Рок И его проблемы-4 - Владимир Орешкин

Поэтому, когда их газик, со снятым брезентом, показался из-за поворота, они не размышляли, а тут же стали поливать наш транспорт из автоматов. Не снижая скорости.

Стекла наших грузовиков посыпались, колеса выпустили воздух, в жесть моторов и кабин покрылась заметными черными дырами.

Они, на ходу, поливали и окрестности, — но там ждали команды, и заранее подготовились к шальному огню неприятеля.

Из-за поворота показался и грузовик, полный бойцов. Злых и беспечных.

Они были у себя дома, знали здесь каждый камушек на обочине, каждую заплатку на асфальте, каждое дерево, и все, что было за этим деревом…

Но родные места подвели их, — заставив потерять бдительность.

Грузовик вдруг вильнул с дороги, — и я заметил, что на лобовом стекле его, в том месте, где расположен водитель, появилось аккуратное круглое отверстие. Это Артем правильно сориентировался, и использовал первый из пяти патронов.

Я достал пистолет и взвел курок… Совершенно верно заметил классик российской словесности Лев Толстой в своем романе «Война и мир», командовать дальше было бесполезно, события понеслись без моего участия, — и теперь я ничего не в силах в них был изменить.

Тут раздалась канонада. Недружная, она возникла какими-то рваными кусками, как в стереоколонках, когда звук слышится то с одной стороны, то с другой. В дело вступили охотничьи ружья и обрезы.

Из каких-то неприметных ямок и вмятин, из-за деревьев, из-за гнилого валяющегося ствола, из-за придорожного камня стали появляться увитые зеленой травой и листьями лица, спеша прицеливались и нажимали на курок, — один или два раза. Потом исчезали снова в своем укрытии, чтобы перезарядиться.

Вдоль шоссе, с обеих сторон его, поплыл специфический дымок, похожий на легкий туман, и стало пахнуть горелым порохом.

Если у них там и была базука, она не успела выстрелить. Гады в панике кинулись с машин, потом с асфальта, — к лесу, знакомому и родному до боли… Но там сидели мы.

Которые его совершенно не знали. Потому что не росли в этих краях и не родились поблизости.

Здесь уже обрезы полностью показали себя. Охватывая каждым своим шрапнельным выстрелом значительное пространство. Так что можно было и не прицеливаться, а просто палить и палить, что было сил…

Тишина. Только легчайший паленый дым над дорогой. Ни голоса, ни движения, — только лежащие на асфальте тела, изрешеченные наши машины, и едва слышный стон раненого.

Который зовет маму…

Я так и не успел ни разу выстрелить. Совсем забыл, что это можно было сделать.

Все закончилось.

Баталия…

Я потянулся к карману и вытащил сигареты. Пальцы слегка дрожали, когда вытаскивал одну. И потом прикуривал.

Что мы натворили?!. Что мы натворили! Кто дал нам на это право!

Пришел испуг: стало казаться, сейчас появится кто-то старший, справедливый и строгий отец, — и выпорет нас, за то, что мы наделали. Или заставит стоять в углу. Или влепит по загривку звонкую затрещину.

Это надо же такое учинить!..

Я курил. И ждал… Но никто не приходил: справедливый и строгий. Я все ждал, — никто так и не пришел…

Вместо него, то тут, то там стали приподниматься кладоискатели и растеряно оглядываться по сторонам. У каждого из них было ружье, приведенное в изготовку. Они никак не могли осознать свою викторию.

Напряжение не покинуло их. И — подозрительность.

Не приведи господь, врагу зашевелиться в этот момент, — десять стволов тут же разрядятся в его сторону.

Я стал оглядываться по сторонам, отыскивая Геру. Она оказалась сзади, — стояла статуэткой, с широко раскрытыми глазами, и прижимала к груди что-то порванное на узкие полосы. Должно быть, в последний момент она передумала, решила записаться в ряды медицинских работников, и стала готовить перевязочный материал.

Но за этим занятием ее застал столбняк.

— Эй! — сказала я ей. — Проснись!

Просыпаться она никак не хотела.

— Мужики! — воскликнул изумленно кто-то на другой стороне шоссе. — Сколько же народу мы положили!

— Президенты! — крикнул я громко и уверенно. — Принять командование!

Это чтобы они очнулись первыми.

Грохоту мы подняли будь здоров. Пока в Малиновке не догадались, что получилось не как всегда, — у нас было время. Но было его совсем немного.

С нашей стороны вышел один убитый и двое раненых. Со стороны противника убитых тоже было немного, но зато все остальные были ранены. Но — тяжело. Это — трое убитых и шестнадцать человек покалеченных.

Гера к несчастным так и не подошла. Попыталась, я видел сам, наклониться над одним, со своими длинными тряпочками, но у нее подкосились ноги, и она улеглась рядом с беднягой на землю, словно его сестра по несчастью. Раскинув руки, закрыв глаза и побледнев всем телом.

Вот они, парадоксы человеческой натуры.

Зато я стал почему-то зол, и орал на всех, чтобы они поторапливались.

На эту полусумасшедшую братию, которая никуда не хотела спешить.

А хотела как-нибудь отметить свою победу…

6.

Чем веселей и самоуверенней становились кладоискатели, тем мрачнее делался я.

Наш убитый был тот парень, который сидел на дереве и высматривал движение неприятеля.

Про него все забыли, когда показались вражеские машины. Да и он сам не знал, что ему делать, — сидеть дальше или это уже не нужно.

Он стал слазить, и, где-то посередине дерева, в него угодила автоматная очередь. Мучения его были недолгими.

Было двое раненых. Одному пуля попала в голову, он был не жилец. Пожилой довольно-таки мужик, небритый, с заострившимся носом, — он хрипел дыханием и все порывался делать что-то рукой, наверное протереть глаза, на которые натекла и засохла кровь… Другому пуля попала в руку, — тот изо-всех сил храбрился, показывая, что ему нисколько не больно.

Один из стариков хозяйственного отделения, которое все-таки приступило к своим обязанностям во время боя, и не спеша выдвинулось помогать несчастным, с трудом, но вспомнил, что в молодости на самом деле был фельдшером. Даже закончил медицинское училище по этой части… Пока не просвистели пули, забыл напрочь, а как только началась стрельба, — как-то вспомнил. Даже начал командовать что-то там, среди своих дедов, — по медицинской части.

«Нужен фланцет», — сказал он мне. Но я не понял, может, ему нужен пинцет?.. Где я его здесь возьму.

У легкораненого рука уже была кое-как перебинтована, и от него попахивало гнусной самогонной сивухой, который бедняге, должно быть, выдали в качестве анестезии.

— Птица, — сказал я, — осмотри их машины. Можно ли что-то сделать… Скоро пора сматываться.

Тот бодро кивнул, и кинулся исполнять приказание.

Вообще, я заметил, — каждое мое слово, после нашего скоротечного боя, буквально ловили на лету, и кидались исполнять то, что я советовал, в то же мгновенье. Без всякого промедления. Не дав себе секунды на размышление.

Мне даже казалось, если скажу кому:

— Стреляй в него.

Он сначала выстрелит, а потом подумает, стоило ли это делать… Не первоапрельская ли это дядина шутка.

Потому что поверженных врагов было, на самом деле, много. Все они истекали кровью. Поскольку были нашпигованы, как утки, разнокалиберной самокатной деревенской дробью.

Их стаскивали на травку, в одно место. Где дед фельдшер авторитетно определял, покойник перед ним или еще живой человек.

— Этот живой, — говорил он, — этот тоже живой, и этот живой…

Убитых оказалось трое. Водитель грузовика, водитель газика и пехотинец. Водители, — оказалась работа Артема.

— Три патрона осталось, — сказал он мне, заметно гордясь своими словами. — Мало.

Но с патронами, как быстро выяснилось, проблем уже не было. Так же как и с легким вооружением.

Двенадцать автоматов Калашникова, шесть карабинов Симонова, пистолет, — и куча запасных боеприпасов ко всему этому. Да еще семь гранат.

Все это лежало на асфальте перед покореженным бычком Птицы… Хорошее получилось перевооружение. В пору бы радоваться, и млеть от счастья. Бросать в воздух чепчики.

Искатели приключений так и делали. Недавнее напряжение, и страхи, которых они натерпелись, — схлынули с них. Простецкие улыбки, суетливая возбужденная деловитость никак не хотела покинуть их, — с каждой минутой, они все больше напоминали стадо, которое нужно было пасти.

Я — вызвался в пастухи. Но мне это совсем не нужно. Но — вызвался. Взвалил ярмо на плечи… Может быть, из-за этого настроение мое становилось все хуже?

Подошел к газику, у которого возился Птица.

— Ну как? — спросил я его.

— Нормально, — бодро ответил он. — ЗиЛ вообще в порядке, даже резина цела. Бензина полный бак… И эта — в ажуре, переднее левое пробито, но есть запаска. Что значит, — дробь! Великое дело. Вся техника в неприкосновенности.