежать топора.28

Монахи, вьюнкиРождаются, умирают…Сосна у храма.

На этот раз один — все дальше и дальше — брел по тропам Есино: вот уж и вправду горная глушь — многослойные белые тучи громоздятся над вершинами, дождевой туман прикрывает ущелья, там и сям разбросаны по склонам, словно игрушечные, хижины дровосеков, на западе рубят деревья, а стук топоров раздается на востоке, удары храмовых колоколов рождают отклик в самой глубине души. Издавна люди, забредавшие в эту горную глушь и забывавшие о суетном мире, убегали в стихи, находили убежище в песнях. В самом деле, разве не такова и гора Лушань29?

Остановившись на ночлег в монастырской келье:

Стук валькаДай же и мне послушать,Жена монаха.30

Навестив травяную хижину преподобного Сайгё, прошел к дальнему храму, откуда, повернув налево, примерно на два те31 углубился в горы: по сторонам чуть заметные тропки, протоптанные людьми, приходящими за хворостом, между ними отвесные ущелья — вид, воистину возвышающий душу. «Капающий родник»,32 похоже, совсем не изменился, и сейчас падает вниз — кап да кап…