Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Игорь Шелест

— Скажите, хватит ли у вас еды на двух таких голодных?

— О, понимаю! — неожиданно посерьёзнел тот. — В нашем городе могут понять по-настоящему проголодавшегося человека… Для нас вы — наижеланнейшие гости!

— Приятно слышать… Только как бы вы не пожалели о неосторожно сказанном.

Тамарин хотел было углубиться в карточку, но официант предупредил его:

— Нужно ли тратить время, если вы так голодны?.. Я назову фирменные блюда, и, уверен, они придутся вам по вкусу. — Жос и Надя одобрительно переглянулись. — Извольте послушать: могу предложить вам на закуску немного красной рыбки, салат и грибки. На первое — сборную солянку (она у нас выше всех похвал!). На второе — жаркое из барашка в горшочке; к нему цветная капуста в сухариках…

— Все! Умоляю, ни звука больше!

Надя подхватила:

— Да, да, материализуйте как можно скорей ваши гениальные идеи!.. Смилуйтесь над нами!

— О кофе и пломбире поговорим потом, — скороговоркой добавил Жос. — Фу ты, господи, Наденька, чуть не забыл совсем! Что же мы выпьем в этот наш светлый день?.. Шампанского, а?

— Если есть, полусухое.

— К вашему удовольствию.

— Тогда пожалуйста.

Официант исчез. Надя рассеянно взглянула на публику в зале, на приспущенные тяжёлые кремовые портьеры над большими светлыми окнами, на люстры.

— Мой рыцарь, вам не кажется, что мы попали в царство добрых и заботливых людей: в Петродворце — удивительный таксист-гид, здесь — официант… Вздумай я рассказать в Москве, и поднимут на смех: «Ты бредишь! В сфере „обслуги“ таких теперь нет!»

Жос постучал костяшками пальцев о подлокотник:

— Ваше величество, не говорите под руку: бегу звонить насчёт гостиницы.

— Господи, как я неосмотрительна! — Надя подёргала себя за ухо.

Тамарин вышел, но очень скоро появился в зале, и Надя все поняла:

— Глядя на вас, можно подумать, что мистер Стерн в Штатах построил махолёт и…

Жос попробовал улыбнуться:

— Моё известие не так ужасно… И всё же оно пакостное: «На сегодня мест в гостиницах нет!»

Надя взяла его руку, глядя в глаза, как обиженному ребёнку, стала гладить. Жос замотал головой:

— Теперь видите, душа моя, какое допустил я легкомыслие, пригласив вас в этот город-музей «без вида на жильё».

— Не огорчайтесь, Жос… Я бесконечно счастлива! Ну побродим до утра по Ленинграду…

— Хорошо бродить по Питеру, Наденька, зная, что в любой момент можешь вернуться домой и прикорнуть. Сам-то я — пустяки! А каково сознавать, что натрепался девушке, что все-то будет о'кэй — и музеи, и парки, и номера в гостинице, — а потом водить её до утра по пустынным улицам, видя, как бедняжка падает от усталости и клацает зубами. Нет, это не фасон!..

Тогда-то и появился рыжий добряк с уставленным яствами подносом:

— Будто и не задержался, а вижу: настроение у гостей помрачнело…

Жос поспешил заверить его, что причина не в нём. Тот, раскладывая закуски, сказал тихонько:

— А все же обидно, если у нас испортили вам настроение.

Тамарин спросил:

— Вы, как видно, коренной ленинградец?

— И этим горжусь!

— Нам и говорили, что коренные ленинградцы — отзывчивый народ.

— Надеюсь, у вас не появились основания оспорить это?

— Представьте, звоню сейчас официальным лицам, которые заверили меня — я им телефонировал из Днепропетровска, — что забронируют для нас места в гостинице, а мне вдруг говорят: «Простите, что так получилось, но на сегодня мест в гостиницах нет».

Официант вскинул глаза:

— Коренные ленинградцы так поступить не могли.

— Может быть, может быть… Но от этого не развеселишься.

— Постойте-ка! Как же вам помочь?.. Значит…

— Я — доцент вуза, моя спутница — филолог. Приехали утром, сразу же помчались в Петродворец, в Ломоносов — располагаем только субботой и воскресеньем. Были уверены, что ко времени возвращения в город с гостиницей уладится… И вот…

— Ясно. А идея такая: наш метрдотель — Владимир Александрович — обстоятельный и милейший человек. К нам пришёл недавно, работал прежде во Дворце молодёжи администратором. Там отличная гостиница, и у него там много друзей…

Молодые люди и вина не пригубили, а в груди потеплело.

— Большущее спасибо за участие, — сказал Тамарин, — только нас-то он не знает.

— А я скажу ему о вас. Ну, схитрю чуток, будто вы видели его раньше там, во Дворце молодёжи, и теперь, оказавшись в трудном положении, попросили через меня узнать, не поможет ли устроиться в гостинице. Вам ведь на сегодня и завтра?

— На сутки! Завтра вечером мы уезжаем.

— Так скоро?

— Понедельник — день рабочий. — Тамарин посмотрел на официанта с сомнением. — А все же как-то неловко… Так вот с бухты-барахты…

— Не беспокойтесь: я сделаю первый шаг и попрошу его к вам подойти.

Жос понизил голос:

— Мы, очевидно, должны его как-то возблагодарить?

Официант предостерёг жестом:

— Избави вас бог хоть намекнуть на это!

Тамарин пожал плечами:

— Хорошо, что предупредили. А то, глядишь, черт попутал бы…. Случается, и доброта людская имеет свой тариф.

— Не стану разубеждать, но наш метр — человек настоящий. Словом, первый ход за мной, а вы постарайтесь развеяться. Приятного вам аппетита!

Как ни голодны были наши герои, но последующие минуты они провели не столько наслаждаясь едой, сколько в ожидании метра. Все мысли сосредоточились на предстоящем разговоре. Метрдотель представлялся вальяжным, толстым, во фраке, с улыбкой опытного физиономиста. Через минуту Тамарин уже костил себя за то, что вовлёк официанта в их деликатные заботы. «А теперь вот нужно объяснять метру, просить… Чёрт возьми, как все это нелепо!.. Вот я учёный, лётчик-испытатель первого класса приехал на два дня в Ленинград не по службе — по своим душевным устремлениям: возьмите с меня те же деньги за номера в гостинице, как с иностранца, но не унижайте, не роняйте достоинства советского человека перед заморским торговцем галантереей!»

С такими мыслями Тамарин уставился в тарелку, делая вид, что занят её содержимым, и тут услышал:

— Приятного аппетита, милые гости!

Жос поднял глаза и увидел довольно молодого, худощавого человека в тёмном костюме.

— Простите, Владимир Александрович, что побеспокоили вас… — начал было с некоторым смущением Тамарин. Метрдотель остановил его взглядом потеплевших глаз:

— Ни о чём не беспокойтесь, обедайте, отдыхайте. Я скоро освобожусь и напишу записку Вере Александровне — дежурному администратору Дворца молодёжи, она вас устроит.

— О! Владимир Александрович, как мы вам благодарны!

— Вы — наши гости, и этим все сказано. Буду рад, если в Ленинграде вам будет хорошо.

Удивительный метрдотель исчез так же, как и появился — словно бы растаял в струйках дыма. Изумлённые гости несколько секунд молча смотрели друг на друга, потом Надя сказала:

— Это же кудесник!.. Хоть внешностью и похож скорее на комсомольского инструктора. Неужели будет так, как он сказал?

— Я никак не приду в себя. — Жос выразительно пожал плечами.

И тут появился официант с солянкой и, заговорщически улыбаясь, принялся разливать её по тарелкам. Он тихо спросил:

— Ну как вам наш метрдотель?

— Выше самых добрых наших ожиданий! На мой взгляд, Владимир Александрович — лучший из метрдотелей нашего времени!

— Вот, — довольно кивнул Тамарину официант, — выходит, есть и среди нашего брата настоящие люди. Увидите, он все сделает, как сказал.

— И вам уж такое спасибо за идею, за помощь! По сути, вы и есть самый отзывчивый человек!

— Я — ленинградец! — расплылся официант. — Впрочем, как и он!

Довольные обедом и ещё более возбуждённые тем, что все улаживается с гостиницей, Жос и Надя вышли на Садовую улицу. Записка от метра была у Тамарина в кармане, но в ней, собственно, значилось, как проехать к Дворцу молодёжи. Прощаясь, Владимир Александрович сказал: Вера Александровна о вас уже знает.

Подвернулось такси, и молодые люди помчались сперва на вокзал за вещами, а когда ехали к Дворцу молодёжи, Тамарин попросил шофёра свернуть к ближайшему рынку. Надя не сразу догадалась, зачем.

— Пойдёмте, пойдёмте со мной, — пригласил он.

Цветочный ряд полыхал множеством ярчайших красок. Метровые гладиолусы светились багряным бархатом разверстых своих пачек: розовощёкие, лиловые, оранжевые георгины, геометрически безупречные и отпугивающе-красивые, как распомаженные красотки; астры, целые клубления астр, привлекающие к себе многообразием радужных цветов и оттенков, пышно-игольчатые и застенчиво-скромненькие, как замарашки девочки; и флоксы — вездесущее буйство сиреневых, белых, нежно-розовых и пурпурных флоксов, будто бы дымящихся в своём неистовом цветении, источающих волнующий аромат; и розы…

Особенно приглянулись Тамарину почти белые с чуть розоватым оттенком. Их темно-зелёная, поблёскивающая зелень ещё ярче выявляла чистоту и свежесть полураскрывшихся бутонов, нежно-ароматных и милых.