Поцелуй смерти - Анна Толкачева

слабый знакомый аромат и покачивавшуюся от недавнего прикосновения ткань.

– Кто же ты? – выдохнула она, задыхаясь от волнения.

– Я проводник, – не сразу откликнулся ее собеседник. – Я приведу тебя к счастью.

– красный… – восхищенно прошептала Тайрья, оглядываясь вокруг.

– Твой любимый, – подтвердил голос. – Кто-то любит зеленый…

С этими словами все вокруг стало зеленым. Над головой зашуршала листва, и все потонуло в изумрудном свете проникающих сквозь листву лучей весеннего солнца. Беспечность заискрилась в воздухе цветочной пыльцой. А вслед за ней послышалось гудение шмеля.

– Другие обожают желтый…

Воздух всколыхнулся лепестками цветов: насыщенно-желтого цвета роз, лимонных нарциссов, бледных, как утренняя заря, астр, и скромных акаций, и дерзких маргариток, и экзальтированных гладиолусов, и непоседливой мимозы… И среди капель этого цветочного дождя ладьями скользили кленовые листья, позолоченные осенью. И все было забрызгано солнечным смехом…

А ты любишь красный, и я полностью разделяю твой выбор.

Пространство снова заполонило тягучее тепло, алые ленты огня и винные брызги пьянящей страсти. Тайрья хотела возразить, что вовсе ничего она не выбирала, но дыхание перехватил терпкий аромат сандала, и мысли вскружило и унесло, как молотую корицу неосторожным порывистым вздохом. Морской бриз скользнул по длинным волосам, окутал тонкую шею шелковым платком. Нежное тепло обхватило талию, мягко, но властно притянуло к себе. Пробежавшая по телу искра импульса вызвала легкую слабость и сладкую дрожь.

Семена страстности и азарта, до того пребывавшие в анабиозе, покрытые плотной корой страха и нерешительности, пульсировали новой жизнью. Они взрывались миллиардом огненных брызг и высвобождали, подобные новым галактикам, ростки чувственности. Тонкие, еще слабые побеги, подпитываемые, согреваемые острыми лучами желания, тянулись, наощупь прокладывая себе дорогу, сперва робко, но затем все увереннее и настойчивее устремляясь вперед.

Тонкие пальцы скользили по молодому и сильному телу, на время превратившись в глаза и уши. Они видели звуковые волны вибрирующего альта, они слышали потоки дождя, заливающего иссушенные дыханием горящего гелия земли, клокочущего в широких весенних реках.

Крепкие руки подхватили и прижали к себе. Лицо погрузилось в ночной мрак его волос, источавших воздушный запах хвои и озона. Ноги ощущали каждых сделанный шаг, не свой шаг: через тепло напряженных мышц, их размеренный танец, толчки спружинивших от опоры ступней.

Издалека летели всплески падающих капель. Они питали корни разросшейся страсти, ее побеги обвивали обоих гибким вьюнком и осыпали цветами гибискуса.

Недлинный путь подошел к концу, горизонт прочертил вертикаль, и Тайрья ощутила, как ладони уперлись в мягкий и упругий ворс меха или мха рыжеватого цвета киновари.

Подняв голову и посмотрев вперед, Тайрья увидела колеблющиеся огоньки тюльпанов, но, возможно, это была поляна цветущих свечей. В лицо дунуло хрустальным звучанием скрипки. Ее мелодия была похожа на нежное прикосновение лепестков розы. Приподняло, закружило в вихре звука и обрушило в лавину света, подхватившую их обоих, ставших вдруг легкими, как облака на рассвете. Они взмывают вверх, и, кажется, что сердце сейчас остановится, перешагнет границы тела и начнет существовать отдельно. Они срываются вниз, и пронзительный восторг отражается эхом звучания скрипки. И они не знают, сколько еще лететь в эту пропасть. Сладким дурманом пьянит страх разбиться, но бойкое соло виолончели гонит прочь опасения и заменяет их уверенностью нового взлета.

Вихрь чувств. Брызги эмоций. И, кажется, возможно все, лишь бы суметь унять безумие водоворота и хоть на миг обрести равновесие. Скорость близка к скорости света. Нет, она гораздо больше. И вот острые осколки холодных лучей теперь рассеяны в прозрачной черноте. Звучание сердца переходит в ультразвук.

Мозг пронзил медный звон удара, прокатившегося по мышцам почти болезненным спазмом.

Сознание вырвалось легкой сойкой из раструба усталой меди, скатилось каплей росы по гладкой поверхности лепестка и сорвалось вниз.

Часть 5

Тайрьи кажется, что ей снится сон. Но ведь она знает, что уже спит, а значит, спать, видеть сон во сне и одновременно осознавать это было бы абсурдно. Тем более что сейчас ей совсем не хочется ничего осознавать. Она медленно погружается в нечто зыбкое, подрагивающее, обволакивающее дурманом, лишающее способности мыслить. Оно плещется мраморно-синими волнами, на волнах играют блики, но они приглушенные, мягкие, как будто смотришь из-под воды. Нежность плещется внутри, теплом растекаясь по телу, вспыхивая искрами на кончиках пальцев. Тайрьи представляется, что она лежит на дне океана, а вокруг, наверху, целый мир, и мир этот наполнен любовью, так же, как и она сама. Ей представляется, что это из нее исходит любовь и растворяется в океане, и постепенно океан насыщается ею. И что о любви шепчут волны, подкрадываясь к берегу. И их слова подхватывает ветер и поет о любви цветам, растущим на склоне берега. И цветы завороженно внемлят ему, осыпая землю звездной пылью и благоухающей росой. А чуть подальше в океан впадает горная река. Тайрья слышит, как она бушует, бурлит и пенится. Вода тяжело срывается с огромных черных камней и врезается в плещущие спокойствием волны, будит, будоражит их. Река говорит о страсти, ярко, звучно, будто поет испанское танго.

Река берет начало высоко в горах. Ледяной ключ в тени зарослей жасмина. Сначала он звенит подобно лютневой струне. Постепенно поток набирает силу, по пути в него впадают говорливые родники. И вот он уже гудит контрабасом, перескакивая мягко с камня на камень и урча хищным зверем. Пение птиц наполняет его воды игривостью. Терпкостью миндаля оседают на губах искристые брызги.

Минуя олеандровую рощу, река устремляется к отвесному утесу и ревущим каскадом летит вниз, рассеивая по отшлифованным камням обжигающие осколки прохлады.

Цепь горных кручин протянулась вдоль берега так далеко, насколько хватает глаз. Их вершины поочередно то темнеют махровыми шапками сосновых иголок, то пестреют листвой смешанных лесов, то подставляют ласковому солнцу гладкие проплешины. И если вскарабкаться на одну из них, то в буром песке можно заметить юрких ящериц, молниеносно проскальзывающих через сухие колючки редкой растительности. А если присесть у родника на склоне под трепещущей тенью оливковой листвы, его мелодичная песня зачарует настолько, что захочется остаться здесь навечно.

Спрятавшаяся за горами россыпь золотистых холмов тянется недалеко, и за ними вскоре начинается степь. Обширные равнины с зелеными, как малахит, лугами, с морями пушистых кисточек колышущегося на ветру ковыля, с прозрачными округлыми озерцами и заводным стрекотом кузнечиков.

А потом идет горная гряда терракотово-красного цвета с расселинами, природными арками, пещерками и крутыми отвалами. Там живут черные птицы с лазурными круглыми глазами-бусинками. Вечером они собираются стаями, рассаживаются на подрумяненных солнцем камнях и молчат, наблюдая закат. Они всегда молчат. А за грядой море. Огненно-красные скалы вгрызаются в ртутно-черную