Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

Что касается его наружности, Саша Бураго был писаным красавцем, наши дамы уже успели это отметить. Но на меня производило впечатление иное: он прославился на всю дивизию тем, что по утрам всегда опаздывал.

«Что, Бураго, опять сегодня проспал?» — обычно спрашивали его.

Сам командующий армией выговаривал ему за это. А он в ответ:

«Беда моя в том, ваше превосходительство, что я поздно ложусь, тогда как вы рано встаете!»

Помнится один случаи: Гурко как-то приказал дежурному адъютанту разбудить его затемно, до рассвета. Оказавшийся рядом капитан Бураго сказал:

«Не прикажете ли, я разбужу вас, ваше превосходительство?»

«Почему вы?» — удивленно обернулся к нему генерал.

«Все равно ведь я в этот час буду еще бодрствовать!»

Мне припомнился этот случай, пока я наблюдал, как Бураго рапортует генералу Гурко. Должно быть, потому что оба они сейчас смеялись, как тогда.

3

Финляндский полк насчитывал полторы тысячи штыков, и, если разделить эту цифру на шестьдесят три, получается, что эскадрон вынужден был более двадцати раз переправляться через реку на другой берег и столько же раз возвращаться. Это потребовало долгих часов. Добавьте к этому напряжение, усталость, холод, всяческие промедления. В особенности промедления. Неприятель в конце концов обнаружил, что происходит, и заснеженная равнина по ту сторону железной дороги гудела от выстрелов. И показалось мне, что там взметнулись огни и облака дыма, утонувшие вскоре в тумане.

— Постойте, Миллет! Вы ошиблись! — раздался возбужденный голос Пшевальского (или Пжевальского).

Все удивленно обернулись.

— В чем дело? — первой опомнилась невеста художника.

— Почему же выстрелы? Вы обещали бескровные сражения, Миллет!

— Да. Но я ничего и не сказал о кровопролитии. Кроме того, мы наблюдали издалека, не так ли?

Композитор что-то проворчал себе под нос. Ответ не убедил его, но он не решился настаивать.

Фрэнк воспользовался паузой, чтобы сделать глоток, и лишь после того продолжал:

— Переправа, следовательно, затянулась почти до вечера. Все это время командующий армией и мы, его сопровождающие, спешившись, терпеливо ожидали конца операции. Сейчас мне трудно припомнить, о чем беседовали мы на протяжении этих долгих часов. Но о чем-то беседовали — несмотря на тревогу, все старались шутить. Несколько раз подъезжал к нам Бураго. Даже папаха на нем заледенела. (Папаха — меховая шапка, которая не входит в драгунскую форму, но на войне, да еще зимою на многое смотрят сквозь пальцы.) Так вот, Бураго остановился возле нас, заглянул ко мне в альбом и усмехнулся.

«Таким красавцем тебя изобразил, Саша, ничего не скажешь! — поддразнивают его штабные офицеры. — Одни усы чего стоят! Ишь вытянул в ниточку!»

А он на это:.

«Нет, господа, я недоволен. В действительности я куда красивей! Да и конь подо мной — вы поглядите только! — он смахивает на Россинанта…»

«Уж не хочешь ли ты, чтобы я изобразил тебя верхом на Пегасе?» — отозвался я.

«Так и знал! — воскликнул он. — Бог с тобой, если искусство того требует, — как видишь, так и рисуй!»

А когда возвратился в очередной раз с того берега и вновь оказался подле меня, то, наклонившись с седла, долго рассматривал новый набросок.

«Ого! — сказал он, присвистнув. — Это, видимо, мой Тимошка! Ха-ха! А эти кто же? Мирон, Афанасий, Петюха… Ну, прости, брат, тут я не согласен, они у тебя точно мокрые курицы. Бога ради, взгляни на них еще разок. Что скажешь? Орлы поднебесные, не правда разве?»

— Он рассмеялся, а я снова взглянул на его орлов. Бедняги, они промерзли насквозь, усы превратились в ледяные сосульки, но глаза горели огнем. И какие у них были глаза!

«Твоя правда, — согласился я. — Искусство искусством, но следует помнить и об истории. Вряд ли потомки захотят увидеть их такими».

Несколькими смелыми штрихами я выпрямил спины, поднял головы. Герои. Однако ничего доброго из этого не вышло, и Бураго первый недоуменно повел плечами. Пример, разумеется, мелкий, но достаточно красноречивый: так случается всегда, когда мы слишком заботимся о том, чего ожидают от нас потомки.

Меж тем финляндцы прочно укрепились на противоположном берегу и разворачивались вглубь, так что разорванной колонне турецкого арьергарда приходилось преодолевать препятствия в виде обледенелых рисовых полей, какие окружали и нас. А вскоре возникло еще одно препятствие — и не только для нашего противника. Туман. Залегший к полудню в рощицах и лощинах, теперь он хищно полз по снегу, окутывая рассыпавшихся по полю солдат, и мы с трудом различали, где свои, где чужие.

К счастью, эскадрон уже заканчивал исполнение своей задачи. Когда последняя партия пехотинцев (понимаю, что слово неподходящее, но более удачного не подворачивается) была переправлена, все мы, зрители, с облегчением перевели дух.

«Жалко коней, — сказал Церетелли. — Пропадут. Как только остановятся, сразу замерзнут!»

То была истинная правда. Облака пара плыли над тяжело дышавшими лошадьми, растягивая, разрывая полену тумана. Но лишь затем, чтобы она затянулась еще плотнее. Я уже видел обледеневшие гривы и хвосты.

«Скачите к кострам! — слышались голоса. — Несите попоны! Господа офицеры, дайте свои полушубки!»

И сейчас не могу себе объяснить, человеческое ли любопытство или профессиональное побуждало меня не спускать глаз с капитана Бураго. Я будто предугадывал, что он совершит нечто необыкновенное, в свойственном ему духе. Я кивнул князю Алексею, он мгновенно понял меня, и мы вместе последовали за Сашей. Тот спешил доложить генералу. И, отдав рапорт, глядя Гурко в глаза, сказал:

«Ожидаю следующего задания, ваше превосходительство!»

«Каков хитрец, а? — шепнул мне князь Алексей. — Считайте, приказ об отпуске уже у него в кармане!»

Я кивнул, подумав: уж кто-кто, а Бураго заслужил отпуск. Еще как заслужил!

Командующий армией переспросил изумленно:

«Следующего задания, капитан? — И лицо его приобрело строгое, официальное выражение. Лишь блеск необычайно светлых глаз выдавал его. — Возьмите Пловдив!»

«Пловдив?!»

Приказ прозвучал неожиданно, но Бураго подхватил шутку (так, во всяком случае, показалось мне) и ответил в тон ей:

«Слушаюсь, ваше превосходительство! Пловдив будет взят, ваше превосходительство!» — Отдал честь, вскочил в седло и поскакал к своему эскадрону, а мы дали волю смеху, который до той минуты с трудом удерживали.

«Худо теперь придется Сулейману», — обратился ко мне командующий, припомнив, видимо, наш утренний разговор. Он качал головой и смеялся вместе с нами. Редко случалось видеть его в столь превосходном расположении духа.

4

Слова князя Церетелли о печальной участи, что ожидает лошадей, не давали мне покоя. И когда командующий направился в соседнее село, где рассчитывал заночевать, я поехал взглянуть, каково положение дел в эскадроне. Бай Никола последовал за мной.

Я полагал, что лошади будут расседланы, укутаны в попоны и овчины; что драгуны растирают их, согревая таким образом и себя самих — нечто крайне им необходимое. Но зрелище, открывшееся моим глазам, бесконечно изумило меня. Лошадей поили! Можете ли вы вообразить себе это, леди и джентльмены? В такую стужу их поили! Подставили к мордам котелки, похлопывают по заиндевевшим шеям, присвистывают, заставляют пить. Я подошел ближе, надеясь, что вода хотя бы согрета. Как я был недогадлив! Сразу видно, что служил в пехоте барабанщиком, не правда ли? В котелках было вино. Ракия. Водка. Остававшееся на донышке драгуны быстро, с наслаждением допивали сами.

«Благодарение господу! — воскликнул мой бай Никола. — Если что и может их спасти, так только это!»

Я собрался возразить ему — знаете, в теории мы все сильны. Но тут раздался голос капитана Бураго:

«Ладно, ребята, будет. До Пловдива еще скакать и скакать… По коням!»

Это было уже выше моих сил.

«Скорее!» — крикнул я своему слуге, жестом приглашая следовать за собой. Ведь он поверил! Он принял слова генерала всерьез!

Я стал прокладывать себе дорогу в потоке всадников, который пришел в движение и, повернув, заструился к Марице.

«Капитан Бураго! Александр Петрович, остановитесь!» — взывал я. К кому был обращен мой зов? Я не видел, где Саша, а если бы и увидел, то что ж, он наверняка уже въехал в воду.

«Скорее! Надо остановить его!»

Мы скакали вместе с эскадроном. Не успел я опомниться, как моя лошадь уже вступила в воду, а минутой позже дно ушло из-под ее ног, и она поплыла, вздернув голову. Я оказался куда беспомощнее драгун, которые уже успели привыкнуть к подобному способу передвижения. Они смеялись, отпускали шуточки на мой счет. Если взглянуть сегодняшними глазами, все и впрямь выглядело настолько комично, что мне тоже следовало бы заливаться смехом. Но я говорю так сейчас. А в те минуты я лишился способности соображать. Представьте себе только: вода доходила мне до бедер, ледяные махины, хотя и потерявшие силу, грозили в любое мгновение опрокинуть меня. Вдобавок туман густел, разъединяя переплывавший реку эскадрон.