Кордон - Николай Данилов

Завойко повернул голову и увидел лист старой жести, прикрепленный к дереву у кладбища. На рыжем от ржавчины полотне крупно было намалевано смолой: «Добро пожаловать!»

— Гостеприимные вы хозяева, — шутливо произнес губернатор. — И все равно полезут. Перед вами, скорее всего, могут высадить десант.

— А мы тут зачем? — Каланча похлопал ладонью по груди. — С божьей милостью отобьем.

Кто-то вставил:

— На Бога надейся, а сам не плошай.

— Понятно, — согласился Каланча. — Бог-то Бог, а сам не будь плох. Постараемся!

Губернатор поговорил отдельно с мичманом Поповым и гардемарином Токаревым. Командир батареи и его юный помощник также заверили, что их люди сделают все возможное, чтобы не посрамить чести русского воина.

С наступлением темноты Завойко собрал командиров и провел военный совет. Еще раз подробно обговорив действия всех батарей и команд, офицеры разошлись по боевым постам с твердым намерением достойно отражать нашествие чужеземцев.

Уже было поздно, когда губернатора нашел в канцелярии высокий старик-камчадал. Он по пути заходил в хутор Авача, принес от Юлии Георговны письмо. Жена сообщала, что устроилась с детьми на новом месте вполне сносно, молитвенно просила мужа сообщить ей о себе.

Узнав, что старик пришел в город с внуком, которого снова можно послать на хутор, Василий Степанович начал быстро писать записку:

«К порту подошла англо-французская эскадра из шести кораблей. Мы полагали, что неприятель, придя с превосходными силами, сейчас же сделает решительное нападение. Не тут-то было. По всей вероятности, он нас считает гораздо сильнее. Это дает нам надежду, что с божьей помощью выйдем с честью и славой из этой борьбы. Сегодня мы поменялись выстрелами, но их бомбы и ядра были к нам вежливы. Бог за правое дело: мы их разобьем. Кто останется жив, про то никто не знает. Но мы веселы и тебе желаем не скучать…»

Василий Степанович задумался, не решаясь писать то, что невольно лезло в голову. Но об этом же ежечасно думает и жена. Зачем от умного человека таить правду? И он снова наклонился над бумагой:

«Останусь жив — увидимся, не останусь — судьба такая. Царь детей не оставит, а ты сохрани их, чтоб они были люди честные и служили достойно Отечеству. Прощай. Если Богу угодно не дать нам свидеться, то вспомни, что и жизнь долга ли? Рано ли, поздно ли, придется расстаться. Обнимаю тебя, милая. Целую тебя и детей. Твой Василий».

— Позови своего внука, — велел Завойко камчадалу.

На окрик старика в канцелярии появился щуплый

черноглазый паренек лет пятнадцати-шестнадцати. За его спиной висели два ружья-кремневки, на поясе, как и у деда, — большой охотничий нож в берестяной ножов-нице.

— Как звать? — спросил Василий Степанович.

Паренек молчал.

— Убогий он, немой, — ответил за него старик, снимая с внука свое ружье. — Слышит, все понимает, а язык не ворочается. С малолетства так.

— Тогда скажи ему сам, что письмо очень важное и ни в чьи посторонние руки попасть не должно? Завтра вернется?

— К утру.

Завойко кивнул. Когда паренек, выслушав напутствие деда, ушел, Василий Степанович спросил:

— Не мал мальчишка воевать?

— Что ты! — возразил старик. — Моей крови парень. Отца его задрал медведь. С того дня мальчонка и онемел. Но вырос не робкий. Пять раз ходил со мной на косолапого.

— Может, в пожарную команду вас пристроить? — осторожно спросил Завойко.

Старик запротестовал:

— Не обижай, начальник. Я сорок медведей взял. Рука у меня тверда еще и зрением Бог не обидел: прицелюсь в глаз, в него и влеплю. Аль не слыхал о Степане Дуры-нине? Вот он я, медвежатник, перед тобой.

— Покажи свою пушку, — пожелал губернатор посмотреть старинное ружье.

— Глянь. Таких ноне мало.

Василий Степанович с интересом рассматривал полупудовое ружье. К самодельной березовой ложе был добротно прикреплен металлическими скобами полуторааршинный шестигранный ствол с широким раструбом.

— Заряжено? — спросил Завойко и, получив отрицательный ответ, с трудом оттянул тугой курок. — Есть, Степан, у тебя порох, свинец?

— А то как же? — Дурынин вытащил из кожаного мешочка свинцовый орех. — Вот этим двуногого зверя бить будем. Из фунта осемь штук получается.

Василий Степанович, держа ствол кверху, нажал ла спусковой крючок. Курок щелкнул, как сломанный сук.

— На какой дальности ружье достает цель? — поинтересовался Завойко.

— Саженей на тридцать сваливал крупного зверя наверняка, — уведомил старик. — А уж коль объявится ближе, и разговаривать нечего.

— Значит, повоюем! — бодро сказал губернатор и с улыбкой передал ружье хозяину. — Определяйся, Степан, с внуком в команду волонтеров, к поручику Губареву. — Он посмотрел в сторону вражьего стана. — Вон где притаились теперь ваши медведи.

— Это волки, — поправил губернатора старик. Он имел к серым хищникам отвращение. — Далековато притаились. Вот я и не возьму в разум: как доставать из ружья их будем?

— Рано или поздно завоеватели на берег высаживаться начнут, — убежденно произнес Завойко. — Тут уж, Степан, не оплошай — дело до рукопашной может дойти.

— Не оплошаем, — заверил Дурынин.

Василий Степанович, растолковав камчадалу, как найти команду волонтеров, пошел на Сигнальный мыс. Губернатор считал, что в опасное для петропавловцев время его место на аванпосту.

Нависала ночь. Темная, тихая, таинственная…

ПЛЕНЕНИЕ

Утро, медленно растворяя ночную темень, постепенно высвечивало на рейде бухты силуэты неподвижных кораблей. Эскадра стояла в прежней, вечерней, диспозиции. Иностранцы, словно находясь в родном порту, спокойно несли свою службу. На кораблях аккуратно, через каждые полчаса, отбивали время склянки, посвистывали боцманские дудки, точно в срок менялись вахтенные. С подчеркнутой педантичностью, свойственной европейцам, в обозначенный час горны известили моряков о завтраке.

— Да что ж они, мать их так, душу у нас выматывают! — нервно высказался бородатый унтер-офицер. — Драться так драться, а коль нет, так пусть убираются ко всем чертям!

Мнение бородатого артиллериста разделяли многие защитники порта. Однако иностранцы не спешили. Они, видимо, считали, что с полными желудками вредно делать резкие движения. А Петропавловск вот он, никуда не денется. Спустя час после завтрака на кораблях началось заметное оживление. Моряки сняли с ростров и спустили

Hit воду несколько гребных судов. Три из них направились к Раковому перешейку для промера глубины, остальные засновали между кораблями. Загремели якорные цепи. Все говорило о том, что эскадра вот-вот снимется с места, и корабли, развернувшись в боевые порядки, двинутся к берегу. Гребные суда, делавшие промер глубины, держались от порта на расстоянии, не доступном пушкам береговых батарей. Вскоре они возвратились к эскадре.

Петропавловцы, давно заняв места у орудий, ждали, казалось, неотвратимого нападения. Сейчас корабли приблизятся, и начнется батальное сражение. Но что это? Вспенили воду снова спущенные якоря на английском флагманском фрегате. Минутами позже повторилось такое же на французском. Почти в одно и то же время спустили якоря и на других парусниках. Опять наступило затишье. Что за чертовщина? В эскадре происходило что-то непонятное…

Спустя какое-то время, на пароходе, лежащем в дрейфе, заработали колеса. «Вираго», направляясь на юг, скрылся за Раковым перешейком. «Ушел проверить тыл, — понял Завойко. — Предусмотрительные и осторожные завоеватели опасаются неожиданного удара с юга эскадры Путятина».

Часа через полтора у Бабушкина мыса завязалась перестрелка. Три раза тявкнул фальконет поста, четырьмя глухими выстрелами отозвался пароход.

«Бедный Яблоков! — с щемящей сердце грустью подумал Завойко. — Ядра твоей пушки — киту игольные уколы. Он боли не почувствует».

Ближе к обеду пароход вернулся к эскадре. Видимо получив указание, он через некоторое время направился к порту. Встав на «почтительном» расстоянии против Сигнальной сопки, «Вираго» долго примерялся к стрельбе. Наконец тяжелые мортиры извергли огонь и дым. Бомбы, со свистом пролетев над батареей, разорвались в густой зелени сопки. Петропавловцы не ответили — они берегли боезапасы. Пароход сделал еще несколько бесполезных выстрелов. Не сумев поразить цели издалека и не решаясь приблизиться к порту, неудачник зашлепал к своей эскадре.

— Ну разве так воюют! — возмущались артиллеристы. — О чем они там думают? Злят, да и только!

И тут же среди них нашелся шутник.

— Сегодня настоящего боя не будет, — заявил он и,

дождавшись, когда спросят «почему?», степенно ответил: — Ноне царственный день — празднование святого благоверного князя Александра Невского.