Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

Елены от ее родных, желавших дождаться, чтобы девушка достигла зрелости, а Пифия дала бы им благоприятное предсказание, Тесей, презрев могущество Тиндарея, пренебрегая силой Кастора и Полидевка, не ставя ни во что все опасности, которыми грозил ему Лакедемон, захватил Елену силой и спрятал ее в Афидне — городке Аттики[402].

Как возмутился бы знаменитый ритор, увидь он в Мюнхене амфору, на которой Евфимид изобразил это событие (ил. 189)! Имя рядом с пленницей Тесея — не Елена, а Коронея; Еленой же названа та, что на бегу хватает Коронею за руку[403]. На реверсе устремились в погоню служанки: сексапильная Эйдонфемена и Антиопея. Не говорит ли игра именами, что так звали гетер, приглашенных на вечеринку, для которой была заказана амфора?

Возможно, по заказу покупателя мастер брал вазу, уже готовую для обжига, и вписывал нужные имена. Нетрудно теперь представить себе, как ведут себя гости, узнавая в изображениях себя и своих друзей. На роспись показывают пальцами, сосуд вертят, передают друг другу, называют вслух имена, здесь повод для всевозможной игры и шуток[404].

Тесей несет Коронею, сомкнув пальцы рук на ее ягодице. Евфимиду достаточно одной линии, чтобы показать, как ее грудь щекочет шею похитителя, и еще одной, чтобы очертить их соприкасающиеся бедра. Нежно теребя пучок волос на затылке насильника, пленница с безмятежной улыбкой взирает сверху на Елену, которая тщится восстановить свое попранное право на похищение. Евфимиду мало извратить сюжет — он всех уравнял в возрасте. Тесей юн, как во времена романа с Ариадной, Елена — взрослая, как и ее служанки. Сейчас она сдернет хламиду с его предплечья — и толстобедрый Тесей окажется вовсе голым. Нечто похотливо-заячье могло бы почудиться Исократу в покатой линии лба и тупого носа Тесея, в профиле губ и бессмысленном взгляде продолговатого светлого глаза.

Но попробуем посмотреть на шалости Евфимида и его заказчика не ангажированно. Разве перенос главного афинского героя из патриотического контекста в анекдот не говорит об умственной свободе афинян накануне Греко-персидских войн?

И вот Тесей появляется в архитектурной скульптуре. Халкидский археологический музей Аретуза может гордиться фрагментом мраморной группы с западного фронтона Аполлонова храма в Эретрии: Тесей поднимает на колесницу Антиопу (ил. 190). Где-то рядом стояло на фронтоне увезенное впоследствии в Рим изваяние амазонки, стреляющей из лука и, надо думать, лучница эта не была одинока. Сюжет демонстрировал верность Эретрии Афинам, чуть было не взятым амазонками, когда они пытались вызволить свою царицу, похищенную Тесеем[405].

Ил. 190. Тесей поднимает на колесницу Антиопу. Группа с западного фронтона храма Аполлона в Эретрии. Ок. 500 до н. э. Мрамор, выс. 110 см. Халкида, Археологический музей Аретуза. № 78

От фигуры Тесея остались голова, шея, верх спины с краем туники, кусочек торса справа и кисть левой руки, обнимавшей Антиопу. Ее фигура сохранилась лучше, но лицо изуродовано. Под потолком музея сцена похищения выглядит совсем не так, как на фронтоне храма, разрушенного персами перед высадкой близ Марафона. Антиопа едва виднелась за фигурой Тесея. Его лицо, в музее сладостно-мечтательное вопреки напряженности момента, при взгляде снизу вдохновенно обращалось вверх, как если бы герой дарил рабыню Афине, стоявшей в центре фронтона. Уголки его рта, кажущиеся в музее приподнятыми в архаической улыбке, были опущены, выражая решимость. Нижний абрис лица вовсе не был так деликатен, каким видим его мы[406]. Не были видны волнистые волосы на темени Тесея, в музее отвлекающие нас орнаментальной тонкостью от созерцания группы в целом. Тугие букли окаймляли лоб героя, как диадема.

К 490 году до н. э. Тесей достиг пика популярности. Рассказывали, будто над Марафонским полем его призрак явился афинянам и платейцам, воодушевляя их в битве с персами, в несколько раз превосходившими их численностью. Однако великая победа изменила патриотическую тематику афинского искусства. Нужна ли демократическому самосознанию опора в памяти о легендарных деяниях основателя государства, если отныне их сердца полны гордостью отнюдь не мифического превосходства над персидскими полчищами? Поскольку много чести было бы для изгнанных варваров включать их в изображения эллинских триумфов, художественным эквивалентом победы над захватчиками стали подвиги героев (Тесея в их числе) в отражении набегов амазонок. Не назвать ли этот тематический поворот «эстетизацией» и «эротизацией» войны?

После непродолжительного смещения интереса заказчиков и художников от персональных подвигов Тесея к битвам эллинов с амазонками культ афинского героя оживил Кимон, который на пике политической карьеры позиционировал себя чуть ли не новым Тесеем. Около 475 года до н. э. он перевез со Скироса в Афины Тесеевы кости и поместил их в святилище, которое Микон расписал эпизодами амазономахии, кентавромахии и критских приключений героя[407]. Стараниями Кимона слава Тесея распространяется за пределы Аттики. Об этом свидетельствовала кентавромахия на западном фронтоне Зевсова храма в Олимпии, где почти полностью обнаженный юный герой стоял по левую руку от Аполлона в позе, напоминающей Гармодия из созданной немного ранее знаменитой группы Тираноубийц. Тиран превращен в тираноборца?

Ил. 191. Мастер Силея. Гидрия. 470‐е гг. до н. э. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2179

Кажется, эта политическая метаморфоза побуждает афинян заказывать вазописцам сюжеты, реабилитирующие Тесея и в истории с Ариадной. Теперь он не бесчестный изменник, а нежный юный любовник, вынужденный подчиниться гражданскому долгу, к исполнению коего его призывает персонаж, изначально не имевший никакого отношения к этой истории: сама Афина якобы является на Наксос в шлеме, Эгиде и с копьем, чтобы разлучить Тесея с Ариадной. Конечно, это не телесное ее явление, а мысль Тесея о ней, побуждающая его пожертвовать любовным счастьем.

Мастер Силея на берлинской гидрии резко обрывает политически нецелесообразное любовное увлечение Тесея. Афина, вооружив его копьем и мечом, гонит прочь от возлюбленной — влево (ил. 191). Уже шагнув вперед, он растерянно оглядывается на надменную разлучницу и видит, как Дионис, склонив голову к Ариадне и подхватив ее под обнаженные руки, широким плавным шагом уводит ее вправо — и она в этот момент тоже оборачивается, безнадежно вытянув руку. Кажется, этот жест — последнее, что связывает критскую царевну