Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

война: вскоре им станет трудно доставать материалы для поделок, и в результате солдаты, искалеченные прошлой войной, лишатся источника дохода, их мир, построенный с таким трудом, рухнет под натиском новой беды. А вместе с ним пошатнется и без того хрупкое душевное равновесие этих людей. Всего несколькими неделями раньше королева посетила выставку-продажу поделок инвалидов войны в «Кларидже»[18]. Среди организаторов выставки было немало представителей аристократических семейств, в том числе две девушки, чьи портреты я писала. Кэтлин и ее старшая дочь Энн принимали участие в подборе экспонатов.

Благодаря интересу ее величества торговля на выставке шла бойко. Мастерская Кэтлин получила достаточно заказов, чтобы на некоторое время занять людей. Но это пока, а что дальше? Кэтлин Маршман обладала редким даром – умением превращать самое незначительное событие в праздник. Чрезвычайно радушная и щедрая, она любила гостей. Квартира Кэтлин, как и моя, была постоянно переполнена визитерами. При этом каждого из пришедших хозяйка встречала так, словно он единственный, кого она по-настоящему ждала. Дочь Кэтлин, Энн, последнее время выглядела печальной. Вскоре я узнала, что девушка переживает из-за несчастной любви – ее неудачный роман недавно закончился разрывом. На самом деле Энн была по натуре веселой и на удивление бескорыстной. Невероятно трогательной выглядела ее нежная забота о младшей сестре Пенти. Если учесть, насколько привлекательной была сама Энн и каким вниманием она пользовалась у молодых людей, полагаю, многих из ее поклонников смущало присутствие рядом с предметом их страсти умственно отсталой девочки.

Энн обожала танцы, в настоящее время главным ее увлечением была чечетка. Я часто слышала, как она репетирует у себя на кухне, которая находилась как раз над моей спальней. Иногда Энн спускалась ко мне – потанцевать в огромной студии с паркетным полом – и заставляла вместе с ней разучивать новые па. Я дружила с семьей Маршманов с первого дня, как только переехала в дом № 33 по Чейн-Плейс. Но теперь, после объявления войны, все мы инстинктивно жались друг к другу. Жизнь Кэтлин Маршман во многих отношениях была непростой, однако сейчас больше всего ее беспокоила судьба маленькой Пенти.

Глава третья

Первые дни войны были на удивление тихими. Погода в начале сентября тоже стояла тихая и солнечная. Как будто и природа, и люди погрузились в какую-то странную задумчивость. Однако Королевские ВВС отнюдь не бездействовали: бомбардировщики совершили первые налеты на Вильгельмсхафен и Киль[19]. Кроме того, наши самолеты сбрасывали антивоенные листовки на немецкие города. Королевский флот начал блокаду Германии со стороны моря. Последовали ответные действия – подводная лодка противника атаковала британское торговое судно.

Пятого сентября нас потрясло известие о нападении на трансатлантический лайнер «Атения», следовавший в Нью-Йорк. Гражданское судно было торпедировано без всякого предупреждения и затонуло в 250 милях от Донегола. На борту находилось 1400 человек, триста из них были американцами. Большинство пассажиров подобрали британские эсминцы, однако 128 человек утонули.

Думаю, что гибель «Атении» заставила нас очнуться и в полной мере ощутить реальность войны. Ведь жертвами этого жестокого нападения стали ни в чем не повинные мирные граждане, такие же, как и мы. Моих юных натурщиц из Южной Африки, дожидавшихся своего парохода в Кейптаун, охватила настоящая паника. Я вздохнула с облегчением, проводив их наконец на вокзал, откуда специальный поезд доставлял пассажиров в порт. Там девушек ждал корабль, название которого они узнают, только когда окажутся на борту. Мы прощались на перроне, окутанные полумраком, поскольку из-за светомаскировки огни едва теплились. Это был печальный финал их первого светского сезона в Лондоне.

И все же мы оставались в Англии, приближаясь к зиме и ужасам войны, всё отчетливее нависавшим над нами, в то время как они уплывали к свету и солнцу в страну, где налеты вражеской авиации были маловероятны. Я смотрела в окно вагона на их прекрасные свежие лица до тех пор, пока поезд не тронулся с места. Вместе с ними из моей жизни уходило что-то живое и яркое, оставляя меня стоять в одиночестве посреди темной, унылой и холодной станции. Меня охватило чувство пустоты, похожее на то, что я испытала, когда мы провожали эшелоны с детьми, которые отчаянно махали своим растерянным родителям. Портрет Мэг не был закончен, он все еще стоял на мольберте у меня в мастерской. Вернувшись с вокзала, я долго смотрела на него: юная девушка в бледно-розовом платье – наряд, в котором представленная ко двору Мэг делала свой реверанс перед королем и королевой, – но теперь картина казалась лишь трагическим напоминанием об ушедшем мирном лете. Лето, которое превратилось для дебютантки в сплошную череду веселых вечеринок, танцев, в посещение оперы, балетных спектаклей и театральных постановок, на многие из которых я ходила вместе с ней.

Моих друзей, мужчин и женщин, призывали на службу. У нас прошло немало прощальных вечеринок, где царило лихорадочное веселье. Ночная жизнь города пока оставалась бурной, а пробираться по темным улицам к театру или клубу было даже забавно. Мюзикл Айвора Новелло «Танцующие годы» собирал полные залы, многие молодые люди выбирали его в качестве последнего визита в театр перед уходом на фронт. Спектакль «Я и моя девушка» со знаменитым хитом «Прогулка по Лэмберту» шел на сцене в Вест-Энде в тысячный раз, но от зрителей по-прежнему не было отбоя. Я тоже несколько раз смотрела его вместе с друзьями.

Мой приятель-художник, которого призвали в Артистс-Рифлз[20], пригласил меня в «Глобус» на потрясающий спектакль «Как важно быть серьезным» со звездным составом – Джон Гулгид, Эдит Эванс, Гвен Франкон Дейвис, Пегги Эшкрофт, Джек Хокинс и Маргарет Резерфорд. Мне так понравилась пьеса, что я взялась перечитывать другие произведения Оскара Уайльда, включая сказки, сюжеты которых прочно осели у меня в памяти. Я часто вспоминала их во время скучных тренировок по оказанию первой медицинской помощи. Это было намного интереснее, чем бинтовать пациентов, тем более что я никак не могла освоить перевязки. Помню, Эллиот Ходжкин вечно подтрунивал над моей неуклюжестью. Мы часто работали с Эллиотом в паре, и я злилась, что мужчина гораздо проворнее меня управляется с бинтами.

В Калькутте я какое-то время работала в городской больнице, потому что хотела поближе познакомиться с жизнью индийцев. Но мне мало что позволяли делать, потому что я была англичанкой, а всю черную работу должны выполнять «неприкасаемые». Медсестры из Европы в моей помощи не нуждались, поскольку я была плохо подготовлена. В конечном итоге моими скромными знаниями об уходе за больными я обязана сестрам из Азии. Доктор Рудольф Треу – я жила у него в доме какое-то время – научил меня читать рентгенограммы. Он был одним из лучших рентгенологов Индии. Он же показал, как делать инъекции – искусство, к которому, по словам доктора, у меня было истинное призвание.

Теперь помимо постоянных занятий в медицинском пункте, где мы в основном тренировались перевязывать раны и накладывать шины, нас направляли в различные больницы для получения необходимого сестринского опыта. Сначала меня определили в женский госпиталь на Мэриленбон-роуд. Здесь никто не собирался лишать меня возможности выполнять самую черную работу. Собственно, это была основная моя обязанность. Тот день, когда мне удалось опустошить восемьдесят четыре подкладных судна и при этом меня ни разу не вывернуло наизнанку, стал днем настоящего триумфа. Хотя и тут я оказалась недостаточно ловкой: пару раз пострадала моя одежда.

Я всегда любила общаться с людьми, а люди в больничных палатах вызывали у меня живой интерес. Одна из них, миссис М., очень полная женщина, восстанавливалась после тяжелой операции. Ее муж торговал цветами, поэтому он буквально засыпал жену дорогими, изысканно подобранным букетами, которые красовались повсюду, на зависть соседкам по палате. Однако сама миссис М., вынужденная из-за болезни сидеть на молочной диете, даже не замечала подарков мужа. Женщине безумно хотелось креветок, и единственное, что ее волновало, – где достать заветное лакомство.