Моленсоух. История одной индивидуации - Макс Аврелий

Вернувшись в часть, маленький солдат обратился к Полковнику с особенной предупредительностью и лаконично и четко доложил о достигнутых в ходе операции «Судботник» результатах. Полковник был пьян, но после доклада он вдруг встал, и в глазах его сначала появилась ясность, а затем то, что можно было назвать трезвостью. Это особенная, военная трезвость. Обучаются ей всю жизнь, и значит она, что пьяный солдат за долю секунды становится трезвым, если того требует военно-полевая обстановка. Трезвым как раз настолько, чтобы идти в атаку или обороняться в зависимости от сложившихся обстоятельств.

Анализируя ситуацию, ее сложность, задачи и вероятность исхода, Полковник смотрел в глаза своего маленького, но, видимо, уже навсегда потерянного для общества сына. Было понятно, что искалечен парень был им самим и, значит, в этой утренней трагедии есть и его вина. Полковник, понятно, не был человеком сентиментальным.

Убитых его сыном деревенских недоумков ему не было жалко. Не испытывал он жалости и к своему нелюбимому сыну, любимчику ненавистной жены, в скоропостижной смерти которой, как говорили в деревне, он сыграл не последнюю роль.

Кровавое воскресенье

Mihi sic usus est; tibi, ut opus est facto, Face.[2]

Автор Известен

ЕМ: (продолжаем слушать)

Д. Д. Шостакович «Симфония No.07.Ленинград.01.Allegretto»

Вечером, когда «Пулигон» был заминирован, а защитники крепости, в которую превратился дом, вооруженные трофейным «Шмайсером», винтовкой, охотничьим ружьём и пистолетом, залегли на чердаке, перед воротами, стал собираться народ. Полковника боялись, так как знали его суровый командирский норов, однако не настолько, чтобы ожидать от него кровавого воскресенья.

– Ну что, солдат? Будем… крепость защищать?

Солдат кивнул и принял из рук полковника пистолет.

– «Чапаева» смотрел?

Солдат снова кивнул, вытирая выступившие на лбу капли пота.

К дому подъехала машина милиции.

Сначала Полковника вызывали криками, обращаясь к нему по имени-отчеству, потом участковый полез через забор. Как только ноги в начищенных до блеска кирзовых сапогах коснулись секретной земли, по понятным только бывалому саперу причинам, они тут же разделились с туловищем и неравномерно разлетелись по территории объекта вместе с другими частями тела.

Через какое-то время на пятачке перед воротами собралась вся деревня. Среди особенно активных участников демонстрации были родители и вся родня казненных в ходе операции «Судботник» сопливых гладиаторов. Никто из собравшихся после неожиданного происшествия с туловищем и ногами в кирзовых сапогах не пытался повторить подвиг их бывшего обладателя. Но горе, как известно, объединяет, и хотя каких-то реальных действий не предпринималось, по репликам можно было определить, что народ настроен решительно. Голоса раздавались всё чаще, и в каждом новом появлялся дополнительный надрыв.

– Слышь ты… мне по уй, что ты ебанутый. Вылазь из берлоги-то своей, полковничья рожа.

– Или выродка своего сюда давай.

– Всё равно за пацанят отвечать будете…

– Кровью, пидары, ответите.

– Нее-ет, нет! Не кровью, не кровью, жизнью блядь ответите фашисты поганые!

Впрочем, реплик было много, все они носили крайне реакционный характер и сопровождались поистине изобретательными рассказами о том, что будет сделано с полковником и его сыном, если они не выйдут по-хорошему.

В какой-то момент эмоции, подкрепленные коллективным бессознательным задором, переполнили немолодую женщину с налитыми кровью глазами: «Та чёго ж вы стоите, люды?!» – раздался её леденящий душу крик. А сразу за ним грохот – несчастная метнула в железные ворота крепости огромный булыжник. С чердака на это ответили выстрелом в воздух. После чего раздался страшный голос Полковника.

– Слушай мою команду, суки! Всем немедля разойтись. Если через пять минут здесь останется стоять хоть одна рожа, я сделаю из нее решето. Засекаю время, две минуты. Все по хатам! Время пошло.

Летнее солнце раскалило жестяную крышу, как сковороду. Чердак превратился во что-то вроде парной с финским паром. От выпитого спирта и жары полковника здорово разморило. Толпа на пятачке заметно поредела, но потерявшие в то утро детей, видимо, считали, что теперь терять им больше нечего.

– Не хотят расходиться, а? – Полковник подмигнул солдату.

Женщина, кидавшая в ворота булыжник, справилась с двумя мужиками, пытавшимися ее увести. Она вырвалась и тут же очутилась перед воротами.

– Куда ты, мама?

– Галя, там заминировано! – Снова пытались оттащить её мужики. Но обезумевшая от горя женщина, бросилась на ворота. Раздался страшный грохот. Ворота были из листового железа, женщина бросилась на них всем телом. От удара она упала, но тут же поднялась и снова бросилась на ворота. Взрыва не последовало. И тогда, словно позабыв о словах полковника, толпа десятками тел ударила в ворота.

– Стреляю! Огонь! – Раздалось с чердака. Но люди уже ничего не слышали, жажда мщения, стояние на жаре и пример бесстрашия отважной матери сделали бесстрашными и их сердца.

После первого выстрела, когда кто-то упал навзничь и толпа с воем бросилась врассыпную, Полковник уже не мог остановиться, пока не расстрелял всю обойму. Когда же последняя гильза выпрыгнула из магазина винтовки и брякнулась об пол, вместе с ней и с табуретом, на котором сидело, грохнулось грузное тело. По чердаку распространился «пьяный» сероводород.

– Приготовиться к газовой атаке, – запоздало скомандовал Полковник и вдруг захрипел, забулькал, задыхаясь. Это был смех.

В эту минуту что-то случилось и с моим маленьким папой. Он вспомнил похороны своей матери. Ему было лет шесть. Множество людей пришли попрощаться, а заодно похавать и накатить. В доме яблоку негде было упасть. Валэрик сидел вместе со всеми за столом, и сердобольные односельчане за упокой матери упоили ребенка самогоном. Валэрик почувствовал слабость, перед глазами все поплыло, он хотел встать, чтобы выйти на улицу, когда появился Полковник. Он схватил сына за руку и поволок за собой.

– Пошли к матери.

Они очутились перед открытым гробом. Шел уже третий день. Валерик дернулся всем телом, и содержимое его желудка полетело в гроб.

– Мать побрезговал! – заревел полковник и со всей силы ударил своего непочтительного сына по лицу. Ребенок упал. Тогда Полковник поднял его за шиворот и стал трясти, развернув в сторону гроба.

– Не брезгуй! Не брезгуй! Матерь не брезгуй.

От натуги и выпитого самогона из Полковника с шумом вышли газы. Тот самый запах, который теперь наполнил чердак. Валэрик встал и подошел к окну чердака, там, рядом с телом полковника, стоял стол. На нем недопитая бутылка самогона и кружка. Валэрик налил ее до краев и попытался выпить одним залпом. Но самогон был слишком крепким. Кружка полетела на пол…

Оперативный отряд, подкативший к дому, увидел на пятачке зрелище, напоминавшее площадь после кровавого воскресенья. Или рыночную площадь после праздничной ярмарки, когда торговцы и публика разошлись и только последние забулдыги, сраженные крепкими напитками и зноем, так и остались лежать среди пустых бутылок, забытых кем-то вещей, окурков, семечной шелухи и прочего мусора. «Пьяных» было трое, ровно столько, сколько оставалось в обойме Полковника после первого выстрела в воздух.

Валэрик убивает своего папу

«О меч! Поднимись на Пастыря Моего и на ближнего Моего, говорит господь Саваоф: порази пастыря, и рассеются овцы! И Я обращу руку Мою на малых»

Захария 13:7

(продолжаем слушать) ЕМ:

Д. Д. Шостакович «Симфония No.07.Ленинград.01.Allegretto».

– Отставить! – твёрдо, но абсолютно безжизненно, словно робот, произнёс тот. При этом веки его предательски приоткрылись, показав белки закатившихся глаз. «Беспомощный…», – вдруг дошло до бойца. Осторожно, словно еще не веря в реальность происходящего, он ткнул ботинком голову беспомощного командира. Реакции не последовало. Тогда последовал очередной толчок и, наконец, настоящий удар. Сын своего отца мой папа, начав, уже не мог остановиться.

В эту минуту пригрезился Полковнику концлагерь. Ряды одетых в полосатую робу скелетов. Перед шеренгами на плацу собаки, эсэсовцы, автоматчики. С вышек на изготовке щурятся черными глазницам дула пулемётов. Идет показательное наказание нарушителя. Сквозь лай собак и завывания ветра прорываются какие-то команды на немецком языке.

Два скелета в чёрных робах и с повязками на рукавах держат другого скелета в полосатой робе, поставленного на колени, за плечи. Напротив, коленопреклоненного – молодой эсэсовец в погонах штурмбанфюрера СС. Левой рукой в перчатке он держит за ухо наказуемого, а правой бьёт его по лицу деревянной киянкой, которая служит для простукивания стен бараков во время обыска. Полковник собирает остатки своих сил, чтобы посмотреть эсэсовцу в лицо. Он вскидывает голову, готовясь принять очередной удар с открытыми глазами. Лицо фашиста ему кажется мучительно знакомым, а киянка на глазах превращается в ботинок на детской ноге. Полубессознательно он вскидывает руку и, обхватив существо с ботинком-кувалдой за ноги, валит его на пол.