Мургаш - Добри Джуров

и, угрожая пистолетами, арестовали всех служащих.

Власть в Рашково перешла в наши руки. Вскоре улицы наполнились народом. Среди собравшихся то тут, то там мелькали наши люди с винтовками и с пятиконечными звездами на фуражках. Нас было всего тридцать человек, но на другой день полиция получила сведения, подтвержденные десятками крестьян, что село занял отряд не меньше трехсот человек.

Мы заранее договорились, чтобы ко мне на площади подходили один за другим партизаны и рапортовали:

— Товарищ командир, минометный взвод занял позицию!

— Товарищ командир, второе отделение тяжелых пулеметов установило засаду на шоссе, ведущем в Мездру!

— Товарищ командир, третье отделение…

— Товарищ командир…

Я выслушивал рапорты, отдавал короткие приказания, которые, впрочем, не исполнялись, так как относились к несуществующим подразделениям, и украдкой наблюдал за крестьянами. На их лицах расцветали улыбки восхищения и радости.

Рашково давно известно как бунтарское село. После Сентябрьского восстания, когда в этих краях появились повстанцы, многие местные жители стали их помощниками. Десять человек из села входили в отряды повстанцев, некоторые из них позднее уехали в Советский Союз. Никогда фашистская власть здесь не побеждала на выборах, и много раз над общинным управлением развевалось Красное знамя.

Вот уже третий час село в наших руках.

В комнате кмета остались один из наших товарищей и сам кмет, который должен подойти к телефону, если позвонят из околийского управления.

Интендантская группа во главе с Пешо, заняв магазин кооперации, пополняла наши запасы. Большую часть товаров, имевшихся в магазине, мы раздали населению.

Несколько партизан просматривали архив управления и откладывали в сторону то, что надо было сжечь: списки продразверстки, налоговые книги, акты о штрафах. Специальная группа выясняла, кто в селе активно помогает фашистской власти, и арестовывала этих людей. Остальные партизаны вели разъяснительную работу среди населения.

С особенным вниманием крестьяне отнеслись к нашим партизанкам. Сельские девушки окружили и с любопытством осматривали партизанок, вооруженных винтовками, с гранатами на поясе. Со всех сторон сыпались вопросы:

— А не страшно вам там, наверху?

— А мужья у вас есть?

— И много вас?

Девушки едва успевали отвечать.

Уже смеркалось. Пора было уходить, и я вышел на балкон здания общинного управления. На площади стоял гул, какой бывает в престольный праздник.

— Товарищи! Мы партизаны из отряда «Чавдар»…

Куда ни посмотришь, всюду доброжелательные взгляды. В такие моменты не обязательно быть оратором. В конце своей речи я зачитал приговор революционного трибунала одному из арестованных в селе предателей.

— Решение нашего суда обжалованию не подлежит. Но наш суд — суд народа, и вы имеете верховное право утвердить или отменить приговор.

Площадь зашумела.

— Сукин он сын!

— Подлая душа!

— Негодяй!

Сквозь толпу пробилась вперед пожилая женщина.

— Правильно, много грехов на его черной совести. Но все-таки, думается мне, лучше не проливать крови.

Площадь зашумела снова:

— Правильно!

— Нельзя проливать кровь!

Воля народа была для нас законом. Я поднял руку, прося тишины, и, обращаясь к арестованному, сказал:

— Ты слышишь? Народ дарует тебе жизнь, но помни: если хоть один человек пожалуется на тебя, пощады не будет!

Впоследствии оказалось, что этот подлец так и остался подлецом.

Отряд построился. Началась перекличка. Затем, забросив за спину тяжелые ранцы, колонной по два, провожаемые местными жителями, мы направились обратно в лагерь.

Шесть дней спустя после операции в Рашково мы заняли еще одно село — Сеславцы, находящееся всего лишь в пятнадцати километрах от Софии. Так решил штаб. Пусть полиция видит, что мы ее не боимся.

Штаб избрал объектом действий Сеславцы еще по одной причине. Наш трибунал приговорил к смерти попа и полевого сторожа в этом селе. Эти двое натворили много бед. План действий в точности повторял план операции в Рашково.

Не прошло и пяти минут, как село было в наших руках. Мы оставили одного партизана с кметом у телефона и послали глашатая созвать народ.

Проведенная шесть дней назад рашковская акция разнесла слух о нашей численности, знали в округе и о расправе с кметом из села Горни Богров. Поэтому не удивительно, что паника охватила весь район. Кметы окрестных сел начали звонить в Софию, а противоречивые сведения о нашем предполагаемом ударе совсем запутали полицию.

Выйдя из села, мы привели в исполнение приговор над сторожем и еще до рассвета вернулись на базу.

После такой операции следовало бы отдохнуть, но никому не спалось. Разожгли партизанский костер и начали анализировать проведенную операцию. Пешо-интендант из принесенных продуктов отделил часть как неприкосновенный запас и выделил, чтобы приготовить ужин.

Возле огня, рядом с котлом, стоял Велко. Лицо его отдавало желтизной, а глаза блестели особенным, стальным блеском. Хариев сидел возле него и мерил у больного пульс.

— Нет, Доктор, — говорил Велко. — Лучшего санатория, чем горы, нет! И более надежного…

Мы начали расспрашивать Велко, как получилось, что вместо Чурека он очутился с нами в Сеславцах.

— Пришли мы в тот вечер к бай Пешо в Чурек. Осмотрелись, ничего подозрительного не нашли и вошли в дом. Встретил нас бай Пешо, накормил и отпустил провожавших меня товарищей. Так ведь было, Васко?

— Так, — кивнул головой Васко. — Я ему передал напутствие Доктора, и он обещал мне, что все будет как положено.

— Остались мы втроем — бай Пешо, его жена и я. Посидели, поговорили, а меня все ко сну клонит. Отвел меня бай Пешо на сеновал, постлал одеяло, и не успел он уйти, как я заснул.

Утром меня разбудила тетка Ваца:

— Велко, какие-то подозрительные люди ходят вокруг.

Я зарылся глубоко в солому, а через час тетка Ваца снова пришла ко мне. Повертелась немного, наполнила корзину сеном для скотины и шепнула:

— Пешо арестовали. Но ты не бойся. Он ничего не выдаст.

Лежу я в соломе и думаю: что же теперь будет? Очень хотелось пить, а воды нет.

Неожиданно в сарай вошли какие-то люди, с ними тетка Ваца. Я схватил пистолет и снял с предохранителя. Послышался шум шагов, и я понял, что происходит: тычут в солому острыми прутьями — если там кто прячется, сразу обнаружат. Я прикрыл голову руками. Эх и наделают во мне дырок! Но надо молчать! Я зажал одной рукой нос, другой стиснул рот: чихнешь — и конец. Но все обошлось. В это время кто-то крикнул:

— Никого нет, господин начальник!

— А я вам и говорила… — послышался голос тетки Вацы.

— Идем с нами! В управлении поговорим, — оборвал ее начальник.

Вечером в сарай кто-то вошел.

— Велко…

Голос был тихий, приглушенный, и я не сразу узнал тетку Вацу.

— Меня отпустили. А Пешо пока еще держат.

— На улице есть кто-нибудь?

— Никого нет.

— Посмотри в