Первый советник короля - Борис Алексеевич Давыдов

велел оставаться на месте. Все еще неуверенно ступая, он пошел к шкафу, на ходу доставая ключ. Вскоре из среднего отделения был извлечен тот самый сосуд, с большой печатью на горловине. За ним – два высоких бокала на витых ножках.

«Честь-то какая, Андрюха, сам король тебя обслуживает! – опять не утерпел ехидный голос. – И это вся награда? Ох, дурень ты непрактичный! Ладно, ладно, умолкаю…»

– Уверен, что прадед сейчас смотрит на нас с небес и одобряет! Ведь повод – як бога кохам, лучше не придумаешь! – торжественно произнес Вишневецкий, поставив сосуд и бокалы на столик и снова садясь в кресло. – Пан согласен со мной?

– Полностью согласен! Однако не опасно ли пробовать незнакомое вино? – Профессиональные навыки, накрепко вбитые на уровне инстинктов, вдруг властно напомнили о себе. – Прошу прощения, жизнь и здоровье твоей королевской милости слишком ценны, чтобы рисковать попусту.

Брови Иеремии изумленно взметнулись.

– Что пан первый советник имеет в виду? Неужели он подозревает, что мой прадед мог передать своим потомкам отраву?! – его голос загудел от возмущения, налившись силой.

– Нет-нет, я вовсе ни в чем не обвиняю прадеда твоей милости, мир его праху! – заторопился я. – Просто разумная осторожность, не более. К этому сосуду никто не имел доступа? Печать не тронута?

– Кроме меня – абсолютно никто, и печать в полной сохранности, пан может убедиться лично, – уже более спокойно произнес Иеремия, хотя недовольные нотки в его голосе все-таки чувствовались.

Я верил ему, но все же предпочел убедиться. Действительно, никаких следов «несанкционированного доступа»… во всяком случае, тех, которые можно было бы обнаружить визуально без помощи сильной лупы. Ладно, рискнем! В конце концов, что могло случиться с вином, даже за столь долгий срок хранения? Это же не скоропортящийся продукт! А предположение, будто предок мог передать собственному сыну и наследнику отравленное вино, действительно нелепо, тут король абсолютно прав…

– Если у пана еще остались какие-то сомнения, я могу вызвать слугу и приказать, чтобы он первым попробовал! – теперь в голосе Иеремии слышались усталость и обида.

– Нет, это будет совершенно излишне! – примирительно-торжественным тоном произнес я, приложив руку к сердцу и склонив голову.

Вишневецкий улыбнулся:

– Ну, вот и хорошо! Я понимаю, пан первый советник беспокоится обо мне, но, право, не стоит заходить слишком далеко.

И сам сломал печать, а затем, немного повозившись, откупорил сосуд. Я хотел предложить свои услуги, но король решительно отказался:

– Позвольте оказать пану Анджею эту честь! Тысячу раз заслуженную!

Он также сам разлил вино по бокалам. Оно было темно-рубиновым, а божественный аромат, который хорошо ощущался даже на расстоянии, заставил сглотнуть слюну.

Король поднял бокал и торжественно произнес:

– За успех великого задуманного дела!

– За успех! – откликнулся я и, дождавшись, пока он начнет пить, тоже неторопливо осушил бокал, смакуя каждый глоток. Боже, какой восхитительный вкус! Самое настоящее блаженство! Пусть за это простятся все грехи покойному праде…

Сигнал тревоги все-таки завыл в мозгу пронзительной сиреной. Увы, слишком поздно…

Глава 44

Я все понял в ту долю секунды, когда увидел в глазах Вишневецкого, устремленных прямо на меня, мучительную боль, смешанную со стыдом и какой-то затаенной, ликующей радостью. И почти сразу же почувствовал металлический привкус во рту. Хотел вскочить, но мышцы и кости будто стали ватными. В ушах раздался звон, нараставший с каждой секундой. И сквозь него пробивались слова:

– Мне невыносимо стыдно, пане. Я противен сам себе. Поверьте, я очень хотел избежать этого… К сожалению, другого выхода нет. Не в порядке оправдания, а только для того, чтобы снять с души лишнюю тяжесть, я все объясню. У пана есть еще несколько минут, он успеет услышать и понять.

Больше всего мне хотелось обрести былую силу и быстроту реакции. Хоть на пару секунд! Этого времени хватило бы с лихвой, чтобы сломать шею подлой твари. К сожалению, оставалось только смотреть на него, вложив в свой взгляд все, что хотелось бы произнести: увы, язык тоже отнялся.

– Я ничуть не солгал насчет вина. Оно действительно оказалось очень хорошим, правда? И абсолютно безвредным. Яд был налит в один из бокалов сразу после получения известия о прибытии депутации. Всего пара капель, этого достаточно. Он совершенно прозрачный, бесцветный, не имеет ни вкуса, ни запаха, действует даже после полного высыхания и почти мгновенно, в чем пан Анджей убедился. Я берег его для себя, на случай неудачи нашего замысла. Изготовлен во Флоренции, славной такими делами… впрочем, не буду отвлекаться. Мне оставалось лишь не перепутать бокалы. Пусть пан простит меня, если может. Повторяю: мне больно и стыдно. Но пан слишком умен, прозорлив и безжалостен. Такой советник опасен для короля. Особенно если король наконец-то стал настоящим властителем. Свита не должна затмевать монарха! – Вишневецкий гордо вскинул голову, и я даже в эту минуту, несмотря на весь ужас своего положения, невольно восхитился им. Нечего сказать, хорошего короля посадил на трон… к своему же горю! – Кто поручится, что такой человек не пожелает в будущем занять место своего повелителя? Можно отправить его в почетную отставку или даже заточить в тюрьму, но он и тогда будет опасен! Безвредны только мертвецы. Это первая причина…

Иеремия торопливо отпил еще глоток вина, освежая горло, пересохшее от волнения.

– Вторая причина – религия. Неужели пан был настолько наивен, что поверил, будто я, истинный католик, всерьез стану домогаться дружбы и союза с Московией? Нет, тысячу раз нет! Можно лишь временно притворяться, в интересах дела. Царь-схизматик никогда не будет мне ни другом, ни союзником. Да, теперь Речь Посполитая, избавленная от вечных свар и раздоров, избежит опасностей и станет еще могущественнее. За это я вечно буду благодарен пану Анджею. Но это могущество позволит нашему отечеству одолеть Московию и вернуть ее в лоно католической церкви! – глаза Иеремии засияли безумным фанатичным огнем. – Ради этой великой цели я не пожалею ни сил, ни самой жизни! Но, разумеется, сначала изведу схизматскую ересь в моих русских воеводствах. Если понадобится, огнем и мечом! Хмельницкий и его полковники либо перейдут в католичество, либо потеряют головы. Разумеется, пан Анджей попытался бы мне помешать. Вот почему пришлось воспользоваться ядом…

Все самые крепкие и черные слова, которые только можно было мысленно произнести, я произнес. По своему адресу. Боже, как я, матерый волк, мог так обмануться! Лопухнулся, как сопливый салажонок… Поверил, будто князь внял моему красноречию и голосу разума… Как мог забыть, что фанатик всегда останется фанатиком! Хотелось надавать самому себе пощечин, но проклятая рука висела, как перебитая ветка.

Звон