Teen Spirit - Виржини Депант

Мерзость всеобщей лажи огорошила меня, раньше я в это не вникал. Как и многие вокруг, я вообще мало во что вникал. Мы давно усвоили, что возмущаться бесполезно, выработали ко всему насмешливое отношение, свыклись с тем, что все туфта и не стоит наживать себе геморрой попусту. История научила нас считать негодование отстойной эмоцией.

Врубив канал для взрослых, я посмотрел кусочек «Моряка и Лулы»[4], вспомнил лето после выпускного класса. Меня торкнуло, что ее тогда еще не было на свете. Она не существовала, а потом вдруг возникла. Фокус какой-то, и притом сомнительного свойства, я подступался к нему и так и сяк и ни фига не понимал. Сама идея, что мы с ней как-то связаны, казалась мне омерзительной и притягательной одновременно.

Что я для нее? Предок, которого надо узреть своими глазами и забыть. Недостающее звено. Мертвец. Абстрактное понятие.

Я подумал, что папаша без машины будет выглядеть совсем уж беспонтово. Решил так: получу права, подыщу тачку. А тогда и подумаю о встрече. Тогда я, по крайней мере, смогу погудеть ей издали, показать, что я — это я.

Саму возможность знакомства я отвергал теперь не так категорично, как раньше. Слишком много обрушилось на меня сразу со всех сторон, и я устал выстраивать в голове баррикады.

Я еще не верил до конца в реальность происходящего. Упрямый мальчишка, засевший во мне, надул губы и сложа руки ждал, чтобы с потолка спустился Бог или взрослый и быстренько расставил все по местам.

На самом деле я ждал, что позвонит Катрин и скажет, мол, жить без меня не может, сейчас вернется и все уладит.

Но единственный звонок от нее раздался по истечении семи дней: она спросила, выметаюсь ли я.

Именно так и сказала: «выметаешься».

Я попросил ее встретиться со мной, поговорить, но она была неумолима, она выставляла меня за дверь, как паршивую собаку.

Я обвел взглядом комнату, подумал, не поджечь ли тут все к чертовой матери, но потом достал сумку и покидал в нее диски и свитера. Взял сигареты, конвертик с остатками дури — всего несколько зернышек, мобилу, кошелек и ушел, не закрыв за собой дверь.

Я ожидал сногсшибательного шока, взрыва — ничего подобного. Видимо, шок, произведенный сообщением Алисы, оказал обезболивающий эффект. Это как у зубного: делают тебе укол, а потом проходит несколько часов, прежде чем ты сможешь почувствовать собственный язык. Я потерял чувствительность. Не так, как от морфия, конечно, но в целом тоже неплохо.

Я позвонил другу детства Тьерри:

— Слушай, старик, я тут в полной заднице. Можно к тебе заглянуть?

Он замялся, я догадался, что рядом его подружка — она меня на дух не переносила, говорила, что я клин. Мы и видеться перестали с тех пор, как он с ней. Он назначил мне свидание в забегаловке у него внизу. Я специально поехал на автобусе, проверить, хватит ли меня стремопатия или сойдет нормально. На остановке 31-го со мной стояли дамочка с коляской и орущим в ней младенцем, сгорбленный кашляющий и харкающий старик и китаец с огромными хозяйственными сумками. Когда автобус подошел, я держал зеленую кнопку на двери все то время, что дамочка загружала коляску, но вместо «спасибо» она только недоверчиво на меня покосилась, и пришлось мне самому порадоваться своей галантности и гражданской доблести.

В автобус вошли контролеры. Естественно, если я впервые за много-много месяцев воспользовался общественным транспортом и не взял билета, контролеры не могли не появиться. Такое уж мое счастье.

Спас меня пацан лет пятнадцати, долговязый, белокожий, глуповатого вида детина с волнистыми нелепой длины волосами. Он не желал предъявлять ни проездного, ни удостоверения личности, кипишился и шумел. Выкрикивал оскорбительные слова женщине в зеленом, которая им занималась. Подскочили два ее коллеги, хотели его высадить и отвести в отделение, но он стал вопить. Когда его чуть подтолкнули, он заорал, что ему сломали щиколотку и что он будет жаловаться. В общем, достал их окончательно, и они его выволокли наружу.

Из пассажиров ни один не выразил ни симпатии, ни удивления, разве только легкую досаду: шума много. Стань эти типы дубасить парня ногами, в автобусе никто бы не шевельнулся. Мы, парижане, умеем абстрагироваться от ближнего.

Отвращение к окружающей жизни не забывается, как умение ездить на велосипеде. За время, что мы не виделись, Тьерри как-то ссутулился, словно бы его подружка крепко на него надавила. Он никогда не имел особенного успеха у женщин. Откровенно говоря, этим отчасти объяснялась наша дружба. Я, конечно, себе в этом не признавался, однако приятно таскаться повсюду с приятелем, на которого девушки не обращают внимания, это повышает твои собственные шансы и вообще удобно: никакого соперничества, никаких наколок, подозрений. Недостаток женского внимания не мешал ему быть хорошим товарищем, верным, дурашливым, веселым, фанатом «Мотохед» и камерунских «Неукротимых львов».

Я сел напротив него.

— Ты похож немного на Сальмана Рушди, только светлого, раньше я этого не замечал.

— Странно, что у тебя осталось так мало друзей.

— Вот незадача, черт возьми, чтоб с лицом Сальмана Рушди да не писать книг. Даже если бы писал, и то…

Разговаривая с ним, я потирал себе ляжки и все время ерзал. Я пребывал в каком-то эйфорическом возбуждении. Он спросил меня с недоверием, показавшимся мне унизительным:

— Что, собственно, ты делаешь на улице?

— Я покончил со своей стремопатией. Завязал, даже не понимаю, как это я просидел взаперти все эти месяцы. И очень вовремя завязал, потому что Катрин завела себе какого-то хмыря и выставила меня за дверь.

Тьерри сразу преисполнился сочувствия. Недоверие улетучилось. Он от девок порядочно натерпелся.

— От баб все зло, все, блин, от них…

— Самое гнусное ведь что: она со мной нянчилась, как с младенцем, и в результате я теперь по уши в дерьме. Я не работаю, у меня нет квартиры… Я чисто конкретно на улице. Она сделала из меня беспомощного ребенка, а потом выкинула, как ненужную вещь.

Но Тьерри явно не отражал моей теории о злодейке Катрин, нарочно вогнавшей меня в детство, чтобы потом добить окончательно. На черта, спрашивается, нужны друзья, как не для того, чтобы поддержать тебя в заблуждении?

Он сразу стал в оборону:

— С жильем выручить не смогу, ты ж знаешь Селию, она…

— Знаю, она меня на дух не переносит.

— И вообще у нее ужасный характер, ужасный.

Уж если Тьерри жалуется на женщину, причем на женщину, которой он вроде нравится, значит, она и в самом деле несносна. У меня даже затеплилась надежда, что, может, она его в скором времени пошлет и тогда мы снова станем друзьями.

Внезапно я почувствовал отчаянную стреляющую боль в спине. Я выпрямился, выгнулся назад и уже вполуха слушал, что рассказывал Тьерри о последней ярмарке пластинок и дисков в Шамперре. Он был коллекционером. Мальчишкой он просто любил слушать музыку, потом это переросло в манию, и чем менее интересной становилась его жизнь, тем больше он сосредоточивался на редких пластинках. Забавно, конечно, смотреть, как он постукивает пальцем по винилу, оценивая толщину, но в общем-то это уже на грани бреда.

Тьерри вдруг показался мне отталкивающим. Он напомнил мне о том, сколько нам лет. Возраст его не украсил. На висках залысины, одет, как старый хардюшник, но без изюминки. А в таком прикиде изюминка-то как раз и необходима.

Я вспомнил, почему я перестал выходить на улицу, почему завязал с питьем, забил на встречи с друзьями. Мы все старели и не знали, как с этим быть. Неприглядное зрелище.

Про Алису я ему все-таки рассказал. Он, разумеется, никакой Алисы не помнил: «У тебя их столько было, всех не упомнишь». Тьерри держал меня за крутого ходока.

Он рассмеялся, похлопал меня по плечу и назвал папой. Я чуть было не завелся, а потом вдруг сам расхохотался. Вообще-то и вправду умора. Случись это не со мной, меня бы первого пробило на ржач.

На короткое время мы снова сблизились. Меня даже потянуло заказать себе пива, но в ту же секунду я представил себе, как храплю ночью поперек тротуара в обнимку со своей сумкой, — картинка эта меня не слишком вдохновила, и я благоразумно продолжил сосать лимонад. На целый час все стало как прежде.

В конце концов он задал вопрос, к которому мне пора было привыкнуть:

— Ты собираешься встретиться с малышкой?

Я отмахнулся, оборвал его:

— Слушай, оставь меня в покое, а?

Он пожал плечами:

— Зря ты это так воспринимаешь. В сущности, тебе скорее повезло. У тебя есть дочь, — стало быть, тебе не придется мучиться, что, как последний мудак, прожил жизнь впустую. При этом, заметь, тебя миновали подгузники, рыганья, сопли и прочее. Тебе форменным образом повезло.

Я выслушал его с недоверием. Затем он включил мобильник, подпрыгнул, увидев, который час, взглянул на чек, достал деньги расплатиться. Мы обменялись обычными в таких случаях комментариями: