Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

В тот же день он входит в спальню Жозефины и объявляет ей, что папа вскоре прибудет в Фонтенбло.

— Он коронует нас обоих, всерьез займись подготовкой к этой церемонии.

Хмельная от радости Жозефина бросается ему в объятия.

Коронование Жозефины

В воскресенье, 25 ноября 1804, картиди 4 фримера XIII года, в день боярышника, потому что революционный календарь еще действует, Жозефина с бьющимся сердцем ожидает в своих покоях в Фонтенбло прибытия папы Пия VII, который в следующее воскресенье приедет в Париж, чтобы короновать нового императора и новую императрицу.

Рано утром она в коляске отправляется вслед за мужем на императорскую охоту. Как только возвестили о прибытии его святейшества, Жозефина возвращается в замок, в то время как Наполеон делает вид, будто продолжает охотиться.

— Отправившись в свой дворец в Фонтенбло, расположенное на маршруте его святейшества, я тем самым буду иметь счастье увидеть папу на день раньше, — велит он передать первосвященнику.

Не следует, чтобы его святейшество вообразил, будто он выше того, кого приехал короновать! За пределами собора Парижской Богоматери — да и там тоже! — папа всего лишь светский государь. И, расставляя все точки над i, Наполеон даже не возвращается, чтобы переодеться: он встретит своего гостя у Эранского креста, оставаясь в охотничьем наряде. Чтобы не показать, будто он выехал навстречу святому отцу, император прикидывается, что прервал ради свидания с ним охоту на волка. «Случайность» будет таким образом выглядеть еще более непредвиденной.

Ожидание затягивается. Наконец — уже половина второго! — Жозефина слышит орудийные залпы, заглушающие звон колоколов, и вскоре с овального двора доносится грохот пушек и поступь почетного караула, нечестивого караула, потому что он составлен из мамелюков. У лестницы Людовика XV сгибается в поклоне бывший епископ Отенский, а ныне женатый расстрига Морис де Талейран-Перигор.

Папа, пять кардиналов, два римских князя, четыре епископа, девяносто семь с лишним прелатов, камергеров, секретарей и слуг размещаются во дворце. Жозефина собиралась отправиться в апартаменты святого отца, но Наполеон просит папу пожаловать в салон императрицы и выслушать там приветственные речи. Пий VII со вздохом покоряется, покидает свои покои, где некогда помещалась королева-мать Анна Австрийская[13], и идет благословить carissima Victoriae[14], поскольку он упорно называет императрицу этим именем, действительно отлично подходящим жене генерала Бонапарта.

Второй день: папа обедает с Наполеоном и Жозефиной, но отказывается присутствовать на концерте, данном затем в покоях императрицы, — это слишком мирское удовольствие. На третий день Пий VII сопровождает августейшую чету на полигон, где происходят странные артиллерийские учения — стрельба кожаными ядрами по живым мишеням. Разумеется, несчастных солдат лишь легонько контузит, но Жозефина находит такую пародию отвратительной, Пий VII соглашается с нею, и по их просьбе император останавливает эту игру в людей-кегли.

Вид у Наполеона, однако, весьма озабоченный. Все его семейство по-прежнему пребывает в состоянии помешательства при мысли, что «г-жа де Богарне», как подчеркнуто величает ее г-жа мать, будет помазана на царство папой и коронована своим мужем. Жозеф, которому кланом поручено говорить от имени всех, дает последнее сражение «этой женщине».

— Коронование императрицы противоречит моим интересам; оно даст детям Луи и Гортензии преимущество над моими: первые станут внуками императрицы, вторые — простой гражданки.

Император вспыхивает:

— Тот, кто толкует мне о своих интересах и правах, ранит меня в самое чувствительное место — это все равно что сказать страстно влюбленному: «Я у… твою любовницу». Моя любовница — власть. Жозефина будет коронована. Будет, даже если это обойдется мне в двести тысяч человек!

Договоримся — дабы сделать приятное историкам, защищающим идею о Наполеоне-пацифисте, — что гнев побуждал его говорить то, чего он не думал. Во всяком случае, перед угрозой подобного кровопролития Жозеф отступил и даже явился каяться в Фонтенбло. Наполеон высказал ему свое удовлетворение:

— Я призван изменить облик мира, по крайней мере, я так думаю. Следовательно, держитесь системы наследственной монархии, которая сулит вам столько выгод.

Но чтобы обрести спокойный сон, этого императору мало. Ему нужно — он сам это признает — «дать регулярное сражение» и заставить братцев и сестричек нести шлейф императрицы в соборе Парижской Богоматери, следуя за ней при всех передвижениях во время церемонии. А разве «г-жа Жозеф не заявила, что подобное прислуживание мучительно для добродетельной женщины»? Ишь ты, вон где угнездилась добродетель!

— Всю неделю, что тянется эта склока, у меня не было ни минуты покоя, — признается император брату. — Я потерял из-за нее сон, только вы, мои родственники, имеете надо мной подобную власть.

Дамы учиняют такую сумятицу, — у них ведь тоже бессонница! — что им обещают: они не понесут шлейф, а только будут его поддерживать. Взамен к каждой из них приставят по камергеру, чтобы нести трен их платьев. Это рискованно: за спиной Жозефины может начаться толкотня. К счастью, Жозеф, Луи, Камбасерес и Лебрен, которым поручено нести мантию Наполеона, не предъявляют аналогичных требований.

Помимо традиционного символа державности — тяжелой придворной мантии цвета «тирского пурпура»[15], украшенной золотым шитьем на 16 000 франков, достигающей 22,6 м в длину, подбитой русским горностаем по 10 640 франков и усыпанной золотыми пчелами, Жозефина, как и сам император, имеет право на перстень. Ее перстень украшен рубином, эмблемой радости, в то время как у Наполеона там сверкает изумруд, символизирующий «божественное откровение». Перстни вручил чете папа, сопроводив этот жест ритуальными молитвами. Жозефина надела также корону, с которой будут спускаться восемь гирлянд из лавра и мирта, поддерживающих маленькую, увенчанную крестом державу. Кроме того, на ней будет высокая диадема из золота, бриллиантов и аметистов, символов любви и мудрости, которая на вид составляет одно целое с короной. Наконец, она, как и ее супруг, получит тройное елеопомазание.

Коль скоро Жозефину ждет коронация, она считает себя спасенной от развода. Развестись с женщиной, коронованной рядом с тобой, да еще коронованной самим папой, — несбыточная затея. Ее супружеское счастье кажется ей обеспеченным навеки. Лишь одна мысль — и немаловажная! — обуревает ее: они с императором связаны только гражданским браком. Если для Наполеона помазание на царство всего-навсего церемония вроде коронования или конституционной присяги, то Жозефина полагает, что станет участницей таинства, которое требует, вероятно, предварительной исповеди и причастия.

Однако открыть истину папе толкают Жозефину не христианские чувства, а убеждение, что, сочетавшись с «Бонапартом» церковным браком, она отведет от себя всякую опасность. Она ловко выжидает до субботы, 1 декабря, кануна коронации, и лишь тогда просит аудиенции у святого отца, расположившегося теперь в тюильрийском павильоне Флоры. Пий VII едва не лишается чувств: выходит, его осмелились заставить приехать из Рима, чтобы благословить наложницу елеем, который расходуют только на епископов, совершить тройное помазание четы, живущей в смертном грехе![16] На этот раз он отказывается уступить, он предпочитает немедленно уехать, если до завтрашнего утра святотатство не будет искуплено. Он готов короновать одного императора, но не потерпит даже присутствия Жозефины в соборе Парижской Богоматери.

Все повернуть назад? Изменить в последнюю минуту порядок церемонии? Об этом и думать нечего. Решение одно: Подчиниться и капитулировать перед удачным маневром Жозефины. В середине дня Наполеон зовет своего дядю кардинала Феша и вводит его в курс драматического события:

— Вы сами обвенчаете нас, но я требую полной секретности дела, такой же строгой, как тайна исповеди. Мне не нужно свидетелей.

— Без свидетелей нет брака, — ужасается Феш.

Император, предвидя будущее и стремясь, разумеется, создать кассационный прецедент, стоит на своем: он никого не пустит на брачную церемонию.

— В таком случае у меня остается одно средство: разрешение на льготу, — вздыхает кардинал.

«Немедленно проследовав к папе, — рассказывает брат Г-жи Матери, — я доложил ему, что мне придется часто обращаться к нему за разрешением на льготу и что я прошу заранее даровать мне такое разрешение на все случаи, когда оно понадобится мне для исполнения духовных обязанностей».

Судя по документу, который и ныне можно видеть в Национальном архиве, записка первоначально включала слово «вероятно» — «мне, вероятно, придется», придававшее фразе оттенок сослагательности. Вымарал это слово сам Феш собственноручно. Судя по всему, дядя императора поостерегся объяснять папе, что он просит главу церкви о немедленном разрешении незаконно — и на более низком уровне — совершить бракосочетание Наполеона. Однако есть все основания предполагать, что его святейшество разгадал причины, толкнувшие примаса Галлии на подобный шаг. Как бы там ни было, Пий VII дал согласие — не на отсутствие свидетелей, разумеется, а на просьбу Феша, кардинал спустился к императору и в четыре часа приступил к бракосочетанию.