Нукер Тамерлана - Олег Кулаков

Дмитрий жестом велел мальчишке сесть рядом. Тот опустился на корточки и замер.

— Иди, Джафар, — бросил Дмитрий. Кривой оставил их, недоуменно оглядываясь.

— Подними голову, — приказал Дмитрий мальчишке. — И посмотри на меня.

Пацан медленно поднял лицо и взглянул на него глазами, полными страха и ненависти.

— Как тебя зовут?

Мальчишка молчал, упрямо сжав губы. Дмитрий усмехнулся и отложил заготовку в сторонку. Поднялся, отряхнув колени от стружки.

— Сиди здесь.

Он расстегнул и снял с себя пояс и чекмень, оставшись в нательной рубашке; вытащил из ножен бастард и отошел на пяток шагов.

…Когда-то давным-давно он изощрялся с оружием в руках перед Тамерланом, а теперь будет делать то же самое перед малышом, потерявшим мать и отца, которых он, Дмитрий, мог спасти, но не спас…

Удар. Пируэт. Удар. Послушный и смертоносный бастард с легким шелестом резал сумерки. Бой с тенью… Короткий, непродолжительный, но тень в нем обречена… Дмитрий остановил рубящее движение на полпути и опустил бастард.

Мальчишка смотрел на него остановившимся взглядом.

Дмитрий вернулся к повозке и присел перед пацаном, положив меч на колени.

— У тебя больше нет семьи, — сказал он. — И ты мой раб. Но я могу сделать из тебя воина. Кем ты хочешь стать — рабом или воином?

Мальчуган приоткрыл рот, но не издал ни звука.

— Как тебя зовут? — снова спросил Дмитрий.

— Ануширван…

— А-ну-шир-ван… — повторил он по слогам. — Так кем ты хочешь стать, Ануширван, — рабом или воином?

— Воином.

— Если будешь послушен мне, клянусь, ты им станешь. Понял?

Не дожидаясь ответа, Дмитрий подобрал с земли ножны и вернул в них бастард.

— Пойдем, — сказал он, поднимаясь. — Я велю накормить тебя.

Сам он поужинал в обществе джавляка. Як уплетал похлебку за обе щеки, не забывая прикладываться к винишку. Дмитрий мрачно пожевал вареного мяса, запил горячим еще бульоном и отпихнул миску — настроение ему подпортил Джафар, осведомившийся, надо ли оскопить мальчишку.

Дервиш набил брюхо до отвала, сыто рыгнул и полез под повозку. Спать джавляк мог сутки напролет, просыпаясь лишь для принятия пищи. И будить его не надо было — стоило лишь запахнуть съестным, как Як возникал возле миски, словно материализо-вывался прямо из воздуха. Но и бодрствовать сутками дервиш тоже умел. И не одну ночь провел без сна возле постели Дмитрия, выхаживая его, — меняя повязки и потчуя травами. А лекарей, посланных к раненому, прогнал с руганью.

Джафар перед джавляком лебезил. Зоррах его побаивалась. А Дмитрий по-прежнему не знал, как вести себя с Яком. Порой дервиш казался ему не человеком, а существом из иной Вселенной, волею случая принявшим человеческий облик, — вот оно постоянно рядом, его можно потрогать, даже услышать от него членораздельную речь, но понять его при всем желании невозможно. Як существовал в собственном мире, жил по законам, известным ему одному, словно окруженный невидимой, но непроницаемой стеной: глухой к упрекам и похвале, не благодарящий и не принимающий слов благодарности, вечно пьяный, но на поверку трезвее всех трезвых. И среди таких же, как сам, дервишей Як Безумец жил по своим правилам: не торговал амулетами, не участвовал в спорах и драках, даже в групповых камланиях, которые то и дело устраивали бродяги-аскеты, не радел. Для Дмитрия он оставался ходячей тайной, окутанной флером мистики, — лысый Нострадамус-визионер с выщипанными бровями.

Но исчезни вдруг джавляк, уйди, ведомый своими видениями, — и словно часть тебя оторвется и исчезнет. Как-то незаметно получилось, что дервиш Як Безумец стал Дмитрию важен. И не потому, что дервиш ухаживал за ним и лечил его, — признательность тут вовсе ни при чем. Причина исключительно в самом Яке — таком, каков он есть.

Из-под повозки раздались раскаты молодецкого храпа. Дмитрий поморщился, огляделся в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, но удовольствовался костью, которую обгладывал за ужином джавляк. Прицелившись, он запустил ею в темноту между колес. Храп смолк. Невидимый дервиш завозился под повозкой. Дмитрий чуть наклонил корпус вправо, и летящая кость просвистела мимо уха.

— Сукин сын, — усмехнувшись, пробормотал он по-русски.

Под повозкой стало тихо — Як больше не храпел.

Дмитрий лег на теплую землю, положив голову на руки. Прямо над ним пересекала черное небо извилистая, искрящаяся лента Млечного Пути. Огромные звезды молчаливо мерцали во тьме и тишине. “Камни, — вдруг вспомнилось ему. — Я совсем забыл о камешках. Ладно, не к спеху. Успеется еще…”

Из созвездий, рассыпанных в небе, Дмитрию были знакомы только ковши обеих Медведиц. Он лежал и, кусая губы, смотрел на колкую искру Полярной звезды.

* * *

Дмитрий подскочил, как подброшенный пружиной, сел и, скрипнув зубами, обхватил руками голову.

— Сейчас, — хрипло проговорил он, поднимаясь. — Сейчас…

Встал и помотал головой, словно бык, отгоняющий назойливых мух.

— Сейчас, — повторил он. — И хватит… Хватит…

Решительным шагом он направился к повозке. Но не к своей.

Они уже спали. Фатима лежала у занавеси, преграждая путь внутрь. Она настороженно вскинулась, едва его рука отвела занавес, но увидев, кто ее потревожил, спешно прикрыла подбородок покрывалом.

— Приведи ко мне Каму, — коротко велел он.

И сразу же ушел.

Не прошло и пяти минут, как полог на входе в его “спальню” колыхнулся. Гибкая женская фигурка, с головой укутанная в покрывало, скользнула в повозку и замерла, стоя на коленях.

— Иди сюда, — позвал он, снимая рубашку и бросая ее в угол.

Дмитрий не видел лица девушки. Она накинула ткань на лицо, как капюшон, оставив лишь небольшую щель для глаз. И даже приблизившись, не сбросила покрывала. Согнутым пальцем он подцепил ткань.

Кама смотрела на него своими темными глазами, прикусив пухлую нижнюю губу. Ничего, кроме браслетов и длинной кисейной рубашки, на индианке не было. Дмитрий втянул ноздрями исходящий от нее терпкий мускусный запах. Кама подняла лицо и прикрыла веки.

Он коснулся ладонью ее подбородка, ожидая, что девушка отшатнется. Но она не шевельнулась, принимая его ласку.

Дмитрий наклонился над нею, коснулся губами ее губ и почувствовал, как тонкие пальцы развязывают узел его кушака.

Неужели смысл жизни мужчины составляют война и женщины?

Впервые за долгое время мысли оставили его. И больше не изнуряли своим присутствием.

Он жил. Он скакал на лошади, подставляя лицо встречному ветру. Стрелял из лука каждый день, чувствуя, как оружие становится все более и более послушным. Он научился бить птицу влет, нанизывая ее на стрелу. Он участвовал в охоте, принимая приглашения эмиров. Охотился сам. Убил в одиночку матерого вепря.

Он фехтовал ежедневно, тренируясь сам и обучая премудростям боя маленького Ануширвана. Мальчишка бегал за ним, как собачонка, заглядывал в рот, стремглав бросался выполнять любое мелкое поручение и, казалось, даже гордился рабским кольцом, пробившим мочку его правого уха.

Так проходили дни. А ночи были заполнены женской лаской. Он не зря назвал индианку Камой. Не только в игре на ситаре и танцах была она искушена.

Зоррах… Сумасшедшая девчонка — бросилась на Каму с маленьким кинжалом, который умудрилась где-то раздобыть. Слава Богу, закончилось все благополучно. Индианка сумела выбить кинжал и отправить ревнивицу в нокаут.

Дмитрий не продал Зоррах, как обещал. И не потому, что она, очнувшись, закатила истерику и грозилась покончить с собой, повесившись на собственных косах. Но разве затем он спасал девчонку? Своей выходкой Зоррах наконец добилась своего — разделила с ним постель. И теперь ходила гордая.

Он уже ничему не удивлялся, не раздражался, принимая все, как данность. В том числе и самого себя. И не чувствовал по этому поводу радости — ему было достаточно покоя.

Он играл в шатрандж с Джафаром и возобновил занятия арабской грамматикой с Яком.

А камешки, найденные им в ручье, на самом деле оказались драгоценными. Сапфирами, которые уступают в твердости только алмазу.

* * *

Тамерлан и не думал о нем забывать. И знал, что эмир Димир Мерики оправился от ранения. И послал ему в дар коня. Подарок означал также, что Тимур желает присутствия эмира Димира в своей ставке.

Дмитрия вороной красавец-жеребец влюбил в себя с первого взгляда. Конь был необычно рослым и сильным, но в то же время удивительно легким и быстрым. А что до красоты, то вороной вызывал восхищенное прищелкивание языком у всякого, кто его видел. Лоб жеребца украшала белая звезда, ноздри были нежными и розовыми. Нос с горбинкой. Он фиолетовым глазом покосился на протянутую подсоленную лепешку и осторожно взял ее губами.

— Красавец, красавец… — ворковал Дмитрий, угощая жеребца. — Какой же ты красавец…

Жеребец доверчиво ткнулся мордой ему в ладонь, выпрашивая еще угощения.