Апокалипсис. 20**год - Мария Эльф

если это лжепророки?!

Люди не знали, что думать, кому верить, как быть дальше.

Я лежал на холодной земле и слушал, как ноет мой стянутый изнутри желудок и желудки лежащих вокруг. Дети тихо плакали.

Постепенно небо стало обретать яркий рыжий цвет с отблесками пурпурных оттенков. Ясно, что это был рассвет.

Люди закопошились. Многие стали молиться. Я не умел этого делать и потому молча ждал, что будет. Сердце билось всё чаще.

Подул резкий ледяной ветер. Женщины обняли детей, люди теснились друг к другу. Стало холодно и мерзко.

Над нашими головами начало разверзаться небо, и яркий красный свет стеной пролился на возвышающийся перед нами холм.

Наконец свет погас, и высь обрела ровный багряный отлив.

На вершине холма мы увидели человека в просторном белом одеянии, в одной руке он держал краюху белого хлеба, в другой – красивую резную печать. Лицо его было спокойно и уверенно.

– Это Спаситель!

– А Спаситель ли это?

Люди длинной очередью потянулись к нему. Он говорил с каждым, поднявшимся, и если голодный брал хлеб из рук пророка, то последний ставил на лбу человека печать, которая больше походила на клеймо в виде китайского иероглифа. Клеймёный шёл налево. На человека, отказавшегося от хлеба, пророк безнадежно махал рукой, и голодный уходил направо.

Что же там за холмом? Неужели конец мучениям?

Вот и я поднялся на вершину и подошёл к пророку.

– Утоли свой голод горячим хлебом, сын мой, – ласково обратился он ко мне, – И тогда я поставлю на лбу твоём знак, постигшего смысл бытия. Ведь лишения, что ты перенёс, несомненно, открыли тебе Истину, единственную верную: человек есть существо из плоти и крови, и жизнь его теряет смысл, если он не в силах удовлетворить желаний плоти своей.

– Да, но как же душа? – спросил я, въевшись голодными глазами в хлеб, источающий вкуснейший запах, – Неужели душа – ничего не значит?

– Душа лишь оживляет плоть. Если плоть твоя довольна, то и душа твоя радуется. Возьми хлеба, сын мой, и получи знак, дарующий тебе право войти в город Благоденствия, где тело твоё вкусит вечное блаженство, а состояние души станет моею заботою. Отринь терзания и сомнения! Взгляни, сколь сладкой станет жизнь, если ты откроешь мне, Спасителю, своё измученное сердце.

Он указал рукой влево у подножия холма.

Глазам моим открылась необычайно приятная картина: огромный белокаменный город с роскошными садами, изящными башнями, прозрачными реками, у каждой башни располагались уютные ресторанчики на любой вкус и в любом стиле: классические, восточные, деревенские, древнеримские… Каждый столик был искусно накрыт и «ломился» от обилия яств. Заклейменные люди подходили к угощениям и наслаждались их вкусом. В небе сияло яркое солнце. Все весело смеялись и пели. Действительно, город Благоденствия! Вот только небо… Светлое и безоблачное, вдали оно пугающе чернело и источало алые острые, как копья, молний.

– Но ведь это так далеко! – заметил пророк, точно, услышав, о чём я думаю, – Быть может, грозы и не будет, а ведь жить нужно здесь и сейчас. Изголодался ты. Решайся!

Он указал рукой направо.

– Это путь Истины. Для тех, кто её ещё не постиг. Ох, как он труден и полон лишений, а во имя чего?

Слева горизонт сиял нежным голубым светом, вдали сверкали яркие лучи солнца, казалось, оттуда слышалась тихая музыка. Но это вдали, а рядом, прямо передо мной располагалось широкое не паханое поле, над которым лил холодный проливной дождь. Вода била о землю, превращая её в грязное, скользкое месиво. Одинокие малочисленные люди сиротливо ёжились от холода, но упрямо шли в направлении к свету. Ливень нещадно хлестал их по непокрытым головам, плечам, спинам. Они падали в непролазную слякоть и снова поднимались все чёрные, холодные, мокрые. Некоторые в слезах и грязи выползали с пути Истины и, чертыхаясь, говорили, что в гробу видали такие испытания. Дрожащие, голодные, в рваных одеждах вползали они в город Благоденствия и сразу попадали в тёплые воды целительного источника, которые смывали с них страдания и усталость, незаметно нанося на лоб клеймо, постигшего смысл бытия.

– Не каждому по силам даже начать путь Истины, – произнес пророк, – Не каждый уверен в том, что дойдёт до цели.

– До горизонта?

– Разве можно дойти до горизонта?

– Горизонт – это воображаемая линия, – вспомнил я из школьной программы.

– Я чувствую, что ты уже постиг Истину, сын мой. Решайся! Зачем тебе месить хлябь ради воображаемой линии?

Запах горячего хлеба в его руках путал мысли.

– Вижу, что там небо чернеет, а здесь – светлеет. Значит, жизнь продолжается именно здесь. Путь Истины – путь к жизни!

– Посмотри, к какой жизни: голодной, холодной, мокрой! И, будь уверен, это лишь начало. Дальше – больше! Грязь, голод – только цветочки!

– Ты хочешь, чтоб я выбрал счастье, сытость и покой?

– Я твой Спаситель и желаю тебе добра.

Внутри меня, глубоко в сознании стучалось что-то, что кричало о лжи, что не верило этому человеку, что просило не предавать. Но голод, усталость и жажда покоя принимали за правду его слова и тянули мои руки к хлебу.

«Зачем думать о душе, когда мне так плохо?! Разве этого я желал всю жизнь? Нет! Я жил и работал для того, чтобы обеспечить себя, чтобы ни в чём не нуждаться! Да, город Благоденствия – это именно то, к чему я стремился. А что есть душа – двигатель плоти? Ну, её к черту эту душу! К чёрту лишние проблемы! Да, там чёрный горизонт, но хоть в конце пожить по-человечески! «В конце» – страшное слово! А что потом, после конца? Нет-нет, на путь Истины! Только туда – вот, где спасение! Никакие лишения не будут вечными! Но даже день того, что открывалось мне у подножия холма справа, вызывало отвращение, страх и жалость к самому себе. Меня передёрнуло. Живот мой свело, желудок рычал, сосало под ложечкой. Я устал! Хочу покоя и еды!

Упоительный запах горячего хлеба! Почему я сомневаюсь? Почему я не должен верить этому странному человеку, если он желает мне добра (кем бы он ни был)? Почему я должен подвергать себя нескончаемым лишениям, если приду всё равно к подобному городу Благоденствия? Так вот же он! Уже здесь! И хлеб, мягкий, тёплый…

Пророк, искренне улыбаясь, протянул мне краюху. Глаза его были честными и смотрели по-отечески, вот только улыбка… Откровенная и добрая она обнажала острые, точно волчьи клыки… А может, мне это уже чудится от голода… Руки сами тянутся к хлебу… Что-то родное кричит в