Моленсоух. История одной индивидуации - Макс Аврелий

– Вы посмотрите дети, какая красота! – сказал папа.

Мы подняли глаза на папу и маму: они вглядывались в синюю тьму. Невольно все остановились, задрав головы с открытыми ртами. Сзади был лес, впереди скалы, среди них, скорее у подножья, Боград, – городок в лесу, тот самый заветный город детства, в котором я провел первые два года своей жизни. Под ногами шевелилась живая упрямая трава, а над нами, над скалами, над травой – было это…

– А, вон автобус едет! – Папа вытянул руку и направил указательный палец в какую-то точку на скалах, где пролегала дорога. Все закивали, чтобы поддержать папу, кроме меня, потому, что я автобуса не видел, но мне очень хотелось увидеть автобус и вообще не отставать от других.

– Где автобус? – спросил я.

Папа присел на корточки, притянув меня одной рукой к себе, а другой продолжал приковывать внимание своего семейства к скалам выставив вперед указательный палец:

– Смотри за моим пальцем, где будет палец, там будет и автобус.

Видно было, что мама хочет что-то сказать, но не решается, чтобы дать отцу возможность проявить самостоятельность в общении с детьми. Однако она понимала, что открытая им на скалах звезда по имени Автобус вряд ли существует на самом деле.

– Ну? – Папа с надеждой смотрел на меня. – Видишь?

Я тупо молчал. Мне становилось нехорошо. Автобуса не было, и я понял это и, конечно, напрасно, но я понял и всё тут.

– Смотри-смотри… Во-о-он! Видишь?!

– Нет. – Ответил я, сдерживая слёзы. Мне было страшно.

Папа смотрел на меня. Его глаза словно тоже выражали какой-то страх. Но только это было что-то другое, тогда еще непонятное мне. Вдруг папа схватил меня за плечи и стал трясти.

– Смотри-смотри-смотри!!! – кричал он.

Я зарыдал, по-детски пронзительно и безутешно. Я плакал потому, что понимал, что со мной поступают нехорошо, несправедливо и жестоко, и вместе с тем мне было жалко папу.

Мама вырвала меня из его рук и прижала к своей груди.

– Что, совсем? – Она побледнела, как-то странно глядя на мужа, словно он понимает, что с ним происходит и словно об этом знают только они двое.

Папа встал и обернулся к детям:

– Ну, вы же видели, видели автобус? – Спрашивал он, и лицо его снова было добрым и даже немного виноватым.

– Видели! – закивала головой Кира, старшая сестра, преданно глядя папе в глаза. Она была на два года старше нас с братом, но уже сумела понять какие-то важные вещи для себя об этом мире.

Радик (на самом деле Радомир, хотя так его называли очень редко), мой брат-двойняшка, тоже кивнул, но тут же опустил голову, и на его лице проступило это смешное сконфуженно-лукавое выражение, которое появляется у некоторых детей, когда взрослые на полном серьезе добавляют к реальности свои фантазии.

– Ну! – Папа посмотрел на меня ласково, но от такого взгляда я ещё сильней разрыдался.

– Валера, ты отстанешь от него или нет? – Мама резко подняла голову, и голос ее был уже другим.

– Да ну его, в самом деле. Точно с луны упал! – обиженно сказал папа и махнул рукой. Затем он взял на руки Киру с Радиком и со словами: «Пошли, домой уже пора», – зашагал вниз по склону холма.

– Ну, хватит, хватит рыдать! – Мама опустила меня на землю. – Пошли домой.

Но я так и всхлипывал всю дорогу до дома, догоняя маму, которая спешила за мужем, ведь кроме него, там было еще два ее любимых ребенка.

Наверное, мне это нравилось – плакать, впрочем, как и смеяться. Поэтому я всегда мог легко расплакаться или рассмеяться, как и теперь, спустя пару десятков лет. Только сейчас, если долго нет повода для слез, я плачу просто так, как, впрочем, опять же, и смеюсь. Возможно, эта замечательная склонность – следствие того, что в том невинном возрасте Пластик уже не давал мне покоя. Ложась в постель, я, словно жрец какого-то тайного культа, готовился к ритуалу, в котором по ту сторону этой реальности кровь была водой, боль – воздухом, а смерть – жизнью.

Всё, что я видел во сне на этих ночных мессах, я спешил изобразить на бумаге. Однако это было очень трудно сделать днем: реальность, открывавшаяся по ночам, не желала выходить из памяти на свет.

Всему было положено своё время в моей жизни. И однажды произошло то, что я позже назвал началом обучения. Когда, подготавливая меня к моему странному будущему, те, кто был за это в ответе, стали учить меня видеть, слышать, чувствовать и понимать в этом мире то, что недоступно другим.

Пластик

«Нас ночь тревожит снами, волшебными почти…»[4]

Автор Известен

Ребёнку снится иногда тяжелый, страшный сон; но, раскрыв глаза, он всегда видит себя снова в раю.

Автор Известен

ЕМ: 07. Necessity «Necessity».

Я видел его, и он видел меня. Мы видели, слышали, а самое главное чувствовали друг друга.

В эти минуты я не дышал, и даже сердце мое не билось. Изо всех сил я пытался изобразить из себя спящего: что-то бормотал себе под нос, похрапывал и беспомощно раскрывал рот. Сухой и едкий, как известь, страх, забивал мои легкие и гортань, оседая где-то в области солнечного сплетения, собираясь в ледяную пустоту; словно на месте живота образовывалась огромная дыра, пропасть, в которую уходила моя маленькая жизнь.

Я знал, побродив по комнате, он подойдёт к нашей с братом постели, нагнется надо мной и, приложив грязный, в зеленоватых чешуйках палец к губам, будет смотреть. Тогда я делаю вид, что просыпаюсь; встречаю его желтые светящиеся глаза без зрачков.

В этот момент они приближаются и приобретают красноватый оттенок, что означает: «И на этот раз ты будешь молчать до нашей следующей встречи». Я киваю в знак согласия, и вдруг от порыва ветра оглушительно хлопает форточка окна. На его фоне черный силуэт уродливо горбатится и растворяется в колеблющихся складках тюля.

Так было всегда. С тех пор, как я провел свое первое ночное бдение в доме родителей. Одна из таких ночей была последней…

Поселок СМП, где первое время после переселения в Казахстан жила наша семья, находился в нескольких километрах от небольшого города Есиль, в Акмолинской, тогда Целиноградской области и был построен на месте располагавшейся здесь когда-то давно военной части. Часть была расформирована или переведена, а казармы вместе со всей инфраструктурой переоборудованы под «жилой комплекс» для строителей и работников цементного завода, а лучше сказать «заводика», который был нужен, пока возводился город и формировался его центральный строительный комплекс. Соответственно, этот заводик и сам поселок были временными, а потому с названием не заморачивались, тогда этого вообще не любили. Короче говоря, название поселка было сведено к аббревиатуре описывающих его практическую функциональность слов: Строительно-Монтажный Поселок. Заводик же тогда уже доживал свои последние дни как раз вместе со мною. Поэтому, прежде чем речь пойдет о моей дальнейшей жизни, я расскажу короткую историю моей первой маленькой жизни на этой планете, которая тогда странным образом оборвалась.

ЕМ: 08. Atom Heart «Lightfast».

С тех самых пор, как я начал себя осознавать, бессонница стала для меня такой же реальностью, как и все те, что приходили ко мне, чтобы занять своё место в моем сознании, пока под утро я, наконец, не засыпал.

Предводителем всех этих сущностей входящего в меня и реализующегося мира теней было существо, подходящее под определение инкуб-суккуб, но пока я был совсем маленьким половых органов у него я не видел, или не запомнил. Впрочем, спустя какое-то время эти приспособления у него все-таки появились. Наверное, когда мне было уже года три или четыре оно было инкубом. Но так как его причиндалы анатомически были схожи с моей пиписькой, только, наверное, раз в пять побольше, то можно было бы заподозрить, что с помощью этих штуковин мы выполняем одни и те же функции. Однако, глядя на то, чем одарила потусторонняя матушка природа моего инкуба, я смутно догадывался о более значительном предназначении его дарования. Временами инкуб становился суккубом и когда я видел эти розовые кружева под рыжеволосым лобком, мне казалось, мой ночной кошмар заразился какой-нибудь страшной болезнью.

Высокий, с телом покрытым зеленоватыми чешуйками, с шарообразными желтыми глазами и очень эластичным телом, он ассоциировался у меня с пластилином. По последнему признаку я дал ему имя Пластик.

На третьем году моей маленькой жизни Пластик перестал быть для меня только ночной сущностью. Он стал, когда ему было угодно, являться в облике соседского мальчика Олега Блуднина. Олег играл роль гида в том скрытом от глаз других людей и открытом для меня в первые дни моей маленькой жизни мире. Первым воспоминанием, вынесенным мной из нее, было открытие этого страшного, гипнотического пространства, невидимой другим, но явной для меня реальности. Постигая ее, я постепенно забывал о существовании Пластика, чтобы вспомнить о нем десятки лет спустя.