Кордон - Николай Данилов

— А чужеземцы тут при чем?

— Примазываются, чтоб мы их шибко не били.

Вскоре перед защитниками порта развернулось трагическое и в то же время забавное зрелище…

Унтер-офицер Николай Усов, худенький и седенький, несмотря на свои тридцать пять лет, выглядел старичком. Метис по происхождению, он ни внешне, ни по характеру не пошел в отцовскую родню казаков, а перенял черты родственников по материнской линии, у которых столетием раньше ительменская кровь смешалась с русской.

Когда-то, еще в XVII веке, появились на полуострове первопроходцы с материка. Это были русские люди — казаки, моряки, путешественники и беженцы. Не имея сил и возможности возвратиться назад или не желая этого, прибывшие оседали на новом месте, в основном в южной части полуострова. Жизнь породнила переселенцев с местным населением. Их женами стали ительменки. Шло время. Аборигены постепенно обрусели, а русские кое-что переняли из обычаев и нравов ительменов. Небогатый местный гортанный язык претерпел основательные изменения, русский смешался с ительменским. Взаимное влияние двух народов сказывалось во многом. Совместные дети уже не были ительменами, но и не считались русскими. Давно придуманное кем-то слово «камчадалы», коим называли ительменов, утвердилось за метисами. Новое потомство приняло христианство. Метисы уже не отдавали, как это делали ительмены, мертвецов собакам, не употребляли одурманивающий напиток — отвар мухомора. Многие из них освоили огородничество. Однако немало было и таких, кто утратил ремесла русских дедов и отцов — ковку железа, бондарное и гончарное мастерство, шорничество, чеботарное дело, не умели пахать и сеять. Мужчины-камчадалы занимались охотой и рыболовством, женщины — сбором ягод, грибов, домашним хозяйством.

В конце XVIII века население южной части острова постигла ужасная беда — гнилая горячка и оспа унесли в могилу пять тысяч жителей. Вскоре после жестокой эпидемии, в 1799 году, якутский воевода распорядился переписать население южной Камчатки с целью обложения выживших ясаком (налогом). Перепись показала, что мужчин осталось 1339 человек.

Николаю Усову повезло: его родители выжили. Уже служа в армии, он женился на миловидной камчадалке Пелагее, у которой, как и у него, был русский дед. Невысокие ростом, смуглые, с серыми глазами, абсолютно обрусевшие супруги Усовы родили двоих детей. Николай был доволен своей жизнью. Он один из камчадалов дослужился (шутка ли!) до унтер-офицера. Его оДевали и кормили за казенный счет, давали жалование. И в то же время он, служащий Сорок седьмого флотского экипажа, был при доме, жил вместе с семьей. Это ли не счастье! Усова использовали в порту в основном на хозяйственных работах. Вот и последний раз, 16 августа, ему приказали взять с гарнизонной гауптвахты шесть матросов и привезти с ними на плашкоуте тысяч пять кирпича. Маленький кирпичный завод располагался в лесу, за Тарьинской бухтой. Перед самым отходом плашкоута в порту появилась Пелагея с детьми. Она попросила мужа взять ее с собой, просто так, на прогулку, за ягодами: чего дома скучать без супруга! Желание Пелагеи усилилось, когда увидела, что среди матросов, приведенных с гауптвахты, был и ее родной брат, Иван Киселев. Шурин поддержал сестру, и Николай Усов махнул рукой:

— Садитесь!

Плашкоут и шлюпка-шестерка под парусами при малом ветре ушла в Тарьинскую бухту. Через трое суток, во второй половине дня 19 августа, груженный кирпичом плашкоут и прицепленная к нему шлюпка медленно отошли от берега. Люди, еще будучи в лесу, слышали накануне и в день отбытия с кирпичного завода глухие отдаленные выстрелы. Стрельба в порту — дело обычное и привычное. «Идут артиллерийские примерные занятия», — поняли они.

Выходя из Тарьинской бухты, обогнули Раковый перешеек и увидели эскадру кораблей. Она кучно стояла против Петропавловска. Усов порадовался:

— Сам адмирал Путятин прибыл к нам в гости!

Ой ли! — усомнился кто-то.

— Командующий, — заверил унтер-офицер. — Кому другому тут быть? Он, говорю.

На кораблях люди забегали. Они что-то кричали, махали руками. Усов и матросы сняли головные уборы, потрясли ими в воздухе. Пелагея платком поприветствовала моряков. Смотря на повеселевших взрослых, радостно завизжали, запрыгали дети.

С кораблей стали спускать гребные суда. Семь катеров под флагами направились к плашкоуту.

— Не велика ли нам почесть? — недоуменно сказал Усов. — Не к себе ли хотят пригласить? А мы в гоязной робе…

— Братцы! — вдруг выкрикнул матрос Семен Удалов, известный в порту по прозвищу Удалой. — Это чужие корабли! Смотрите на флаги — английские и французские!

Оплошность поняли все.

— Разворачивайте! — прокричал Усов. — Меняйте паруса!

Матросы метнулись к полотнищам. Их ловкие, сильные руки заработали лихорадочно. Однако уходить назад было поздно. Гребные суда, набрав скорость, сокращали расстояние.

— Братцы! Слушайте меня! — обратился ко всем Удалов, видя, что унтер-офицер сильно растерялся. С волевым лицом, сильный и стройный, матрос обвел всех строгим взглядом. — От погони не уйти, а драться с врагом нечем. Нас пленят, а посему набирайтесь духу, чтобы ничего не сказать. Мы — русские люди и нам непристойно склонять колени перед чужеземцами. Всем молчать. Помните присягу…

— Правильно Семен говорит, — поддержал матроса Усов. — Скажем, мы артельщики, необученные, нам ничего неизвестно. Все прикидываемся простачками..

— Что же будет, Коленька? — испуганно запричитала Пелагея. — Куда ж я с ними-то? — Она в страхе прижима ла к себе детей.

— Пашка, молчать! — прикрикнул муж. — Проглоти язык! Ты для ворогов немая.

Гребные суда окружили плашкоут…

Момент пленения наблюдали из порта со всех батарей. Семь катеров, на которых было не менее двухсот вооруженных человек, окружили семерых безоружных моряков. Суда сгрудились у плашкоута. Какая-то заминка. Видимо соображали, как буксировать груженый бот. Потом суда разделились. Четыре катера, взяв на буксир плашкоут и шлюпку, потянули их к эскадре, два пристроились с боков, седьмой замыкал шествие.

— Мыши кота на расправу потащили, — бросил кто-то грустную шутку.

С берега было видно, как по трапу поднялись на «Форт» семь пленных моряков, женщина и двое детей…

Забегая вперед, скажем, что одному из них, матросу Семену Удалову, выпадет счастливая доля быть незабытым потомками. Сами враги назовут его русским Курцием.

ЗАТИШЬЕ

Гардемарин Гавриил Токарев, труднее других моряков переносивший корабельную качку вплоть до порта Калао, к своему удивлению, в последующем путешествии стал чувствовать себя лучше. Как ребенок, переболевший корью, он, кажется, преодолел морскую болезнь, чтобы к ней не возвращаться.

— Это потому, что я своевременно и неоднократно пускал кровь, — отнес выздоровление Токарева к своим заслугам корабельный доктор Вильчковский.

— Несомненно, — согласился Гавриил. — Премного благодарен за заботу. Беспомощность в плавании грозила мне списанием с корабля. Я мог навсегда расстаться с морем, жизнь без которого не мыслю.

Гардемарин Владимир Давыдов по этому поводу не без свойственного ему юмора сказал:

— Преклоняюсь перед умением господина Вильчковско-го оставлять в строю лучших моряков Российского Императорского флота. Правда, ему помогали в этом благородном деле не только медики. Кое-кому из воспитанников Морского кадетского корпуса с друзьями повезло. А лучший друг — залог здоровья.

— Льстец! — прервал его Гавриил. — Надеюсь, всем понятно, почему ты до сих пор на ногах?

— Не мог, не имел права болеть. Кто бы тогда выходил моего друга?

Однако на полном серьезе Токарев признался Давыдову, что болезнью был напуган не на шутку. Были моменты, когда он прощался не только с морской службой: казалось, что никогда не вернется домой, не увидит стариков, не встретится с любимой Ольгой, с которой перед отбытием в кругосветное путешествие у него состоялась помолвка. Под впечатлением удручающих мыслей Гавриил и сочинил тогда пессимистическую «Березку», изображая в белоствольном деревце Ольгу, себя — в Тополе. Но молодость тем и хороша, что способна бороться и с тяжелыми недугами. Юноша не расслабился до конца, не поддался унынию. Его сильный организм отчаянно сопро-

тивлялся и победил. Гавриил, поднявшись с постели, быстро восстановил свой вес, к нему вернулись аппетит и хорошее настроение. Преодолев морскую болезнь, Токарев за время похода от перуанских берегов не поддался простуде, миновали его скорбут и прочая хворь, свалившие в койки к концу путешествия многих моряков. Долго и стойко держался на ногах и Давыдов. Однако дурно пахнувшая «гнилая» вода с густым слизистым осадком на дне последнего чана расстроила животы обоих гардемаринов.