Интернет-революция - Ричард Барбрук

Томас Джефферсон написал вдохновляющий призыв к демократии и свободе в Американской декларации независимости, владея при этом двумя сотнями рабов. Как политик, он отстаивал право американских фермеров и ремесленников самим определять собственную судьбу, не обращая внимания на ограничения со стороны феодальной Европы. Как и другие либералы того времени, он думал, что политические свободы могут быть защищены от авторитарного правительства только при наличии достаточно большого числа индивидуумов – владельцев собственности. Права граждан выводились из фундаментального естественного права на частную собственность. Для стимулирования самодостаточности он предложил раздать всем американцам как минимум по 50 акров земли, чтобы гарантировать их экономическую независимость. Однако, идеализируя малых фермеров и бизнесменов фронтира, Джефферсон оставался плантатором из Вирджинии и жил за счет труда своих рабов. «Нелепые установления» Юга ранили его совесть, но он продолжал считать, что естественные права человека включают и право владения человеческими существами в качестве частной собственности. В джефферсоновской демократии свобода белых была основана на рабстве черных[38].

Вперед, в прошлое

Несмотря на наступившее в конечном счете освобождение рабов и победы движения за гражданские права, расовая сегрегация все еще остается в самом центре американской политики – в особенности на Западном побережье. В 1994 году на выборах губернатора Калифорнии победил Пит Уилсон, кандидат от республиканцев, чья избирательная компания была построена на злобной антииммигрантской риторике. В национальном масштабе успех Республиканской партии Гингрича на выборах в законодательные органы власти был основан на мобилизации «сердитых белых мужчин» против угрозы со стороны черных халявщиков-велфэрщиков[39], мексиканских иммигрантов и других зазнавшихся меньшинств. Эти политики использовали электоральные возможности растущей поляризации между жителями (преимущественно белыми) богатых пригородов, которые большей частью ходят на выборы, и более бедными (и в основном цветными) обитателями внутренней части городов, большинство которых не голосует.

Многие калифорнийские идеологи, даже отчасти сохранившие идеалы хиппи, не смогли занять четкую позицию против направленной на разделение общества политики республиканцев. Причина в том, что индустрии медиа и хайтека – ключевой элемент электоральной коалиции новых правых. Еще один фактор – и капиталисты, и высокооплачиваемые наемные работники боятся, что открытое признание финансирования их компаний из общественных фондов поможет оправдать увеличение налогов ради отчаянно необходимых расходов на здравоохранение, защиту среды обитания, строительство жилья, общественный транспорт и образование. Но гораздо важнее, что многие представители виртуального класса готовы соблазниться либертарианской риторикой и технологическим энтузиазмом новых правых. Работая на медийные компании или в индустрии хайтека, они хотели бы поверить в то, что электронный рынок может каким-то образом решить назревшие социальные и экономические проблемы Америки, и при этом лично от них никаких жертв не потребуется. Для этих людей Гингрич, угодивший в противоречия Калифорнийской идеологии, «одновременно и свой, и чужой», как выразился один комментатор Wired[40].

Кардинальное перераспределение богатства срочно необходимо Соединенным Штатам для того, чтобы обеспечить долгосрочное экономическое благополучие большинства населения. Однако это противоречило бы краткосрочным интересам богатых белых ребят, в том числе принадлежащих к виртуальному классу. Вместо того чтобы делиться со своими бедными соседями из черных или латиноамериканцев, яппи отступают в свои богатые белые пригороды, под защиту вооруженной охраны и частной социальной страховки[41]. Роль обездоленных в информационной эпохе сводится к предоставлению своей дешевой и не объединенной в профсоюзы рабочей силы для вредных полупроводниковых производств Кремниевой долины[42]. Даже само создание киберпространства может внести вклад в дробление американского общества на антагонистические классы, проникнутые расовым духом. Обитатели бедных кварталов, которых и так уже дискриминируют жадные до прибыли телефонные компании, могут не получить доступ к новым онлайновым сервисам, которые будут им не по карману. Напротив, представители виртуального класса и другие профессионалы будут играть в киберпанк внутри гиперреальности, не опасаясь встретить там своих обедневших соседей. Параллельно с все расширяющимися социальными пропастями создается новый апартеид, разделяющий «информационно-богатых» и «информационно-бедных». В этой хайтечной джефферсоновской демократии отношения между хозяевами и рабами приобретают новую форму.

Киборги-хозяева и роботы-рабы

Страх перед восстанием низших классов в последнее время подточил самый фундаментальный постулат Калифорнийской идеологии: ее веру в эмансипирующий потенциал новых информационных технологий. Пока сторонники электронной агоры и электронного рынка обещают освобождение от государственных иерархий и частных монополий, социальная поляризация американского общества наводит на более мрачные мысли о цифровом будущем. Технологии свободы превращаются в машины угнетения.

В своем поместье в Монтичелло Джефферсон изобрел много интересных гаджетов для дома, например, «немого официанта» для доставки еды из кухни в столовую. Создавая технологию, которая стояла бы между ним и рабами, этот революционер-индивидуалист пытался уйти от постоянного напоминания о своей зависимости от подневольного труда других людей[43]. В конце двадцатого столетия новые технологии опять используются для углубления различий между хозяевами и рабами.

По прогнозам некоторых визионеров, стремление к совершенству разума, тела и духа неизбежно приведет к возникновению «постчеловека» – биотехнологического воплощения социальных привилегий виртуального класса. В то время как для хиппи саморазвитие было элементом социального освобождения, работники хайтека в современной Калифорнии более склонны искать индивидуальную самореализацию через терапию, спиритуализм, тренировки или другие нарциссические занятия. Их желание укрыться в охраняемом коттеджном поселке гиперреальности – лишь один из аспектов этой глубокой одержимости собой. Окрыленный якобы достигнутыми успехами в искусственном интеллекте и медицинской науке, экстропианский культ увлечен фантазиями об отказе от «мокрых технологий» человеческого организма и превращении в живые машины[44]. Подобно Виреку и Тессье-Эшпулам из трилогии Уильяма Гибсона «Киберпространство», они верят, что социальные привилегии в конце концов наделят их бессмертием. Этот тип технологического детерминизма провидит не освобождение человечества, а лишь углубление социальной сегрегации.

Независимо от всех этих фантазий, белые люди в Калифорнии продолжают оставаться в зависимости от своих темнокожих собратьев, которые работают на их фабриках, убирают их урожай, смотрят за их детьми и ухаживают за их садами. После недавних бунтов в Лос-Анджелесе они еще сильнее опасаются, что этот низший класс когда-нибудь потребует свободы. Стало быть, раз люди-рабы в конечном счете ненадежны, нужно изобрести механических рабов. Поиски священного Грааля искусственного интеллекта вдохновлены мечтами о Големе – сильном и верном рабе, чья кожа цвета земли, а внутренности сделаны из песка. Как в романах Азимова о роботах, техноутописты воображают, что неодушевленные машины будут способны заменить труд рабов. Однако технология, хоть и способна быть усилителем человеческого труда, никогда не заменит человека в части изобретения, изготовления и обслуживания машин. Рабского труда без рабов не бывает.

Во всем мире Калифорнийская идеология была воспринята как оптимистическая и освобождающая форма технологического детерминизма. Однако эта утопическая фантазия Западного побережья основана на игнорировании социальной и расовой поляризации общества, которое ее породило, – и на зависимости от этой поляризации. Несмотря на свою радикальную риторику, Калифорнийская идеология в конечном счете пессимистична относительно фундаментальных социальных перемен. В отличие от хиппи, ее защитники не бьются за построение экотопии и даже не стремятся возродить Новый курс. Вместо этого социальный либерализм новых левых и экономический либерализм новых правых соединились в виде двусмысленной мечты о высокотехнологической джефферсоновской демократии. В широкой интерпретации этот ретрофутуризм можно было бы рассматривать как картину кибернетического фронтира, где цифровые ремесленники достигают индивидуальной самореализации либо на электронной агоре, либо на электронном рынке. Однако Калифорнийская идеология, как выразитель «духа времени» виртуального класса, это еще и эксклюзивная религия. Если доступ к новым информационным технологиям получат лишь избранные, джефферсоновская демократия будет высокотехнологической версией плантаторской экономики Старого Юга. Технологический детерминизм Калифорнийской идеологии отражает эти противоречия – за его оптимизмом и обещанием свободы проглядывается безысходная, подавляющая картина цифрового будущего.