Люди со звезды Фери - Богдан Петецкий

В этот момент Сеннисон повернулся и направился в мою сторону. Я увидел его лицо.

Все верно. Сен, один-единственный из нашей тройки, был очень близок с Реуссом. Но это не имело значения. У каждого из нас было о чем подумать. И поэтому за те несколько часов, которые прошли с момента взрыва в районе прибрежных дюн, Гус и Сен обменялись разве что полудюжиной фраз. О себе я не говорю.

Мы до бесконечности просматривали запись. По пять-шесть раз прогоняли одни и те же фрагменты, запечатленные аппаратурой «Идиомы», когда что мы, находящиеся внизу, что дежурящий у приборов Сеннисон не были в состоянии вести нормальные наблюдения.

Под конец, после двенадцатой или тринадцатой комбинации программ, мы начали понимать, что уже довольно давно результаты дают нам только ничего не значащие количественные изменения.

Какое-то время мы сидели, не шевелясь. Потом Сеннисон поднялся, подошел к креслу, в которое мы поместили тело Реусса, и начал обряжать его. Он натянул скафандр и ботинки. Подключил аппаратуру жизнеобеспечения. Согласно с неписанной традицией заменил использованные энергоемкости на свежие. Наконец, он поднял тело и перекинул его себе через плечо. Я тоже встал. Именно тогда Гус и буркнул, что останется в кабине.

Направляющие работали бесшумно. Разве что поле обзора увеличивалось. Из тьмы выступил наружный пояс сторожевых автоматов. Граница по каемке чужой земли, во владение которой мы уступили. Дальше раскинулась чужая и враждебная планета, каждой частицей своей материи дающая понять, что подлинные ее хозяева никого к себе не приглашали. А нас — в особенности.

Платформа дрогнула и остановилась. Автомат шлюза молчал. Люк был открыт. Единственная радость. Атмосфера, которой люди могли бы дышать за милую душу.

Я сбросил шлем, скафандр, какое-то время проторчал в ванной, потом вновь занял место перед экранами. Сен последовал моему примеру. Пробормотал что-то и сменил режим климатизатора. Остался в одних плавках. Я наблюдал, как он устраивается в кресле. Он всегда производил впечатление, что подчиняется силам природы, которые воздействуют на его тело, и если напрягал мышцы, то как бы нехотя, словно демонстрируя, что в такие игры он не играет. Он закинул руки за голову и замер.

Мы ждали.

Океан расступается. Выходят люди. Ничего необычайного. Еще до этого появляются черные провалы, напоминающие вертикальные колодцы. Образуется круг. «Листья», что значит подводные строения или конструкции, накрытые листообразными плоскостями, все время продолжают сохранять неподвижность.

Океан заселен. Суша заселена в той же степени. За исключением прибрежной полосы. Та, в свою очередь, роится от вмонтированных под поверхностью силовых полей, транспортеров, проводов и дьявол знает чего еще. Когда в океан открываются колодцы, горы начинают дымиться. Все сочетается.

Это все просто и понятно. Как таблица умножения. Нас не интересует, почему что-то происходит. И мы не станем спекулировать на тему, как это происходит. Мы будем ждать.

Реусс вышел из океана. Увидел нас, и это его задержало. Ненадолго. Он уделил нам не больше внимания, чем птицам, к примеру, которые обычно встречаются в другое время года. А потом пошел дальше. Но ушел недалеко…

За ним следом шли еще двое. Может, двое мужчин. Может, две женщины.

Этот пункт оставался неясным. Зарегистрированное в блоках памяти бортовой аппаратуры изображение выходящих из океана людей было нечетким.

Хотел бы я, чтобы эта ночь уже осталась у нас в прошлом.

Для пользы дела нам не следовало бы здесь ночевать. Теперь мы должны были подготовиться к старту. Втянуть автоматы, рассчитать безопасную, стационарную орбиту. Вернуться днем и начать все заново. Но ни один из нас не возьмет это на себя. Может, если бы я был на месте Сена… но вот только я не на его месте. Что и к лучшему.

Те, за кем мы сюда прибыли, уцелели. Они должны были нас заметить. Может быть, они и сейчас принимают позывные «Идиомы», но по каким-то причинам не могут отозваться на них. Правда, теперь их стало на одного меньше. А если оставшиеся выберут для установления с нами контакта именно ночь?

— Что с прицелами? — неожиданно подал голос Гускин, словно слышал, о чем я думаю.

Здравый смысл наказывал запрограммировать прицелы так, чтобы любое существо или предмет, пересекшие линию границы, вызывали на себя огонь излучателя. А если нарушителями окажутся люди?

Вопрос Гускина не касался тех действий, которые нам предстояло выполнить. В нем звучала надежда.

— Оглядимся еще разок, — сказал Сеннисон.

Наш выход. Опять эта вера, что вне датчиков самых совершенных компьютеров всегда существует мгновение, в которое разум человеческий может озариться прозрением. По крайней мере, они хоть чем-то займутся. Раз уж им так трудно вынести, что нет темы для разговора.

Сен встал и подошел к проектору. Надавил клавишу. Отступил на несколько шагов и уперся взглядом в экран.

Поверхность ожила. Какое-то мгновение пульсировала молочным светом, а потом в долю секунды заполнилась изображением.

Лазерные объективы обостряли цвета. Океан сделался серебряным. Облака приобрели десятки оттенков, оживали, образовывали самостоятельный, дикий мир, не зависящий от законов, управляющих твердью планеты. Округлые пустоты в океане не были черными, но этакими бесцветными. С высоты антенн «Идиомы», с которой тогда смотрел на них Сеннисон, они напоминали вертикально установленные трубы, под прямым углом погруженные вглубь океана. Однообразным, спокойным движением они перемещались по кривой, в точности следующей линии берега.

Едва слышное пощелкивание переключателей в аппаратуре. Шум токов в ползущих на холостом ходу барабанах анализаторов. Полумрак, нарушаемый только отблесками от экрана и приглушенными огоньками индикаторов.

Наше бегство. Я перехватил брошенный на меня украдкой взгляд Сена. Меня это не особенно задело. Движение склона. Во всем поле зрения ни следа чего-либо, что хоть как-то могло напоминать аппаратуру, управляющую движением поверхности. Просто-напросто участкам грунта вздумалось попутешествовать.

Сейчас. Неожиданно обнажившееся дно океана. Человек, я помню, что тогда видел его лицо. Компьютер, однако, записал изображение, полученное объективами корабля. Видимо, в нем содержалось больше информации. Сейчас были видны лишь очертания шлема. Но мне не требовалось удостовериваться в чертах этого лица. На базе не было никого, хотя бы отдаленно напоминающего силуэтом Реусса.

Но дело-то в том, что те, кто шел за ним, выглядели совершенно так же. Я неверно выразился. Они были точно такими же. Те же самые неестественно вытянутые фигуры, как бы ломающиеся у основания шлема. Идентичные движения. Нечеловечески длинные руки, покачивающие ремнями, блестящими предметами.

— Как это выглядело с берега? — неожиданно спросил Гускин.

Я не выдержал. И брякнул:

— Так, как это было полчаса назад.

Они это игнорировали. Идентичный вопрос задал Сен, когда мы в первый раз прокручивали запись. Потом мы несколько раз проверили. С одинаковым результатом. Эта троица с любой точки зрения выглядела абсолютно одинаковой.

В конце концов можно представить, что отражение лучей от трех стенок пустоты в океане дает многократное изображение того, что происходит между этими стенками. За это говорили многочисленные отблески. В таком случае, это с самого начала мог быть Реусс и только Реусс.

Все верно. Но вот со стороны суши не было хотя бы миллиметрового слоя воды, ни следа стенки или какой-либо другой преграды, которая отражала бы лучи. Обнажившееся дно соединялось с берегом наподобие хорошо положенного, удобного трапа.

Сен постоял еще какое-то время, потом, ни слова не говоря, вырубил аппаратуру. Под потолком загорелись лампы.

— Будем дежурить посменно, — сказал он, направляясь в сторону стола. — Надеюсь, что в случае необходимости мы успеем добраться до прицелов. Не желаешь посидеть первым? — обратился он ко мне.

Я кивнул.

— Ты меня сменишь? — Я посмотрел на Гуса.

— Хорошо.

Ужин мы съели в молчании. Пятью минутами спустя Сеннисон исчез в коридоре, ведущем к трем миниатюрным каткам. Гус проводил его взглядом, потом помотал головой и насупил брови.

— Надо с ним поговорить? — заявил он.

— О чем? — поинтересовался я.

Гус глянул на меня. В его взгляде ощущалась озабоченность.

— Знаешь, о чем, — буркнул он.

Я знал. Точнее, знал, о чем он думает. Не о том, что надо поговорить. Он пришел к выводу, что если мы начнем лить слезы над судьбой оставшихся, то рано или поздно начнем жалеть самих себя.

— Вот и скажи ему, — заявил я поощряющим тоном. — Только этого он и ждал. При первой же возможности. Интересно, кто им окажется… на этот раз.