Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

сопротивление — уничтожить! Выступление через полчаса. Вопросы по задаче? Не

имеете? Тогда все. Действуйте по обстановке, капитан Цындрин! Вдруг к столу шагнул

лейтенант Тараненко, командир второй батареи.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник?

— Пожалуйста, коротко и по существу.

— Что будет с матчастыо и огневыми взводами, которые остались на зимних

квартирах?

Лицо Григорьева исказила мгновенная судорога.

— Еще неизвестно, что будет вообще! Еду к начальнику артиллерии корпуса,

чтобы выяснить обстановку, — резко ответил он и, осмотрев Тараненко с головы до ног,

спросил: — Зачем это вы в парадную форму вырядились?

— Вчера рассчитывал, что нынче выходной...

В этот момент, словно проваливаясь, у нас под ногами дрогнула земля. Замигала,

угасая, электролампочка. Мы скопом поспешили к выходу.

Лес, наши автомашины под деревьями, серое рассветное небо — все вокруг

окрашивалось в багровый цвет. Издалека, усиливаясь, накатывался гул, становился

мощнее и громче.

Вместе с политруком батареи Еруслановым я поспешил в свое подразделение.

Неожиданно перед нами возник старшина Максунов. Попросил Степана Михайловича

отойти в сторону, доверительно о чем-то сказал ему. Ерусланов оживился, заговорил

громко: «Утаил, значит? Не расстраивайся. Думаю, полковник тебя не осудит, исходя из

сложившейся ситуации. Видишь, как оно полыхает? Это теперь — и наш прокурор, и

наш трибунал! Времени в обрез. Идем за твоими гранатами!»

У автомашин, где старшины и помощники командиров взводов получали патроны,

слышались недовольные реплики: «Мало боеприпасов!», «Еще стреляные гильзы

заставят подбирать, как на учебном стрельбище!».

Максунов открыл брезент, под которым находились три ящика. Ерусланов сразу

позвал помкомвзвода: «Козлихин! Давай сюда с ребятами!» И к Максунову: «Расписки

не надо, старшина? Ну и ладно. Потом, браток, расцелую при всем честном люде.

Спасибо!»

По дороге помкомвзвода Козлихин, он же парторг батареи, спросил Ерусланова:

«Откуда у Максунова [27] гранаты взялись?» — «Знаешь, — усмехнулся политрук, —

на данном этапе не будем вдаваться в подробности. Главное, дополнительное

вооружение у нас под руками. Как в той песне: «И десять гранат — не пустяк!» Ты,

Козлихин, тащи один ящик к себе в батарею, а два других немедля отправь капитану

Цындрину».

Едва я появился в расположении, как меня вызвал командир батареи лейтенант

Григорьев. Спросил сердито: «Где, лейтенант Сонин, запропали? Да, с боеприпасами

получилось... И не только с ними. — Комбат заговорил вдруг по-товарищески

доверительно: — Отец, вижу, страшно переживает. Полк разделен на две части! Прошу

понять правильно, но я еду с ним. Подразделением командуйте вы. Степан Михайлович

поможет. Желаю удачи».

По дороге в расположение сводного отряда встретил Пожогина. Тот легко

подбросил карабин сильной рукой: «Воевать, так не с одним револьвером!» Пошли

рядом. Мне невольно подумалось: «Поистине попали, как из бани на пожар, — не

одевшись!»

Нас догнал Ерусланов, тронул за плечо: «Идем, командир, за получением

задачи...»

У головной полуторки, опершись на ручной пулемет, нас ожидал командир

сводного подвижного отряда капитан Цындрин.

— Выдвигайтесь в головную походную заставу! — приказал он и, передавая

нашему политруку ручной пулемет, полушутливо сказал: — Из запасов нашего

дивизиона, с заряженным диском в придачу. А за гранаты, политрук, спасибо.

Двигайтесь, братцы!

— Пулемет пусть будет при мне, — произнес Ерусланов. — Я эти «дегтяги» сам

когда-то на заводе делал, изготавливал и опробовал. А Цындрин —

предусмотрительный командир. Смотри, как знал, куда едем. Прихватил «ручники» у

своих огневиков, — говорил он, пока в голову колонны выдвигались наши автомашины.

Крепкий, подвижный, с живым взглядом своих умных глаз, Ерусланов выглядел

энергичным и сильным.

* * *

В кровавых сполохах занималось утро 22 июня 1941 года.

Пройдут годы. Десятилетие за десятилетием будут наслаивать пласты времени.

Но, вглядываясь в дали уходящего, [28] историки каждый раз будут возвращаться в тот

черный день, залитый болью и бедами. В сущности, еще не зная, что их ожидает,

бойцы, оказавшиеся на огненной пограничной черте, действовали, подчиняясь законам

мужества и дерзости. Выполняя свой святой долг перед Отечеством, они опирались на

крепость духа и недюжинные силы, которые до сих пор берегли и накапливали в своих

тревожных предчувствиях...

2

Волынь, Волынь! Каким неповторимым сходством роднишься ты с моей милой

Рязанщиной? Может, удивительной красотой голубоглазых озер и говорливыми

плесами рек и речушек, в которых вода чиста как слеза? Или раздольем ржаных нив,

зеленью лесов и перелесков, куда в летний зной так заманчиво тянет прохлада?..

Всего полтора дня назад я любовался мирными, убранными словно к празднику

деревеньками, вслушивался в певучие голоса веселых, радушных людей, и было так

отрадно и легко душе, будто она оказалась вновь в далеком отсюда отчем краю. Разве

мог я знать, что уже уготована мне такая долгая с ним разлука?

И вот оно, лихолетье, пришло на Волынь. Что ж с тобой они сделали, злые

пришельцы? Гляжу, и глазам не верю, как занялась окрест земля заревами пожарищ, как

рев самолетов-стервятников заглушает голоса птиц, шелест трав, звон ручьев... Что же

будет с тобой, Волынь?..

* * *

...Из-за кустарника, на повороте дороги вынырнул мотоцикл с двумя седоками в

запыленных плащ-палатках и командирских фуражках. Идем с Еруслановым к ним

навстречу. Не сходя с машины, они кричат:

— К нам на выручку, хлопцы?

— Еле держимся, надо спешить!

Развернули свой мотоцикл и понеслись назад. За ним, петляя по узкой полевой

дороге, устремились наши полуторки. Едкая пыль запорошила глаза. Вихрем мчимся к

лесу, откуда раздавалась частая стрельба.

У опушки затормозили. Красноармейцы стали выпрыгивать из кузовов. Кричу:

— Козлихин! Разведчиков — в цепь и вперед! [29]

— Я пойду с ними, — сказал Пожогин, беря карабин на изготовку.

— Валяй. Только будь поосторожней. Мы — за вами.

От задней машины спешит политрук батареи Ерусланов.

— Слушай! А где эти... наши проводники?

Он оглядывается по сторонам. Улеглась пыль вокруг, но нигде ни мотоцикла, ни

мотоциклистов!..

— Отстать они не могли. Впереди ехали.

— Странно...

Из леса тем временем возвращаются наши разведчики. Хмурые, злые.

— Товарищи командиры! — зовет нас Козлихин. — Можете подойти сюда?

Через некоторое время мы вышли на небольшую поляну, где сизым огнем догорал

наш «ишачок» — истребитель И-16. Пламя пожирало разбитую хвостовую часть, и в

огне, непрерывно стреляя, рвались патроны.

— Вот так номер! — растерянно произнес кто-то из бойцов.

— Опростоволосились как в паршивой цирульне! — отозвался связист Еременко и

предположил: — Ти мотоциклисты, конечно, чужаки. Мабуть, нимци. Я ще тоди

подумав, колы той, другий, що в колыске, не по-нашему казав: «Клопцы».

— Почему же не поднял тревоги?

— Так из-под плащ-палатки у того чужака майорские «шпалы» с петлиц

выглядали...

— Прекратить разговоры, товарищи! — строго произнес Ерусланов. — По

машинам!

Мне тихо сказал:

— Надо быстрей исправлять ошибку. Ну, Семен, — повернулся он к шоферу, —

как у вас в Одессе говорят: реви, мотор, на весь простор! Вперед!..

Наше счастье — в правильных, расчетливых действиях капитана Цындрина. Он не

заметил или, может, не посчитался с нашим отклонением от маршрута и на большой

скорости вел отряд к цели.

К объекту наши главные силы прибыли вовремя. Несмотря на свою