Друзья и возлюбленные - Джоанна Троллоп

Появление Софи очень сблизило две семьи. У них теперь было столько общего: вечеринки по случаю дней рождения, детские болезни и услуги пухлой медлительной девушки, которая никогда не возражала против хозяйских поручений, потому что все равно ничего не делала.

Между Хилари и Джиной начала крепнуть дружба. Они состояли в одном профсоюзе — молодых мамочек, и ежедневно позволяли себе удовольствие, о котором мечтали с самого утра: пожаловаться друг другу на жизнь, лучше лично, но можно и по телефону. Для жалобных сеансов существовало несколько неписаных правил: например, нельзя очень уж плохо говорить о муже или детях; о любых семейных неурядицах полагалось рассказывать как можно смешнее. Позже, вспоминая эти беседы, Джина поймет, что нипочем бы не пережила младенчество и детство Софи (Фергус недвусмысленно потребовал, чтобы его оградили от этих ужасов), если бы всякий раз, убирая последствия очередной катастрофы, не репетировала сбои рассказы для Хилари.

Сестра Хилари, Ванесса, психолог и специалист по спортивным травмам, считала их дружбу нездоровой.

— Да она почти живет у тебя…

— Ну и что? Очень удобно.

— У нее совсем нет работы?

— Ну, она дает частные уроки фортепиано и английского, но не каждый день.

— У них, видимо, куча денег. Ведут себя как богачи… Слушай, тебе не кажется, что это пятно давно пора закрасить?

Хилари посмотрела наверх. На потолке их домашней кухни, в которую они превратили мансарду «Би-Хауса», красовалось удлиненное пятно. Однажды Лоренс заметил, что оно имеет форму Италии, только без Сицилии.

— Пока не получится, — ответила Хилари. — На очереди бар. Это самая людная комната гостиницы, а краска там уже вся облупилась.

Карта Италии пробыла на потолке почти четыре года, и закрасили ее лишь после рождения Гаса. Ремонтировать отель пытались в зимние месяцы, после Рождества, когда спрос на номера практически сходил на нет. Кто-нибудь один оставался дежурить в баре, другой брался за побелку и весь в ней вымазывался. На двадцатую годовщину свадьбы Хилари с Лоренсом наконец-то купили приличный диван, и вся семья церемонно сидела на нем в ряд, словно доказывая некой незримой силе, что они все-таки добились успеха, пусть и весьма шаткого.

Это просто невыносимо, думала теперь Хилари, — вспоминать о прошлом с ностальгией. Их молодость была тяжелой, шумной, грязной… на первый взгляд. Как роды — помнишь, что было больно, но не саму боль. Последнее время Хилари все чаще вспоминала не трудности и печали, а радость, дух приключений и надежду на то, что в один прекрасный день они причалят к берегу, усталые и довольные, словно моряки после долгого штормового плавания. Беда в том, думала Хилари, уставившись на ненавистные бухгалтерские книги, которыми занималась раз в неделю, что они уже прибыли в это будущее, и оно оказалось вовсе не таким радужным. Не золотой берег земли обетованной, а скорее продолжение странствий. Да, гостиница приносила неплохую прибыль — в основном благодаря кулинарным чудесам Лоренса, но Хилари больше не помнила (хоть и не признавалась в этом, чтобы не обидеть мужа), зачем они все это затеяли.

Она очень устала. Номера ни дня не пустовали, все столики в ресторане заранее резервировались, включая и свадебный зал, который они открыли два года назад («Мы с тобой ненормальные», — признал Лоренс вчера вечером). На столе в крошечном кабинете лежали не только счета и квитанции за неделю, но и стопка заказов, крайне неприятное письмо о невозмещаемом банковском взносе и семьдесят страниц новых государственных требований к гостиницам и пансионатам в городах и поселениях городского типа. Еще была коробка, которую Хилари мысленно назвала «То, чем я не в силах заняться сегодня». В ней лежали: отчет об успеваемости Гаса (безрадостный) и несколько информационных проспектов из колледжей и университетов, которыми ей предстояло как-то увлечь Адама.

Хилари зевнула. На вечеринке она не пила спиртного, только апельсиновый сок. Какой же у него противный, металлический вкус, когда ничего другого пить нельзя!.. И все же от табачного дыма и паров алкоголя, витавших в воздухе, ее клонило ко сну. Вечеринка была плохая, полная той преувеличенной и натянутой радости, какую люди в годах обычно изображают, чтобы не выглядеть на свой возраст; бедная третья жена с размазанной синей тушью и страдальческим взглядом внимала пьяной речи мужниного друга, который предлагал всем выпить «за Джонни и Мэгс». Вообще-то третью жену звали Марша. Мэгс была первой женой Джонни — ослепительной брюнеткой шести футов ростом, бросившей мужа ради молодого режиссера, но так и не ушедшей из его жизни. В алом платье и черных длинных перчатках она притягивала к себе внимание всех гостей. От такого не только тушь размажется!

К тому же Джина с Фергусом рассорились и весь вечер провели в разных углах праздничного шатра (шатер был в розовую и белую полоску, украшенный французскими окнами в пенополиуретановых наличниках с ионическими колоннами, которые хозяйка заботливо оплела лентами и цветами). Они были нарочито вежливы с чужими людьми, как бы подчеркивая свое презрение друг к другу. Фергус казался безразличным, Джина — напуганной.

Стюарт Николсон, старший член Уиттингборнской ассоциации врачей, спросил Хилари:

— Как думаете, сколько они протянут?

— Долго! — резко ответила та. — Их хлебом не корми — дай поругаться.

Стюарт откусил слоеный пирожок, осыпав Хилари хлопьями теста, и подмигнул:

— Вам видней.

Позже, по дороге домой, совсем скиснув от апельсинового сока и лицемерного радушия, думая о делах и заваленном бумагами столе, Хилари не выдержала. Она только что просмотрела очень выразительную пантомиму на тему «кто куда сядет в машине» (в результате Лоренс сел вперед, а Джина с Фергусом забились в противоположные углы заднего сиденья). Их мрачные взгляды, упертые в окна, взбесили Хилари, и тонкий шнур ее самообладания лопнул.

— Если вы не можете вести себя цивилизованно даже на людях, — заявила она, включив заднюю скорость, — то я не понимаю, зачем вы вообще друг друга терпите!

Наступила долгая, неуклюжая тишина, во время которой все отвернулись от Хилари, а она злобно уставилась на дорогу. Наконец, очень вдумчиво и спокойно, как ни в чем не бывало Лоренс произнес:

— Ну и вечеринка была — ужас! И зачем мы только поехали?

Дверь за спиной у Хилари приоткрылась.

— Мам…

— Что? — спросила она не оборачиваясь.

— Ты не можешь спуститься?

— Зачем?

Адам пролез между ее столом и стеной. Хилари подняла глаза. Волосы ее сына, коротко подстриженные сзади, спереди падали ему налицо; руки он спрятал в длинных рукавах мятой рубашки. Хилари вздохнула. Она обожала Адама, но сейчас ей было не до него.