Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

маленьких горожан, – для меня это прощание выглядело гораздо более зловещим, чем все тревожные новости, приходившие с континента. Я вернулась в Челси совершенно разбитая. Небольшие стайки детей, которые еще не успели уехать, играли на улицах, поскольку школы были закрыты. Город окутало непривычное затишье.

В Лондоне была объявлена полная светомаскировка – от заката и до рассвета никаких огней, за соблюдением приказа должны были следить полиция и служба гражданской обороны. Повсюду на окнах появились темные полотнища – старые ковры и одежда зачастую превращались в занавески. Однажды я застала миссис Фрит завешивающей высокие окна моей мастерской нарядными индийскими шторами с широкой темно-коричневой окантовкой. Также она обклеила стекла вдоль рамы черной бумагой, а остальное залепила полосками скотча.

На рабочем столе у меня лежала свежая, только что выпущенная правительственная брошюра «Как вести себя при воздушном налете». У миссис Фрит было двое сыновей – пятнадцатилетние близнецы Джеки и Ронни. Старшие дети, дочь и сын, давно обзавелись своими семьями. Однако, глядя на эту крохотную миловидную женщину с волосами цвета желтой карамели, трудно было поверить, что она уже бабушка.

Теплым солнечным утром 1 сентября 1939 года по радио объявили, что сегодня на рассвете, в 5 часов 30 минут, немецкие войска пересекли границу Польши. И в тот же день Данциг – главная причина раздора с поляками – вошел в состав рейха. Об этом заявил герр Форстер, гауляйтер Данцига, на зданиях которого теперь красовалась фашистская свастика.

Из новостей мы узнали, что Польша отважно сопротивляется вторжению. В своем волнующем обращении к нации президент Мосицкий призвал соотечественников бороться с захватчиками. Казалось невероятным, что в такой тихий ясный день мы слышим по радио сообщения о событиях, масштаб которых пока не поддавался осознанию и которые полностью перевернули наш мир. Трудно было также представить, как во время Первой мировой люди обходились без радио, полагаясь лишь на газеты и заметки военных корреспондентов. Теперь, когда ситуация, державшая нас в напряжении в течение минувшего года, достигла своего драматического апогея, люди ждали передач Би-би-си с таким нетерпением, что порой казалось, будто время исчисляется не часами и минутами, а промежутками между очередными сводками новостей.

Мы уже знали, что совместная нота протеста[15] Англии и Франции о немедленном выводе войск с территории Польши осталась без ответа. Тех из нас, кто втайне надеялся, что этот последний политический рывок приведет к желаемому результату, ждало горькое разочарование. Окончательно стало понятно, что надежда рухнула, когда воскресным утром 3 сентября в одиннадцать часов пятнадцать минут Невилл Чемберлен выступил по радио с обращением к нации: Англия объявляет войну Германии. Но едва премьер-министр закончил свое короткое, полное драматизма выступление, как на слушателей обрушилось другое, гораздо более устрашающее предупреждение: в 11:30 завыла сирена воздушной тревоги.

Я слушала речь Чемберлена у себя в студии вместе с несколькими приятелями, к нам присоединились миссис Фрит и все семейство Маршманов. Воздушная тревога обязывала людей впопыхах бежать в недостроенные бомбоубежища или временные укрытия, к которым они были приписаны. Мы смотрели из окна на улицу, погруженную в ленивую негу воскресного дня. Похоже, предупреждение о налете оказалось для всех настолько неожиданным, что даже дежурные из отрядов гражданской обороны не успели занять свои посты – во всяком случае, никого из них не было видно.

У владельца нашего дома имелся «роллс-ройс», который он держал в гараже в задней части здания. В квартире над гаражом жил шофер со своей семьей. Вход в гараж располагался под бетонной аркой, там же находился вход в мою двухэтажную студию. Таким образом, одна из стен холла и гостиной в моей квартире граничила со стеной арки, а огромная мастерская на втором этаже занимала пространство над ней. В прошлом году во время мюнхенской паники домовладелец привез столько мешков с песком, что их с лихвой хватило, чтобы заложить оба арочных проема. В результате получилось прекрасное убежище для жильцов дома. Однако когда страх прошел и все решили, что опасность миновала, домовладелец – человек пожилой, которому трудно было передвигаться без машины, – снова захотел пользоваться «роллс-ройсом». Арку освободили, но для нас соорудили небольшое бомбоубежище на заднем дворе. Туда-то мы и отправились вместе с друзьями, едва только появившиеся дежурные начали обходить улицы, крича, чтобы все спустились в укрытия.

Все происходящее казалось совершенно нереальным – над головой сияло чистое голубое небо, город окутывала тишина воскресного утра, которую нарушали лишь крики дежурных. Большинство жителей решили, что произошло какое-то досадное недоразумение либо случился сбой в системе оповещения. Позже выяснилось, что тревога действительно была ложной – спортивный самолет приняли за вражеский, однако в тот момент мы ничего не знали и терялись в догадках. Когда я все же решила, что мне следует явиться к месту моей волонтерской службы – в пункт первой медицинской помощи, – прозвучал отбой тревоги. Люди стали выбираться из укрытий, собираться небольшими группками и обсуждать случившееся. Я видела, как соседи, которые никогда прежде не общались, оживленно болтали и делились впечатлениями. В тот момент никто из нас даже не догадывался, с какой надеждой и облегчением в недалеком будущем мы будем встречать протяжную песнь сирены, оповещавшую об окончании налета.

Во второй половине дня мы с подругой отправились на прогулку в Баттерси-парк. В безоблачном небе покачивались аэростаты, весело поблескивая на солнце серебристыми боками. Медлительные и неуклюжие, они плыли над Темзой, словно пьяные рыбы. Челси мог похвастаться двумя аэростатами, которые получили ласковые прозвища Флосси и Блоссом[16]. Трудно сказать, почему оба шара нарекли женскими именами. Или все дело в том, что ими управляли мужчины?

Швартовочная площадка Блоссом находилась всего в паре сотен ярдов от нашей улицы на поле для игры в крикет Бертон-Корт, а Флосси была привязана на лужайке возле Королевского госпиталя.

Глядя в направлении Вестминстера, я насчитала в небе над Лондоном более восьмидесяти аэростатов – пылающий серебристым огнем заградительный вал, призванный защищать нас от низколетящих вражеских самолетов. Но в настоящий момент все вокруг дышало спокойствием и миром: люди неспешно прогуливались по дорожкам парка и вдоль набережной Темзы, матери катили детские коляски, старики вели своих собачек на поводке. Тихая, размеренная жизнь. Невозможно было поверить, что блестящие штуки, висящие у нас над головой, – знак начавшейся войны. Само слово «война» казалось настолько далеким и архаичным, что разум отказывался вмещать стоящее за ним событие.

На одной из аллей мы повстречали мою норвежскую приятельницу Асту Ланге в сопровождении ее пса по кличке Пер Гюнт. Пер Гюнт – терьер с черно-белой жесткой шерстью, чье происхождение окутывала густая тайна, – был такой же интеллигентный, как его хозяйка, знакомству с которой я обязана нежной привязанности пса к моей маленькой таксе. Аста была взволнована последними новостями. Гуляя по парку, мы обсуждали события в Польше. Моя приятельница считала, что излюбленные разглагольствования Гитлера насчет «Лебенсраум»[17] имеют непосредственное отношение и к Норвегии с Данией. «Он положил глаз на наши луга и молочные фермы. В конце концов, ему же нужно чем-то кормить полчища своих убийц. Помяните мое слово, скоро мы сами в этом убедимся!» Аста – небольшого роста, уже немолодая, но чрезвычайно живая и подвижная – была из тех милых людей, которые вызывают доверие: что бы ни случилось, вы всегда можете на них рассчитывать. Твердость характера, решительность и какая-то поразительная жизнестойкость привлекали меня к Асте точно так же, как мою Вики привлекал ее крепкий жилистый терьер. Аста жила неподалеку, на Чейни-Гарденс. Мы часто встречались, гуляя с нашими питомцами на просторной лужайке возле Королевского госпиталя – излюбленном месте игр детей и собак.

Теперь всех тревожила лишь одна мысль: каким образом война повлияет на нашу жизнь? Кэтлин Маршман, работавшая в мастерской для инвалидов, задавалась другим вопросом: как долго они смогут продержаться на плаву. Вдова морского офицера Кэтлин как никто понимала, что означает начавшаяся