«Остров». Подлинная история - Дмитрий Орехов

Наверное, писатель нисколько не погрешил против истины в этом своем восторженном отзыве. Святитель Филарет поистине обладал редким терпением и редкой же добротою, и можно только догадываться, каким испытанием стал для владыки находившийся под его началом старец-“проказник” Феофил.

“Что же мне прикажешь делать с тобой?”

История взаимоотношений владыки Филарета и старца-“проказника” берет начало в 1844 году. Иеросхимонах Феофил, которому было уже пятьдесят пять лет, “по старости своих лет и ради крайнего ослабления сил” стал просить о своем переводе из Братского монастыря в Киево-Печерскую лавру, с назначением в Больничный монастырь. Владыка удовлетворил просьбу о переводе в Лавру, однако направил старца не в Больничный монастырь, а в Глосеевскую пустынь близ Киева. Но по какой-то причине послужной список отца Феофила не нашли, и формально он остался в Лавру не переведенным.

По рекомендательным спискам начальника Глосеевской пустыни иеросхимонах Феофил отмечен за 1845 год так: “К послушанию способен и исправен, в поведении добропорядочен, кроток и смирен”. За 1846 год: “Мало способен, неисправен, самомнительный и своевольный”. За 1847 год: “Мало способен, в церковь ходит, спокойно и тихо живет”. И еще через год: “Вовсе ни к чему не способен, находится без всякого послушания, упрям и самочинен; от роду ему 59 лет…”

Митрополит Филарет велел начальнику пустыни “испытать способности Феофила”, следствием чего стало донесение от 20 октября 1848 года. В донесении говорилось, что иеросхимонах Феофил “занимал седмицу очередного богослужения и по усмотрению оказалось, что он, Феофил, совершенно не может правильно и благочинно отправлять священнодействие”. В итоге Филарет на несколько лет вообще запретил старцу принимать участие в богослужении, позволив ему только каждую субботу в священническом облачении приобщаться Святых Таин “для спасения души”.

После этого последовал перевод старца Феофила в так называемый Новопасечный сад. Здесь старец почувствовал себя хорошо и снова отметился странными поступками. Особенно удивлял своим поведением во время богослужения. Перед самым началом Шестопсалмия старец поднимался на клирос и начинал читать псалмы. Чтец, увидев непрошеного помощника, пытался ему воспрепятствовать, но остановить отца Феофила было трудно. Старец читал с большим вдохновением, но необыкновенно глухим голосом, и недовольный чтец говорил:

– Читайте, батюшка, громче. Ничего не слышно.

Но старец, наоборот, понижал голос и читал еще тише. Прочитав три псалма, он поспешно закрывал книгу и уходил с клироса на середину церкви, оставляя чтеца в недоумении. Иногда он вбегал в храм во время Великого славословия или же в конце службы, во время пения “Под Твою милость…”. В начале Херувимской, старец Феофил обыкновенно расталкивал народ, становился впереди на колени и громко, во весь голос, молился. Затем поспешно выходил из церкви, увлекая за собой толпу почитателей.

В 1849 году митрополит перевел старца Феофила в Китаев монастырь, где начальствовал отец Иов. И вскоре на схимника снова посыпались жалобы. Интересно, что старец Феофил, зная о письмах отца Иова, старался еще больше досадить митрополиту. Он часто забредал в сад митрополита в Глосееве, куда за ним обыкновенно увязывались поклонники. Почитатели схимника топтали цветы в саду и очень раздражали этим архиерейского садовника Иоакима, который постоянно жаловался на Феофила.

Кстати, именно в этом садике увидел однажды и старца Феофила, и митрополита Филарета Николай Лесков. Вот его рассказ.

“…Помню, раз летом в Киев наехало из Орловской губернии одно знакомое мне дворянское семейство, состоявшее из матери, очень доброй пожилой женщины, и шести взрослых дочерей, которые все были недурны собою, изрядно по-тогдашнему воспитаны и имели состояньице, но ни одна из них не выходила замуж. Матери их это обстоятельство было неприятно и представлялось верхом возмутительнейшей несправедливости со стороны всей мужской половины человеческого рода. Она сделала по этому случаю такой обобщающий вывод, что „все мужчины подлецы – обедать обедают, а жениться не женятся“.

Высказавшись мне об этом со всею откровенностью, она добавила, что приехала в Киев специально с тою целию, чтобы помолиться „насчет судьбы“ дочерей и вопросить о ней жившего тогда в Китаевской пустыни старца, который Бог весть почему слыл за прозорливца и пророка. (Это никак не должно быть относимо к превосходному старцу Парфению, который жил в Глосееве.)

Патриархальное орловское семейство расположилось в нескольких номерах в лаврской гостинице, где я получил обязанность их навещать, а главная услуга, которой от меня требовала землячка, заключалась в том, чтобы я сопутствовал им в Китаев, где она пылала нетерпением увидать прозорливца и вопросить его „о судьбе“.

От этого я никак не мог отказаться, хотя, признаться, не имел никакой охоты беспокоить мудреного анахорета, о прозорливости которого слыхал только, что он на приветствие: „здравствуйте, батюшка“ – всегда или в большинстве случаев отвечал: „здравствуй, окаянный!“

– Стоит ли, – говорю, – для этого его, божьего старичка, беспокоить?

Но мои дамы встосковались:

– Как же это можно, – говорят, – так рассуждать? Разве это не грех такого случая лишиться? Вы тут все по-новому – сомневаетесь, а мы просто верим и, признаться, затем только больше сюда и ехали, чтобы его спросить. Молиться-то мы и дома могли бы, потому у нас и у самих есть святыня: во Мценске – Николай-угодник, а в Орле в женском монастыре – Божия Матерь прославилась, а нам провидящего старца-то о судьбе спросить дорого – что он нам скажет?

– Скажет, – говорю, – „здравствуйте, окаянные!“

– Что же такое, а может быть, – отвечают, – он для нас и еще что-нибудь прибавит?

„Что же, – думаю, – и впрямь, может быть, и “прибавит”“.

И они не ошиблись: он им кое-что прибавил. Поехали мы в густые глосеевские и китаевские леса, с самоваром, с сушеными карасями, арбузами и со всякой иной провизией; отдохнули, помолились в храмах и пошли искать прозорливца.

Но в Китаеве его не нашли: сказали нам, что он побрел лесом к Глосееву, где о ту пору жил в летнее время митрополит.

Шли мы, шли, отбирая языков у всякого встречного, и наконец попали в какой-то садик, где нам указано было искать провидца.

Нашли, и сразу все мои дамы ему в ноги и запищали:

– Здравствуйте, батюшка!

– Здравствуйте, окаянные, – ответил старец.

Дамы немножко опешили; но мать, видя, что старец повернул от них и удаляется, подвигнулась отвагою и завопила ему вслед:

– А еще-то хоть что-нибудь, батюшка, скажите!

– Ладно, – говорит, – прощайте, окаянные!

И с этим он нас оставил, а вместо него тихо из-за кусточка показался другой старец – небольшой, но ласковый, и говорит:

– Чего, дурочки, ходите? Э-эх, глупые, глупые – ступайте в свое место, – и тоже сам ушел.

– Кто этот, что второй-то с нами говорил? – спрашивали меня дамы.

– А это, – говорю, – митрополит.

– Не может быть!

– Нет, именно он.

– Ах, Боже!.. вот счастья-то сподобились! будем рассказывать всем, кто в Орле, – не поверят! И как, голубчик, ласков-то!

– Да ведь он наш, орловский, – говорю.

– Ах, так он, верно, нас по разговору-то заметил и обласкал.

И ну плакать от полноты счастия…

Этот старец действительно был сам митрополит, который в сделанной моим попутчицам оценке, по моему убеждению, оказал гораздо более прозорливости, чем первый провидец. „Окаянными“ моих добрых и наивных землячек назвать было не за что, но глупыми – весьма можно”.

Не будем сейчас оспаривать критическое мнение Лескова о старце Феофиле, а просто расскажем, что было дальше.

Священник В.Зноско сообщает, что однажды летом, когда владыка Филарет находился на своей даче в Глосееве, Феофил приехал туда на своем бычке и направил того прямо в сад. Находившийся там садовник пришел в ужас:

– Бог с вами, отец Феофил! Куда вы?!

Но старец, не обращая на садовника внимания, повернул бычка и поехал по обсаженной виноградными кустами дорожке, которая проходила под самыми окнами митрополита. Владыка услышал шум и вышел на крыльцо.

– Что, Феофил? – всплеснул он руками. – Вот, право, дурак какой! Ну кто тебя пустил, негодник? Да ты мне весь виноград поломаешь!

Старец между тем проехал уже до конца дорожки. Услышав сердитые крики митрополита, он буркнул:

– Коль неугодно, так и не надо… уеду…

И вместо того, чтобы выехать из сада более широким путем, он повернул бычка обратно и пустился в путь по той же аллее, снова ломая кусты.

Митрополит, рассердившись не на шутку, запретил старцу появляться в Глосееве и приказал отобрать у него бычка. Однако, как только бычка поместили в монастырское стадо, начался необыкновенный падеж скота. Пригласили ветеринарных врачей, но те не обнаружили у животных никакой болезни. Скот продолжал падать; лаврский эконом положительно не знал, что делать. Наконец, потеряв всякое самообладание, он поехал к владыке.