Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Антон Ноймайр

Беспокойство о состоянии здоровья Гуммеля было небезосновательным. Его жалобы на одышку, которая мучила его долгое время, становились чаще, и это стала заметно сказываться на его работе. Из письма от 5 мая 1836 года знаменитому мастеру по изготовлению роялей в Вене Штрейхеру мы узнаем, что он чувствует себя уже почти «три месяца не совсем хорошо», поэтому его последние ученики, итальянец Джиус Униа и Рудольф Вилмерс, вынуждены были покинуть своего больного учителя. Летом 1836 года он поехал снова в Бад Киссинген. Пребывание на этом курорте раньше приносило ему некоторое облегчение и на этот раз, казалось, оказало благотворное влияние. В «Биографических записках из жизни Гуммеля» мы узнаем от М. И. Зейделя: «С 1836 года он начал болеть, его дыхание было стеснено, боли внизу живота, из-за которых он уже несколько лет назад принимал различные ванны и воды, усилились. Пребывание в Киссингене принесло свои результаты, он возвратился здоровым и бодрым, но признаки водянки и болезни печени у него уже были».

Весной 1837 года он предпринял развлекательную поездку в Вену, посетил многие театральные представления, однако состояние его здоровья заметно ухудшилось. Впрочем сам Гуммель считал свои болезни несущественными. Так, после нескольких недель болезни в начале 1837 года, 10 марта он снова выступил на организованном им самим концерте для вдов в придворном театре Великого герцога в Веймаре. Зейдель пишет об этом событии: «Его встретили бурными знаками внимания и признания его таланта. Он представил высоким господам и всем присутствовавшим слушателям своего старшего сына Эдуарда, который впервые играл на фортепьяно. Гуммель, таково было общее мнение, казалось, достиг в своих фантазиях наивысшей красоты и мастерства. Нескончаемые крики браво и аплодисменты были ему наградой. Перенесенная болезнь, беспокойство о том, справится ли сын со своей задачей, все это отразилось не сто слабой нервной системе, и всем казалось, что он в своей игре как будто навеки прощался с этим земным миром. — Ах, как жаль! Это было его последнее выступление, — это была его лебединая песня».

Все еще считая свою болезнь случайным недомоганием, которое часто бывает у здоровых людей, он остался веселым и провел в кругу друзей несколько приятных часов. Он уже предвкушал время, когда снова сможет поехать в Бад Киссинген. К сожалению на этот раз он убедился в том, что водолечение не только не приносит успеха, но и ухудшает его состояние. М. И. Зейдель писал 21 июня 1837 года барону фон Шпигелю: «Самые последние новости такие: Гуммель чувствует себя в Киссингене очень плохо и написал своим обоим детям, чтобы они непременно приехали к нему, он очень скучает и хочет, чтобы они были при нем и помогли матери ухаживать за ним; оба сына уехали к нему вчера рано утром. Кучер Гуммеля сразу же написал своей жене, что Гуммелю часто бывает плохо, он теряет сознание, и воды ему не помогли, скорее наоборот. Бедняжка.». Насколько серьезным было его состояние в то время, становится ясно из письма от 27 июня: «Господин главный управляющий Деге написал из Киссингена, что состояние Гуммеля очень опасно, тамошний врач Гуммеля очень ждал приезда Гушке (Гофрат д-р Карл Гушке был его лечащим врачом в Веймаре. Прим. авт.), но сейчас ему как будто лучше, только что и я получил известие от сыновей Гуммеля, он вне опасности, хотя его очень мучают запоры и приступы тошноты. Боже, сохрани нам нашего доброго Гуммеля»

Гуммель сам понимал, что ухудшение его состояния не было следствием лечения в Киссингене, так как началось еще в Веймаре. Это видно из письма мастера к Зейделю, о котором тот сообщает барону фон Шпигелю 29 июня 1837 года: «От Гуммеля я получил вчера письмо, наверное, не лечение явилось причиной его страданий, так как еще здесь (в Веймаре. Прим. авт.) и главным образом в дороге боли в груди стали сильнее, и ни один врач не подумал, что геморроидальные боли — это болезнь. Сейчас это стало действительностью, причем открылось такое сильное кровотечение, что врачи увидели болезнь и признали ее опасной». Не удивительно, что Гете устами Мефистофеля в разговоре с Фаустом дал нелестную оценку врачам того времени! Барону фон Шпигелю Гуммель отправил 2 мая 1837 года личное письмо, в котором он снова в оптимистичном тоне, сообщил: «Я уже два дня чувствую себя хорошо, начал пить рагоцци (минеральная вода. Прим. авт.), надеюсь все будет хорошо, и конец лечения будет более радостным, чем начало».

К сожалению, его желание не исполнилось. Тяжело больным вернулся он в июле в Веймар, опять же в оптимистичном настроении. Зейдель сообщает об этих днях: «…всегда веселый, он смеялся, когда узнал, что у него подозревают водянку. Он надеялся дожить до возраста своих родителей; его планы были расписаны до самых почтенных лет». Это беззаботное оптимистичное настроение Гуммеля удивляет, когда узнаешь во всех подробностях о его недомоганиях и симптомах из письма Зейделя барону фон Шпигелю от 8 августа 1837 года. В нем говорится: «С приездом Гуммеля в Веймар меня снова потянуло из милой долины Берки в привычный домашний уют, так как из письма из Киссингена я узнал, что он в последнее время опять в плохом состоянии, и сразу же после его приезда домой я, приехав из Берки навестить его, убедился сам в том, что он опасно болен. Его состояние внушает опасение. Его ноги распухли, дыхание затруднено, кроме того, до утра воскресенья у него были еще и признаки, которые ежечасно заставляли меня дрожать за его жизнь, а именно: едва он немного походит, посидит, поговорит, даже полежит, внизу живота появляются судороги, которые мгновенно охватывают сердце и горло, сжимают легкие, ему не хватает воздуха; и только легкое массирование рукой приводило его в чувство. В течение пяти минут он был на грани жизни и смерти; с вечера субботы до 10 часов утра воскресенья у него было более 50 таких приступов, поэтому я в полдень уехал, чтобы от его имени вызвать из Йены тайного советника Штарка в Веймар, но тот не смог приехать сразу, а приехал только в понедельник 10-го. Случайно, или это можно назвать кризисом, Гуммелю в воскресенье вечером стало лучше и в таком состоянии он находится сейчас, по-видимому, это следствие нарывного пластыря, который ему прописал гофрат Гушке, и которым он был вынужден… пользоваться месте с лекарством в течение 6–8 недель. Тайный советник Штарк осмотрел его, он не думает, что у него так увеличено сердце, как говорят другие врачи, и после консультации с гофратом Гушке говорил о пациенте, в противоположность другим, успокаивающим, обнадеживающим тоном; однако он также признал у него наличие грудной водянки».

Еще за 2 месяца до смерти, 18 августа 1837 года, Гуммель писал своей матери: «Дорогая мама, надеюсь, что Вы здоровы, я тоже здоров. Сегодня я хотел послать за Вами, но не могу, так как у Иоганна (Его кучер. Прим. авт.) позавчера был приступ подагры, поэтому он не может поехать и не сможет раньше, чем через две недели. Возьмите в Йене извозчика (я заплачу) и приезжайте сюда как только захотите и позволит погода. Мы будем рады скоро видеть Вас. Ваш сын Гуммель». В противоположность этим оптимистическим строкам в его окружении шепотом говорили о близкой смерти, и более или менее тактичные претенденты поговаривали о преемнике. Так, сочинитель баллад д-р Карл Леве уже 13 августа 1837 года писал своей супруге из Майнца: «Кеферштейн пишет, что Гуммель вернулся из Киссингена очень больным. Опасаются его скорой кончины. Если бы я мог предложить себя на место Гуммеля, то я ничуть бы не надеюсь его получить. Кто станет преемником Гуммеля? Я думаю Мендельсон». Когда Леве побывал в Веймаре и навестил больного, он был немного удивлен, увидев его относительно бодрым и в хорошем настроении.

В конце сентября Гуммель все же пожаловался своей матери, хотя как и прежде надеялся сохранить здоровье. В письме от 30 сентября 1837 года он пишет: «Дорогая мама, надеемся, что Вы здоровы и счастливы; я также чувствую себя неплохо, только иногда мне становится трудно дышать; отчасти это зависит от плохой погоды, а иногда от влияния геморроидальной вены. Я утешаю себя тем, что и у других людей так бывает, значит надо терпеть то, что нельзя изменить. Я каждый день хожу на прогулки, это идет мне на пользу; я больше ничего не делаю, что стоило бы мне усилий, поэтому надеюсь, что постепенно стану совершенно здоровым. Будьте здоровы. В следующем месяце я Вам снова напишу. Ваш сын Гуммель».

Последние дни и недели своей жизни он провел за обработкой струнных квартетов для фортепьяно Бетховена, которые ему заказали в Лондоне, где он намеревался их издать. Силы медленно покидали его и не позволили исполнить свои намерения. Вскоре он вынужден был лечь в постель. О том, как прошли последние дни его жизни, мы узнаем от Зейделя: «В последние девять дней страданий он находился в постоянном беспокойстве, лежал с закрытыми глазами, отбивая такты рукой или пальцами, громко считая то четверть, то многие такты один за другим. Он слышал любое слово, произнесенное даже шепотом, и сразу же открывал глаза; он узнавал всех окружающих». Так случилось, что за 4 дня до его смерти в Веймар неожиданно приехала его мать. «Когда он ее увидел, спросил: что ей нужно? Она произнесла, подавляя слезы и боль, несколько слов извинения, что она испугалась за его здоровье и приехала на ярмарку купить для него различных зимних припасов, над чем он начал громко и от души смеяться. Его супруга привела в этот день обоих сыновей (второй, младший, Карл, учился у хорошего художника и мастера своего дела Фридриха Презрела в Веймаре и делал большие успехи в искусстве) и попросила его благословить детей. Он обнял их, сразу же потерял сознание, закрыл глаза, и казалось, когда он тихо пробормотал какие-то слова, что он говорит с покойным отцом». Из этого рассказа Зейделя становится ясно, что Гуммеля оставила надежда. Из заметки в «Wiener Allgemeint Theaterzeitung» от 29 декабря 1837 года Гуммель на вопрос одного друга, как у него дела, за несколько дней до смерти якобы ответил: «Я думаю, что скоро смогу освободить мир от этого вопроса ко мне».