Эсташ Черный Монах - Виталий Дмитриевич Гладкий

и жертву вместе зарывают в землю…

Скрипнула дверь каморки, и в нее заглянул еще один шипбой, которого звали Жанне. Мальчишки из простонародья, пришедшие на корабль, изначально получали должность шипбоя самого низкого ранга. Практически они были слугами: помогали коку, занимались мытьем посуды, драили палубу, штопали одежду матросов и вообще делали все, что прикажут, – самую грязную и неприятную работу. В бою эти шипбои подносили булыжники к камнеметным машинам, дротики пехотинцам и стрелы лучникам, а также помогали судовому лекарю ухаживать за ранеными.

Но были еще и шипбои-сеньоры, ученики-дворяне, проходившие практику на корабле, – чтобы набраться опыта и в перспективе стать капитаном или мастером. Они не использовались как слуги, а в плавании обычно находились на верхней палубе, вместе с офицерами, – учились работе с парусами и навигации. А в сражении были обязаны драться наравне со всеми холодным оружием. Именно на такую должность и определил капитан Эсташа.

Конечно, подросток, достаточно неглупый для своего возраста, отдавал себе отчет в том, что за столь короткое время, отведенное ему на обучение морским премудростям, он никак не сможет достичь больших успехов в кораблевождении. Но от природы упрямый, Эсташ с таким рвением приналег на разные морские науки, что капитан Пьер Фарино диву давался. И что самое интересное – новый шипбой стал едва не образцом прилежания. Хотя один случай чуть не испортил все.

Лишь только Эсташ появился на палубе когга, как матросы стали над ним подшучивать. Это было заведено издавна – обучение любого новичка морскому делу начинается с различных подковырок, розыгрышей, в особенности шипбоя, которому не грех дать и подзатыльник. Естественно, капитан объяснил матросам, что их новый шипбой – дворянин и руки распускать не следует. Однако не все вняли предупреждению Пьера Фарино.

Случаются среди людей (и их немало) злобные существа, которым сделать какую-нибудь гадость ближнему – большая радость. Тем более, когда тот стоит выше и по статусу, и по уму. Именно таким был матрос Берар Шартье по прозвищу Гасконец.

С виду он смахивал на обезьяну, только не рыжую, а черную, – с физиономией, которая мохнатилась по самые глаза, и очень длинными, до колен, руками. Его засаленная одежда издавала неприятный запах, от которого воротило даже бывалых моряков, но Шартье на такие «мелочи» не обращал никакого внимания.

Водные процедуры он принимал от случая к случаю. В море вообще невозможно было помыться – пресная вода считалась большой ценностью, чтобы тратить ее на личные нужды. Воду запасали для того, чтобы утолить жажду и приготовить еду. Даже миски и казанки мыли забортной водой. А на суше Берар в основном торчал в портовой таверне или возился с женщинами легкого поведения.

За них он платил больше всех; вонь, шедшую от него, могла выдержать не всякая распутница, поэтому приходилось приплачивать, иначе он рисковал вообще остаться без женского общества. По этой причине деньги у Шартье заканчивались быстро, так что он большей частью слонялся по палубе корабля, конечно же, будучи не в духе и потягивая дрянное кислое вино из местных виноградников, стоившее очень дешево.

Берар невзлюбил Эсташа с первого взгляда. Мальчик был свежий, чистенький, как пасхальное яйцо. Мало того, взгляд нового шипбоя показался Шартье чересчур дерзким, а вид – заносчивым.

Возможно, так оно и было – Эсташ знал себе цену. Но других матросов он сразу подкупил вежливостью в обращении и постоянной готовностью помочь в работе. Утром Эсташ частенько помогал откачивать воду из трюма – «Трумель» хоть и был новой постройки, но как ни тщательно конопать судно, а все равно забортная вода где-нибудь да просочится.

Помпа стояла в твиндеке – междупалубном пространстве, ее шланг был короток, и воду приходилось поднимать наверх в парусиновых ведрах. Эсташ диву давался: почему бы не поставить шланг подлиннее? Тогда вода стекала бы по палубе в шпигаты. И не нужно было бы задействовать для откачки треть экипажа.

Лишь несколько позже он смекнул, что капитан намеренно не делает этого – чтобы было чем занять скучающих матросов. А скука на корабле часто приводила к конфликтам.

Кроме того матросам приходилось выполнять и иные работы: тянуть, двигать, поднимать, выбирать слабину и карабкаться по снастям. На борту когга было два главнейших орудия труда – шпиль и такелаж. Шпиль был великим новшеством на корабле. На других парусниках якорь вываживали вручную. Это была адская работа. Где капитан Фарино подсмотрел идею, у кого, оставалось тайной. Но благодаря шпилю ему удалось сократить количество матросов, а это уже была большая экономия средств.

Шпиль представлял собой ручной ворот, предназначенный для отдачи и подъема тяжелого якоря. Головка шпиля была как бы осью огромного колеса, спицами которого являлись восемь вымбовок – прочных деревянных шестов. Схватившись за них обеими руками, налегая грудью, люди вращали шпиль. Словно арестанты на тюремном дворе, матросы тяжело топали вокруг шпиля, наматывая или разматывая канат.

И конечно же, Эсташ был вместе с ними. Он жаждал досконально освоить морскую науку – через тяжкий труд и кровавые мозоли. Мальчик ничего этого не боялся.

Нигде нет тяжелее учебы, чем на море. В первую очередь нужно обрести «морские ноги» – научиться прочно стоять и шустро бегать по зыбкой палубе, да так, чтобы не смыло за борт во время шторма или сильной качки. Затем следовало обучение морским терминам и приобретение нужной физической закалки.

А еще Эсташу как шипбою-ученику доводилось стоять вахты. По ним были расписаны почти все члены экипажа, сменяясь поочередно через каждые четыре часа. Матросы вахты должны были работать с помпами, теребить паклю, смолить канаты (нередко они натирались просто шкуркой свиного окорока), прибирать палубу, красить, конопатить, выполнять множество других дел – всего не перечесть.

Незадачливый вахтенный, застигнутый ночью спящим на посту, считался конченым человеком. Если даже ему дарили жизнь, то его ожидало протягивание под килем или наказание плетьми.

Моряки ориентировались во времени по специальным песочным часам. Песок из верхней колбы пересыпался в нижнюю за полчаса. Это время соответствовало одной склянке, что и отмечалось ударом в судовой медный колокол, и так восемь раз за вахту. Когда после седьмой склянки песка в верхней колбе оставалось совсем мало, матросы, готовясь отправиться на отдых, пели: «Во славу Господню, семь миновало, пройдет и восьмая. Аминь!» Пелось это в самые уши товарищей следующей смены, да так, что те вскакивали, как ошпаренные.

Но самой скверной была «собачья вахта», или просто «собака» – с полуночи до четырех часов утра. Она считалась самой неприятной, так как проходила в непрерывной борьбе со сном. «Собака» была часами исповеди и мечтаний, и хотя вокруг царила сплошная темень, Эсташа не покидало живое ощущение близости