Спрингфилд - Сергей Игоревич Давыдов

мы слышали.

— Это называется копро-грайнд, — говорил он. — Солист поет жопой в буквальном смысле. Их песни редко бывают дольше минуты. Видимо, дыхалки не хватает.

Я засмеялся.

По лбу меня погладила ветка ивы.

— Осторожно, деревья очень опасны, — сказал Матвей.

— Че? — переспросил я.

— Они пытаются захватить мир. Ты заметил, как стало много деревьев в городах? Подозрительно, правда? Выдавливают нас потихоньку. Сейчас правительство халатно пускает деревья в город, а завтра деревья выселяют нас из города. Мне кажется, даже наш мэр давно дерево. Кстати, будь осторожен, мне кажется, те три типа подозрительно на нас смотрят, — он показал на березы.

Я ничего не понимал, но мне нравились смотреть, как двигаются его срастающиеся брови.

— Думаешь, почему я оглядываюсь? Думаю: не упадет ли оно на тебя. Но я им устрою войну всех против всех по Гоббсу. Они только прикидываются миленькими. Теперь ты тоже знаешь правду. Ходи с зажигалкой — они боятся огня. И никогда не ставь елку на Новый год — с этого все начинается.

Он говорил это с серьезным лицом и поправлял очки.

— Ты под спайсом? — спрашиваю я, захлебываясь смехом.

— Это я сейчас придумал. Но вообще я шизоид. Видишь, я в клетчатой рубашке? Все маньяки носили клетчатые рубашки.

Я вспомнил этот мем с жуткими лицами Чикатило и Пичушкина.

— Нах мы им нужны? — спросил я.

— Месть. За тысячи лет вырубки. Сегодня дерево стучит веткой в твое окно, а завтра оно выселяет тебя из квартиры. Считаю, они должны жить в специально отведенных местах, типа в парках. Надо обнести их забором повыше, чтобы они не могли перепрыгнуть.

И потом он говорил что-то еще про грядущую войну деревьев и фонарных столбов, но я не запомнил. Матвей всегда мог на ходу сочинить какую-нибудь псевдонаучный сюжет. Он говорил: это наука по Хитрюку. Доктор Хитрюк знает правду.

— Я буду документировать эту войну, — сказал я. Я хотел стать военным журналистом когда-то.

— Это же опасно.

— Ну жить вообще опасно. Все умирают. Но можно с пользой. Я потом узнал, что всего два вуза выпускают военкоров и все они военные. А я все это не люблю.

— Я тоже. Хоть и хожу в хаки-штанах. Но это просто с военки осталось. Я ее бросил.

— А нормальную журналистику я просто проебал.

— И что ты делал четыре года?

— Тратил время. А ты кем хотел стать?

— Да всякое.

— Не тушуйся. Все ок.

— Я хотел стать врачом. Но это потому что я «Доктора Хауса» смотрел.

— Только поэтому?

— Не знаю, — ответил Матвей. — Это уже неважно. Все равно я уже почти инженер с дипломом.

— А я экономист. Правда я купил диплом за двадцать тыщ.

— Бля, я тоже купил. Вчера предзащита была.

— И че дальше? Придумал?

— Хуй знает.

— Я тоже. Ну в принципе в две тысячи двадцать первом году можно и тупо на вэбку дрочить. Грустный дроч на вэбку.

Матвей нахмурился:

— Блин. Ладно. О приятном. Я хотел стать реаниматологом, — говорил он. Именно конкретно реаниматологом. Чтобы спасать людей. Я готовился поступать в мед, но потом мне родители, типа: хочешь быть нищим? И я пошел сюда, потому что все шли сюда.

— Так вот почему ты доктор.

— Да. Доктор всех наук. Это детское желание было. И еще я комиксы хотел придумывать. Я просто обожаю комиксы и выдумывать хуйню. Но это совсем хрень.

— Это нормальное желание. Надо было делать что хочешь.

— Слушай. Меня в детстве укусил ядовитый фаланга. Вот сюда, — Матвей показал на колено. — Операцию делали. Так что теперь я Спайдермен. Он тоже спасает.

Еще мы поняли, что мы рептилоиды. Мы вынуждены носить костюмы людей, скрывая свое истинное лицо. Много столетий назад наши предки с Нибиру заселились на Землю, и теперь мы не можем вернуться домой.

— Считаю, нужно организовывать партию, — сказал я. — Мы должны стать видимы и сказать, что мы тоже имеем права.

— Радикальную партию.

— Нас много в элитах. Но они тоже скрывают: Герман Греф, Николай Басков, Роналду… Жириновский!

— Нас называют монстрами. А мы такие же, как они!

— Только зеленые.

— У моей соседки отказались принимать роды, потому что она не живородящее.

— Меня не взяли работать массажистом, потому что я холодный.

— Фашисты, — Матвей потрогал меня за мизинец.

— За нас пойдут голосовать. Просто в знак протеста против ксенофобии.

— Я только что услышал слово «ксенофобия», — сказал Мэт.

— И что?

— Ты умный.

— Я смотрю Шульман.

— Я считаю это большим преимуществом для молодого мужчины.

Стало совсем холодно и мы вылезли через дырку в заборе, которую я заприметил давно, пока бухал на заброшке. Мы взяли еще пива, погрелись, съели по куску пиццы, и пока мы ели на фуд-корте, Матвей показывал мне какое-то видео, где серферы прыгали по волнам и падали.

— Бля, это больно, — сказал я.

— Это точно как в жизни, — ответил Матвей. — Я мультик сделал, — он закрыл ютуб. — Но он короткий. Ща.

На белом фоне схематично нарисованный человечек шел и держался за голову. Она надувалась, лопалась, а потом отрастала новая.

Я посчитал хорошей идеей привести Мэта в сгоревший дом на Запорожской под названием Welcome to Hell. Мне казалось, что это похоже на сцену из фильма Грегга Араки — любого фильма Араки. Там всегда кто-то красивый, юный и не гетеронормативный в кого-то влюблен, слушает шугейз и шляется по Лос-Анджелесу в постапокалипсис. Матвей был похож на калифорнийца, но в шапке-ушанке, а я — на отброс общества. Удивительно, но Матвею, который слушал ретровейв и любил супергероев, нравилось слушать мои рассказы о конце света. Любой тольяттинский парень шарит в постапокалипсисе. Самара — это несостоявшийся Лос-Анджелес со своими гедонистами, бесконечными пляжами и силиконовыми долинами в виде заводов и технических вузов, а Тольятти — русский Детройт.

В этом доме пять лет назад сгорел подъезд. Он был весь черный со второго по четырнадцатый этаж. И на каждом из этажей разноцветными баллончиками было написано Welcome to Hell. Мы стояли ночью на балконе четырнадцатого этажа, держались за перила, целовались и дрочили друг другу, наслаждаясь опасностью. Матвей включил дарк-ремикс на Enjoy the Silence и это было самое точное эстетическое решение. Потом я курил, держал Матвея за руку, в которую только что кончил, мы смотрели на чахлые панельки, пустой Парк молодежи и заполняли его своими взлядами, полными свободы. Мы изобрели одну свободу на двоих и это было впервые. И если бы кто-то смотрел на самый верхний балкон сгоревшего дома, он бы точно сказал, что мы крутые парни.

Мэт предложил меня проводить. Я стеснялся идти с ним к общаге