Поколение свиней - Хантер Томпсон

ЭМ: «Нет, насколько я могу вспомнить, не говорил». Митч хмурится: появляется призрак лжесвидетельства: «Это страница 15 примечаний, доказательство 47 — вы можете обратиться к…»

Тоном Мрачного Жнеца Митч спрашивает, в курсе ли Миз, что полковник Норт уничтожил существенные документы в те крайне важные 72 часа перед пресс-конференцией Миза 25 ноября 1986 года.

Митчелл ломает Эда Миза: никаких улыбок, никакой робости: это судья из Новой Англии, допрашивающий человека, который, как он знает, лжет комиссии…

А ТЕПЕРЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ДЭННИ ИНОУЙИ… МРАЧНЫЕ ГЛАЗА ЗА ЗЕЛЕНЫМИ ЛИНЗАМИ ОЧКОВ… РАЗОЧАРОВАННЫЙ И ОСКОРБЛЕННЫЙ ЗЛОДЕЙ… и он говорит Эду Мизу: «Мистер генеральный прокурор, независимо от того, какой иммунитет у вас есть (у Миза нет никакого), если вы лжете Конгрессу, это федеральное преступление, разве не так?»

Миз соглашается, очень нервно. (Где мой чертов адвокат? Какой идиот посоветовал мне прийти сюда без него?)

«Дайте мне взглянуть на мои записи, если позволите, — или на записи мистера Ричардсона». — Теперь он рыщет по столу, как ящерица по горячему камню.

ДИ: «Значит, вы имели дело с хорошим другом [Мертвым Биллом], не с незнакомцем — почему же вы постеснялись задать ему вопрос на 64 тысячи долларов?»

Миз снова углубляется в процедуру. Что бы он теперь ни сказал, это сочтут неправдой. У него появился общественный долг перед Датчем, и, возможно, ему грозит обвинение в лжесвидетельстве — еще одно преступление вдобавок к остальным. Когда Миз вернется в Окленд, ему очень нелегко будет найти хоть какую-то работу.

Нет ничего, ничего.

Гертруда Стайн 3 августа 1987 года

Последнее такси в Шотландию

Уже заполночь мы наконец-то собрались и приготовились отбыть в Шотландию. Путешествие начнется в горах Денвера, с долгой поездки на такси, потом — прямой рейс до Нью-Йорка, чтобы забрать там паспорта, а потом уже по воде. По плану мы должны были прибыть в Эдинбург как раз вовремя, чтобы побеседовать с огромной толпой британских мотоциклистов на Эдинбургской книжной ярмарке.

Это большое событие. Ярмарку устраивал мой старый друг Ральф Стэдмен, известный английский художник, и мы были очень возбуждены. Но Ральф ужасно волновался: была уже полночь четверга, а я еще был в Колорадо, на континенте, и между нами — четыре аэропорта и Атлантический океан. Наше выступление назначено на субботу, а тусовка уже ждет несколько дней.

— Они пьют виски и буянят, — жаловался Ральф по телефону. — Ни разу не видел такой ужасной толпы. Они наверняка порвут меня в клочья, если ты не доберешься сюда вовремя.

— Не волнуйся, — сказал я ему. — Все под контролем. Наш водитель будет здесь через двадцать минут. На него можно положиться. Я знаю его не первый год.

Это было правдой — по крайней мере, я верил, что это правда. До Денвера — четыре часа, но когда я говорил с водителем, он сказал, что в это время доедет за три с половиной. Мария волновалась, как мы минуем перевал Индепенденс на большой скорости с незнакомым шофером, но я велел ей расслабиться.

— Дилли — отличный водитель, — сказал я. — Всю дорогу до аэропорта мы можем спать.

Это были последние спокойные слова, которые я произнес за десять часов. Поездка стала нормальной еще до того, как мы вышли из дома. Около часа ночи я услышал шум большой машины у подъезда, а потом стук в дверь.

— Входи, Дилли! — закричал я. — Мы уже готовы.

В темноте раздался странный смешок, потом хлопнула входная дверь, и в кухню вприпрыжку вбежал костлявый мужик с диким взглядом.

— Всем привет, — сказал он. — Меня зовут Эрл. Дилли не смог приехать. Ему пришлось отправиться в Теллурид на концерт «Дэд», так что он одолжил мне свое такси.

На его лице засияла безумная ухмылка: он протянул мне руку, потом обнял Марию и поцеловал ее в лоб.

— Чудесно, чудесно, — сказал он. — Дилли говорил, что вы хорошие ребята. Доберемся как надо.

Вот черт, подумал я. Он одет в черную майку «Харлей-Дэвидсон» и тяжелые мотоциклетные ботинки — не самая подходящая обувь для работы на педалях на узкой ветреной дороге через перевал, которая поднимается на 12 тысяч футов вверх и всегда покрыта снегом.

Но у нас не было выбора. Самолет в Нью-Йорк улетал в 6:30, времени искать другого водителя не было. Когда я предложил Эрлу пива, он сказал, что предпочел бы водку.

— За рулем она лучше, — сказал он. — Не так сильно пахнет.

Когда мы вышли из дома, была уже половина второго. Эрл вел машину жестко, с визгом проезжая повороты. До вершины перевала мы добрались без происшествий — и тут начались проблемы.

Эрл хотел остановиться на минутку и заехал на темную стоянку.

— За меня не беспокойтесь, — успокоил он нас. — Я совсем не хочу спать. Прямо перед отъездом я съел дюжину «вайвернов»[98] и чувствую себя все лучше и лучше.

Я же почувствовал себя хуже. Эрл постоянно отпивал водку из бутылки, которую хранил под передним сидением. Его глаза были как черные дыры в космосе, и он непрерывно бормотал cebe под нос, пока вел, и поворачивался к нам с каждой новой идеей.

— В Аризоне меня первого арестовали за хранение ЛСД, — сказал он как-то. — Судья был другом нашей семьи, так что вместо тюрьмы он отправил меня в приют для душевнобольных.

А теперь, на вершине темного и пустого перевала он неожиданно переключился на задний ход и подъехал задом к краю, к морю грязи.

— Матерь Божья! — закричал он. — Никогда так раньше не ездил! Как она умудрилась переключиться?

Колеса беспомощно вращались, погружаясь все глубже и глубже в покрытую лишайниками грязь. Около трех мы остановили проходящий автобус, набитый туристами из Техаса, и дали водителю сто долларов, чтобы он вытащил нас из грязи… Я посмотрел на часы и понял, что мы никак не попадем на самолет в 6:30, но Эрл сказал, мол, никаких проблем.

— Утром в Нью-Йорк летит полно самолетов, — радостно сказал он. — Все, что от меня теперь требуется, — лететь, как летучая мышь из ада.

Это он и сделал — часто прикладываясь к большой бутылке водки, которую зажал между колен, и к маленькой черной баночке, которая висела у него на шее на цепочке.

Однажды, в Лидвилле, мы остановились заправиться, и Эрлу пришлось оторвать крышку бензобака гвоздодером, потому что Дилли не дал ему ключи. Потом он открыл молотком капот, чтобы проверить масло. Женщина из «Квикмарта» угрожала вызвать полицию, но успокоилась, когда я дал ей стодолларовую банкноту.

В 7:15 мы провизжали по пандусу аэропорта. Мария бросилась внутрь, чтобы найти другой рейс на Нью-Йорк, пока я разгружал сумки, а Эрл ввязался в мерзкую драку с местным грузчиком.

— Этот мужик смеялся надо мной, — объяснил он потом. — Пришлось его побить.

Охрана аэропорта уволокла его в клетку, и тут Мария вернулась, вся в слезах, и доложила, что на Нью-Йорк нет мест до шести или семи.

— Пятница, — сказала она. — Заполнен даже список ожидания.

Все было безнадежно. Нет мест до Нью-Йорка или хотя бы до Ньюарка — нет паспортов, нет паспортов — нет и полета в Шотландию. Пьяные байкеры затопчут Ральфа, как лягушку, чего он и боялся, — а мы не можем даже найти места на самолет обратно в Аспен… Мы застряли в денверском аэропорту, с Эрлом на шее, которого забрали бы в тюрьму, если бы я не отдал охране еще три стодолларовых купюры.

— Спасибо, мужик, — сказал он. — Меня освободили условно, мне нельзя попадаться. Давай выбираться из этой чертовой дыры. Мы можем быть дома к полудню — но мне надо остановиться у дома Роберто, у меня там небольшое дельце.

— Что? — закричал я. — Ты, обожравшаяся наркотой свинья!

Он глуповато хихикнул и дрожащими руками начал загружать в машину наш багаж. Шутки кончились. У нас не было выбора. Эрл без конца бормотал, пока мы забирались назад в покалеченное такси, — а потом он выжал сцепление, и мы с ревом покатили к Роберто.

17 августа 1987 года

Свинья недели

— А склизких тварей миллион

Живет; а с ними я.

Сэм Кольридж. «Поэма о Старом Моряке»

Политическая машина на прошлой неделе скатилась в очередную череду колдобин. Сорвавшаяся чугунная чушка жутко щелкает и скрежещет — катится, куда не надо, плохие зубья с кривыми краями не сцепляются, не схватывают и не держат ничего, а вместо оси — Великий Столб Дурости. Именно его используют политики, черную быструю дорогу вниз — но не полированную медь, по которой соскальзывают пожарные, когда звонит колокол.

Нет, этот столб — другой. Он темный, как подводный трубопровод, скользкий от человеческого жира, исчерченный длинными царапинами и отметинами зубов, и если долго на него смотреть, в душе рождается трепет. Отчаянные храбрецы борются изо всех сил, но соскальзывают с этого столба, и только некоторые умудряются подняться. Этот столб похож на волшебный бобовый стебель с огромным длинным корнем.