Рок И его проблемы-4 - Владимир Орешкин

— Вроде, тихо, — согласились с ним, — никого не видать.

— Да что тогда дрейфить, — сказал третий, — убрать эту фигню с дороги, и двигать дальше…

Я вдруг понял, — у них нет командира…

Так, как понимают вдруг причину, смысл, основу. Отчетливо и навсегда.

Вооруженные люди, без командира во главе, — полный бред, это толпа, которая, того и гляди, начнет палить друг в друга. Сделает это по малейшему пустячному поводу. И не способна для выполнения общей боевой задачи.

Такой, например, как убрать с дороги пожарный шланг, весь утыканный гвоздями. Который не может ни на какой дороге появиться просто так, или от чьей-то шалости. Поскольку, просто так ничего не бывает… Или такой, например, как решать задачу собственного перевооружения. Поскольку, лучшее, — всегда противник хорошего.

— Отставить! — громко сказал я, как и мне говорили когда-то.

Когда выбираешь себя в начальники, я так понимаю, главное, громкий голос, и уверенный тон.

— Птица! — скомандовал я, чувствуя, как сзади пропало тепло Геры, то есть, я ее разбудил. — Возьми четырех добровольцев и начинай обходить пригорок слева. Олег Петрович, вы тоже возьмите четверых, и начинайте обходить пригорок справа! Остальным — предельная внимательность. И — не расслабляться…

Странно, когда тебя начинают слушаться другие люди. Странно и непривычно… Но еще более необъяснимо, когда знаешь, что по-другому быть не может. Они сделают то, что ты сказал. Потому что ты, — сказал правильно.

Я сидел в кузове, как Василий Иванович Чапаев на командной возвышенности, и руководил оттуда передвижением войск.

Птица, в десантном камуфляже, в тельняшке, и с обрезом, где в одном стволе был жекан, а в другом — крепкая самокатанная дробь, с небольшим отрядом заходил слева, поднимаясь вверх между деревьями. Они там шли осторожно, не гурьбой, заслонялись деревьями, в общем-то для первого раза все делали правильно. Любо дорого посмотреть.

Петрович с мужиками, переходили от одного ствола к другому, выглядывали из очередного, и переходили к следующему. То есть, у того получалось еще лучше. Но так должно было быть.

Ребятам, залегшим в кювете в сторону низины, я сделал знак перейти на другую сторону. Там все поняли, и короткими перебежками стали перебираться в нужное место.

— Мужики! — крикнул я громко, когда маневр с фланговым передвижением двух отрядов завершился. — Займите там оборону!

— Кого боимся?! — бодро спросили меня из цепи.

— Разбойников, кого же еще, — ответил я, и следом повысил голос: — Эй, разбойники, поднимайте вверх руки и выходите!

В ответ, — тишина.

Они там, бедняжки, решили, что превратились в невидимок.

— Повторяю последний раз, — громко обратился я к ним, — потом бросаю в ваш закуток гранату. Поднимаем руки и выходим. По одному.

— И что будет?! — наконец-то услышали мы их, охрипший от нашей виктории, голос.

— Ничего не будет, — сказал я им. — Конфискуем ваше оружие и отпустим. На все четыре. Поскольку крови не было.

— Без конфискации никак нельзя? — начали торговаться в окопчике. — Мы люди мирные, встанем и тихо уйдем. Вам то что.

— Не что, — сказал я. — Слушай приказ: Поднимаем руки и выходим по одному. Иначе — граната… Начинаю считать до трех: Раз… Два…

Нужно было бы сказать дальше: два с половиной, а потом, — два с четвертью. Но этого не понадобилось.

Поскольку на вершине пригорка из-под коряги показалась голова первого. Неумытого мужика, который с приятелями вышел с утречка на промысел, но нарвался на форс-мажорные обстоятельства. Показалась голова, а следом за ней вознеслись и руки, с обрезом, в правой из них.

— Встал, — скомандовал я, — и двинулся вперед. У машины оружие положил на землю и отошел в сторону. Потом выйдет второй…

Так и случилось.

Под какими-то, чуть ли не изумленными, взглядами бойцов, залегших в цепи, первый разбойник проделал всю процедуру, от начала и до конца.

Следом пошли остальные. Последним поднялся мужик с карабином.

При виде такого совершенного оружия, у многих потекли слюни изо рта. На черном рынке такая игрушка стоила, должно быть, немалых денег, и позволить ее могли себе только весьма состоятельные люди.

Мужичку жалко было расставаться со своей драгоценностью, по нему было видно, как он страдает, — но когда на тебя уставилось сорок стволов, выбирать особенно не приходится.

Когда банда полностью собралась, я сказал:

— Теперь домой, бегом. Даю вам три минуты. Три минуты никто в вас стрелять не станет. Потом, — как кому повезет… Считаю до трех и включаю секундомер.

И опять начал отсчет.

На счет «три» бедолаги рванули с места и припустились по тропинке, уводящей в строну леса.

Только тот, кто потерял больше остальных, оглянулся напоследок, зло ощерился и крикнул:

— Далеко, лохи, не уедете… У Малиновки базука, там вам кранты и будут!

Отомстил таким образом, — и припустился за остальными.

Получился небольшой праздник. Бурное, переходящее в смех и шутки веселье.

Народ, отряхивая колени, поднялся из цепи и принялся обниматься друг с другом, как после забитого гола на футбольном матче. Толкали друг друга, ржали, кто-то пустился в присядку, — улыбки не сходили с широких лиц будущих миллионеров.

Я смотрел на них, при свете выходящего из-за дальних верхушек леса солнца, и поражался: как такие разные на вид люди, могли оказаться вместе.

А они были разные.

Каждый, примерно отличался от другого, как мы — с Герой.

Все они были такие разные… Но все-таки были вместе.

Младшему было лет пятнадцать, не больше, старшему, — боюсь, что за восемьдесят. За поредевшей седой бородой точный возраст было определить трудно. Возраст остальных равномерно распределялся между тем первым, и этим — последним.

А одеты… Полное отсутствие единой положенной формы. Только Птица, да еще человек пять были похожи на служивых, остальные, — нарядились, кто во что горазд. Если этот коллектив, по их одежке, распределить по группам, получились бы неплохие сценки, из разряда тех, в одной из которых вчера нам с Герой пришлось участвовать.

Сценка, — колхозник на полевых работах, — самая многочисленная. Штаны, каких не жалко, рубашка с пиджаком, каких не жалко, обувка, которую одел еще разок, да и выкинул.

Сценка, — сельский интеллигент. Это те, которые были в полных костюмах. Поношенных, разумеется, — но двое представителей этой сценки были при галстуках. Один был даже в тройке, — под расстегнутом пиджаком у него виднелась жилетка. Все они, эти деревенские интеллигенты были полные, как один, — наверное, счетоводы или бухгалтеры.

Сценка, — авантюрист с пиратствующими наклонностями. Это те, которые были в шляпах, в плащах и в кирзовых сапогах. Они должно быть, не понимали, как забавно выглядят со стороны, просто подготовились к небольшому путешествию, и понимали, что сверху может пойти дождь, а ночевать возможно придется в полевых условиях.

Я поражался, — у каждого было: необщее выражение лица.

Воистину, не встречается в мире двух одинаковых людей… За исключением, естественно, негров и китайцев.

— Дядя Миша, — громким шепотом, полным уважения, сказала сзади Гера, — вы здесь самый крутой.

— Олег Петрович, — позвал я. — Извините, вы внизу, — трофеи не подберете, не закинете их сюда?

— Михаил, — радостно спросил меня Птица, — что будем делать дальше?

— Какой он тебе Михаил, — тут же осадили его. — Это — Дядя.

— Как Дядя, — не поверил Птица. — Ты что, Дядя?

3.

Меня не оставляла мысль про Малиновку, и про базуку, которая там у них есть. До Малиновки, если верить карте, было километров двадцать, — мы проехали еще с десяток, и свернули с дороги на полянку, для небольшого пикничка.

У дороги оставили дежурить парочку наблюдателей, — жаль, что у нас не было рации. Но от пункта обозрения, до нашего бивуака всего-то метров двести, не больше, так что и без всякой рации, если что случится, через пару минут мы все будем знать. Про новости.

Всю еду, у кого что было, мы передали в общий котел, которым стала заведовать Гера, как единственная дама в нашей кампании. Расстелили на траве машинный брезент и выставили на него ту часть, которую можно было назвать завтраком.

Народ с шутками принялся за трапезу. Вообще, настроение у нас, у кладоискателей, было самое оптимистичное. Моральный дух, как сказал бы наш мичман, замер на высочайшем уровне.

Весь коллектив я разделил на четыре части, человек по десять в каждой, чтобы легче управлялись. Во главе каждой из них поставил президента. Мне всегда нравилось слово: «президент». И я захотел, чтобы президентов на свете было много… У двух президентами стали Птица и Олег Петрович, — в остальных они возникли сами, без моего участия.