Триумфальная арка - Эрих Ремарк

— Нет, — сказал Морозов.

— Хорошо. Посмотри на это лето, лето тысяча девятьсот тридцать девятого года. Оно пахнет порохом. Розы — это снег, который будущей зимой покроет братские могилы. А между тем Париж веселится! Да здравствует век невмешательства! Век окаменевших человеческих душ! В эту ночь многие будут убиты, Борис! Каждую ночь убивают многих. Пылают города, где-то за колючей проволокой стонут евреи, чехи гибнут в лесах, горят китайцы, облитые японским бензином, над концентрационными лагерями свистит бич смерти. Так неужели я стану по-бабьи проливать слезы, когда надо уничтожить убийцу? Мы настигнем и убьем его, как не раз против своей воли убивали совершенно невинных людей только за то, что они носили иную, чем мы, военную форму.

— Наконец-то, — сказал Морозов. — Такой разговор меня больше устраивает. Тебя учили обращению с ножом? Нож позволяет действовать бесшумно.

— На сегодня хватит, оставь меня в покое. Надо же мне немного поспать. Хотя я и прикидываюсь спокойным, но одному дьяволу известно, удастся ли мне заснуть. Понимаешь?

— Еще бы!

— Этой ночью я буду непрерывно убивать. Мысленно. За две недели я должен стать безотказно действующим автоматом. Главное теперь — прожить эти две недели. Приблизить час, когда я впервые смогу спокойно уснуть. Водка не поможет. Снотворное тоже. Я должен уснуть от изнеможения. На следующий день я снова встану здоровым. Понимаешь?

Морозов помолчал.

— Возьми себе женщину, — сказал он.

— Зачем?

— Это помогает. Спасть с женщиной всегда хорошо. Позвони Жоан. Она придет.

Жоан. Верно. Ведь он встретился с ней там, в ресторане. Они о чем-то говорили, только он уже забыл о чем.

— Какие у тебя еще предложения? — спросил Равик. — Только самые простые. Простейшие.

— Боже мой! Не усложняй жизнь! Самый верный способ избавиться от любви к женщине — время от времени спать с ней. Не давать волю воображению. К чему искусственно драматизировать вполне естественный акт?

— Вот именно, — сказал Равик. — К чему?

— Тогда позволь мне позвонить. Наплету чего-нибудь ради тебя. Недаром же я ночной швейцар.

— Никуда не ходи. Все и так в порядке. Давай пить и смотреть на белые розы. При луне лица покойников бывают такими же мертвенно-белыми. После пулеметного обстрела с воздуха… Я видел это как-то в Испании. Рабочий-металлист Пабло Нонас сказал тогда, что небо придумали фашисты. Ему отняли ногу. Он злился на меня за то, что я не мог законсервировать эту ногу в спирту. Говорил, что считает себя погребенным на одну четверть. Не мог же я сказать ему, что собаки стащили его ногу и сожрали.

XXV

Вебер заглянул в перевязочную и вызвал Равика в коридор.

— Звонит Дюран. Просит вас немедленно приехать. Какой-то сложный случай, чрезвычайные обстоятельства.

Равик вопросительно посмотрел на Вебера.

— Иначе говоря, Дюран сделал неудачную операцию и теперь хочет, чтобы я выручил его. Так, что ли?

— Не знаю. Он очень напуган. Видимо, совсем растерялся.

Равик покачал головой. Вебер молчал.

— Откуда он вообще знает, что я вернулся? — спросил Равик.

Вебер пожал плечами.

— Понятия не имею. Вероятно, от кого-нибудь из сестер.

— Почему он не позвонил Бино? Это очень толковый хирург.

— Я так и посоветовал ему, но он сказал, что речь идет об особо сложном случае. Ваша специальность.

— Ерунда. В Париже есть великолепные врачи любой специальности. Почему он не обратился к Мартелю, одному из лучших хирургов мира?

— Разве вы сами не понимаете?

— Понимаю, конечно. Не хочет срамиться перед коллегой. Иное дело — беспаспортный врач-беженец. Этот будет держать язык за зубами.

Вебер посмотрел на него.

— Ну как, поедете? Медлить нельзя.

Равик развязал ленточки халата.

— Ничего не поделаешь, поеду, — зло сказал он. — Что мне еще остается? Но при одном условии: вы поедете вместе со мной.

— Согласен. Моя машина в вашем распоряжении.

Они спустились по лестнице. Автомобиль Вебера стоял перед входом в клинику, сверкая на солнце. Они сели в машину.

— Я буду работать только в вашем присутствии, — сказал Равик. — А то наш общий друг еще подложит мне свинью.

— По-моему, сейчас ему не до этого.

Машина тронулась.

— Я и не такое видел, — сказал Равик. — В Берлине я знал одного молодого ассистента; у него были все данные, чтобы стать хорошим хирургом. Однажды его профессор, оперируя в нетрезвом виде, сделал неправильный разрез и, не сказав ни слова, попросил ассистента продолжать операцию; тот ничего не заметил, а через полчаса профессор поднял шум и свалил все на него. Пациент скончался под ножом. Ассистент умер на другой день. Самоубийство. Что касается профессора, то он продолжал оперировать и пить.

На улице Марсо они остановились — по улице Галилея проходила колонна грузовиков. Через переднее стекло горячо припекало солнце. Вебер нажал кнопку на щитке, и средняя часть крыши медленно откатилась назад. Он с гордостью посмотрел на Равика.

— Это мне совсем недавно оборудовали. Электропривод. Замечательно, правда? До чего только не додумаются люди.

Сквозь открытую крышу врывался ветерок. Равик кивнул.

— Да, замечательно. Самые последние новинки — магнитные мины и торпеды. Вчера где-то читал. Если такая торпеда пущена мимо цели, то сама разворачивается и возвращается к ней. Просто диву даешься, до чего мы изобретательны!

Вебер повернул к нему свое румяное лицо, расплывшееся в добродушной улыбке.

— Опять вы с вашей войной! Она от нас дальше, чем луна. Все эти разговоры о войне — лишь средство политического давления. Можете мне поверить!

Кожа пациентки, казалось, отливала голубоватым перламутром. Лицо было серым, как пепел. Пышные волосы при свете ламп словно горели золотым пламенем, и в этом ослепительном полыхании было что-то почти вызывающее: казалось, жизнь совсем уже ушла из этого тела, и только золотисто искрящиеся волосы еще жили и взывали о помощи…

Молодая женщина, лежавшая на операционном столе, была очень красива. Стройная, изящная, с лицом, которое не мог изуродовать даже самый глубокий обморок, она была как бы создана для роскоши и любви.

Кровотечения почти не было.

— Вы открыли матку? — спросил Равик у Дюрана.

— Да.

— И что же?

Дюран молчал. Равик поднял глаза и увидел, что тот смотрит на него бессмысленным взглядом.

— Ладно, — сказал Равик. — Сестры нам не понадобятся. Справимся втроем.

Дюран кивнул в знак согласия. Сестры и ассистент удалились.

— И что же? — снова переспросил Равик.

— Вы же сами видите, в чем дело.

— Нет, не вижу.

Равик отлично понимал, в чем состояла ошибка Дюрана, но хотел, чтобы тот сам подтвердил ее в присутствии Вебера. Так было надежнее.

— Третий месяц беременности. Кровотечение.

Пришлось взять ложку. Очевидно, повреждена внутренняя стенка.

— И что же? — опять спросил Равик.

Он посмотрел Дюрану прямо в лицо. На нем застыло выражение бессильного бешенства. Теперь он возненавидит меня на всю жизнь, подумал Равик. Уже хотя бы потому, что все происходит при Вебере.

— Перфорация, — сказал Дюран.

— Ложкой?

— Разумеется, — ответил Дюран, помедлив. — Чем же еще?

Кровотечение прекратилось полностью. Равик молча продолжал исследование. Затем выпрямился.

— Вы сделали перфорацию и не заметили этого. Мало того, вы втянули в отверстие петлю кишки. Не поняли, что произошло. Видимо, приняли кишку за оболочку плода. Стали скоблить и повредили ее. Правильно я говорю?

Лоб Дюрана мгновенно покрылся испариной. Бородка под маской непрерывно двигалась, словно он пытался что-то разжевать и не мог.

— Возможно, что так.

— Сколько времени уже длится операция?

— Три четверти часа.

— Налицо внутреннее кровоизлияние и повреждение тонкой кишки. Крайняя опасность сепсиса.

Кишку надо резецировать, матку удалить. Немедленно.

— Почему? — воскликнул Дюран.

— Вы сами все отлично понимаете, — сказал Равик.

Дюран часто замигал.

— Да, понимаю. Но я пригласил вас не для того, чтобы…

— Это все, что я могу вам сказать. Позовите всех обратно и продолжайте работать. Советую поторопиться.

Дюран снова задвигал челюстями.

— Я слишком взволнован. Не сделаете ли вы операцию вместо меня?

— Нет. Как вам известно, я нахожусь во Франции нелегально и не имею права заниматься врачебной практикой.

— Вы… — начал было Дюран и осекся. Санитары, студенты-недоучки, массажисты, ассистенты — все они выдают себя здесь за крупных немецких врачей… Равик не забыл того, что Дюран наговорил Левалю.

— Мсье Леваль разъяснил мне кое-что на этот счет, — сказал он. — Перед тем как меня выслали.