Нукер Тамерлана - Олег Кулаков

— Хоп[45], — произнес он. — Довольно, Кама.

Она тотчас прекратила играть, отложила в сторону инструмент и замерла, покорно ожидая других пожеланий господина, чтобы тут же выполнить их.

Он не знал настоящего имени этой танцовщицы и не хотел его знать. Он дал ей новое. Обычная практика, бытующая здесь: человеку, попавшему в рабство, частенько давалось новое имя, чтобы драгоценный язык хозяина ненароком не повредился при произнесении варварских созвучий. Теряешь свободу — теряешь все.

Миниатюрную красавицу-индианку с точеной фигуркой богини Дмитрий назвал Камой. Почему? Он и сам толком не понимал. Наверное, в насмешку над самим собой. Вся Индия сводилась для него к нескольким понятиям: йог, слон, ситар, санскрит, кама-сутра… Обширнейшие познания, нечего сказать. А слово “кама” означает “полное удовлетворение физических желаний”.

В любой, даже самой горькой и глупой шутке есть, как известно, доля истины. В его насмешке над собой она, истина, несомненно присутствовала: девчонка была не просто красива, а сумасшедше красива. Встреться ему такая случайно где-нибудь на улице Питера там, в будущем, и он бы, наверное, с отвисшей челюстью понесся вслед и в лепешку разбился, лишь бы завязать знакомство. Да, поистине царский подарок сделал ему Халиль-Султан.

Она сидит на расстоянии протянутой руки, доступная и покорная. А ему от ее покорности муторно. Дмитрий привычным уже движением погладил пальцами рубец на щеке.

— Налей мне кислого молока, Зоррах.

Зоррах, притихшая было, пока Кама играла на ситаре, встрепенулась, нацедила из бурдюка большую пиалу и поднесла. Дмитрий с удовольствием выпил кислого, бьющего в ноздри молока. Гарем, хмыкнул он про себя, маленький такой, но все же самый настоящий. И все его радости при нем: Зоррах ревновала к Каме, и ревновала люто. Ревность ее не ведала границ, и границы пришлось устанавливать ему самому.

— Не помыкай ею, она тебе не служанка, — строго сказал он Зоррах. А потом, подумав, добавил просто и буднично: — Ослушаешься, продам тебя.

Не ожидавшая услышать ничего подобного, Зоррах глянула на него, согнулась, как от удара, и разрыдалась.

— Перестань реветь и подними лицо, — велел он девочке, заглянул в ее испуганные глаза, утер мокрые от слез щеки и сказал: — Будь ей как сестра, и я всегда буду доволен.

Единственного внушения хватило, чтобы воцарился мир. Или видимость мира.

Спина затекла — слишком долго нежился. Дмитрий повел плечами, разминая мышцы. Хватит разлеживаться на коврах и подушках, пора проветриться. Он сел и потянулся было за сапогами, но Кама опередила, быстро схватила обувь и подала.

Отодвинув колышущуюся под легким ветерком занавесь, Дмитрий спрыгнул с неторопливо ползущей повозки. Их теперь было целых четыре. Одна — для него самого и сундуков с золотишком, вторая — для Зоррах и Камы, третья — для всяческого оружия, панцирей, кольчуг и седел, а четвертая — для прочего скарба, юрт и всякого хозяйственного барахла. Джафар позаботился обо всем на совесть. Кривой, казалось, и про торговлю свою позабыл, перестал прибедняться, сбросил старый залатанный халатишко, обтянул брюхо добротной тканью и ходил теперь степенно, по-хозяйски заложив руки за спину, единственным своим оком зорко оглядывая вверенное добро. Он купил несколько невольников, а заодно нанял в охранники четверых солдат из числа новоиспеченных калек, болтающихся при обозе. Фатиму торговец пристроил к девчонкам: та их холила и носы им вытирала. Да, к новой должности Джафар относился с достойным всяческих похвал рвением.

“Личная” телега Дмитрия возглавляла короткую колонну. За нею трусила оседланная пегая кобыла. Дмитрий быстрым шагом нагнал повозку и вскочил на облучок, а заглянув внутрь, обнаружил храпящего на подушках джавляка. Ночи, даже дождливые, дервиш предпочитал проводить на свежем воздухе, а вот топать жарким днем на своих двоих рядом с повозкой и не думал, спал себе внутри, овеваемый сквознячком: на день кошмы навеса подворачивали снизу для лучшей вентиляции. Бесцеремонно отпихнув босую стопу Яка, Дмитрий снял с деревянного крюка бастард, пояс с ножом и короткий суконный чекмень. Дервиш почесал во сне пяткой одной ноги лодыжку другой, перевернулся на другой бок и продолжил выводить носом рулады.

Дмитрий на ходу набросил чекмень на плечи, перетянулся поясом и подвесил меч. Он развязал поводья на железной скобе, вбитой в боковину повозки, отвел кобылу и взобрался в седло. На передней луке висела камча. Он сунул запястье в петлю на рукояти и приподдал лошади по крупу, посылая ее рысью.

* * *

Десятника обозной охраны звали Аяром. Коренастый и кривоногий детина с монгольской косой, спускавшейся из-под шлема на спину, он изогнулся в седле, отвечая на приветствие Дмитрия, и молчаливыми тычками пальца выделил трех воинов из подначального десятка. Те беспрекословно устремили коней за пегой кобылой.

Дмитрий предпочел бы совершить прогулку в одиночестве, как в самый первый раз, когда покинул пылящую тысячами ног, медлительную обозную массу и отправился прогуляться по окрестностям. Но вечером того же дня у его юрты появилось высокое обозное начальство в лице эмира Шемседдина. Дмитрий принял гостя со всем полагавшимся по протоколу почетом и велел нести угощение.

Эмир Шемседдин выпил предложенную ему чашу кобыльего молока, лениво поклевал рассыпчатого плова, отер вислые, подкрашенные хной усы и в витиеватых выражениях выразил свою радость по поводу выздоровления эмира Димира Мерики. Но также выразил обеспокоенность его отлучкой в полном одиночестве. Не ровен час что-нибудь случится, сетовал гость, и что тогда скажет Повелитель, а? Конечно, вне сомнений, трудно сыскать под небом бахадура, способного поспорить с эмиром Димиром в силе и воинском умении, но покидать защищенный обоз одному, без сопровождения, все-таки неразумно… Шемседдин мягко и пространно увещевал, а Дмитрий слушал. Золотая пайцза с тамгой Тамерлана давала возможность эмиру Димиру Мерики делать практически все, что взбредет в голову. Болтаться вне обоза одному, например. Но Шемседдин не за него беспокоится, а за себя.

— Будь по-твоему, — согласился Дмитрий. — Буду брать с собой воинов. Не тревожься, ты дал мне мудрый совет: выздороветь я выздоровел, но еще не окреп. Разумнее быть осторожным.

Эмир Шемседдин остался доволен его покладистостью и убрался восвояси, а Дмитрий решил, что если и возьмет с собой солдат, то не более трех. Он ищет уединения, и большой эскорт ему нужен как собаке пятая нога.

Нынешняя поездка была третьей по счету. Десяток немногословного Аяра — случайный выбор: подскочил к первому же встреченному ун-баши, спросил имя и потребовал трех солдат. Имя спросил скорее ради интереса, и не подумал даже вытаскивать из-за пазухи золотую пластинку с печатью Тимура. Нет необходимости: эмир Димир Мерики сам по себе — здоровенная такая пайцза, его даже самая последняя обозная шавка знает. И сегодня решил взять воинов у того же Аяра. Тем более что найти десятника не представляло труда: как и в войске, в обозе тот же железный порядок — каждому сверчку свой шесток.

Довольная кобыла бодро бежала рысью. Дмитрий бросил поводья на луку, давая лошади самой выбирать дорогу, и ждал, когда затихнет позади шум обоза: скрип деревянных колес, мычание и блеяние скота, рев верблюдов и перекличка людских голосов.

В пологой ложбине, куда направилась кобыла, до его слуха донеслось журчание воды. Пегая сама отыскала ручей и принялась пить прозрачную, как стекло, воду, шумно отдуваясь и пофыркивая. Он дал лошади напиться, а потом шагом послал ее вверх по руслу. Трое солдат держались за спиной, на глаза не лезли, создавая иллюзию полного одиночества.

Извилистый ручеек то прятался в густой траве, то показывал песчаное дно в желтых солнечных проплешинах. Кобыла вспугнула гревшуюся на камне зеленую змею, и та молнией метнулась в щель между камнем и кривым стволом колючего куста. Н плоском камне, послужившем змее лежбищем, хорошо было бы посидеть и посмотреть на бегущие прозрачные струи, но соседство — кто его знает, может, змеюка ядовитая? — не прельщало.

Дмитрий послал кобылу дальше — и правильно сделал. Метрах в ста выше вдруг открылась маленькая заводь с крохотным, словно игрушечным, звонко булькающим водопадом. Большой плоский валун будто нарочно воткнули в пологий склон, по которому сбегал ручей, и поток растекся по замшелому камню, а вода падала с его края прозрачным, мерцающим занавесом. Дно круглой заводи устилал не песок, а мелкая, скатанная водой галька. В дрожащем хрустале подсвеченных солнцем бегущих струй округлые разноцветные камешки казались россыпью самоцветов.

Дмитрий остановил кобылу, спешился и сел на травянистый берег. Стащил сапоги, закатал штанины до колен и опустил в воду босые ступни. Вода в маленькой заводи оказалась студеной. Он поежился от удовольствия.