Люся, которая всех бесила - Тата Алатова

ответил он, таращась на нее круглыми наивными глазами. — Не страшно было?

— От нескольких часов или даже нескольких дней сильного вреда не будет. Так, легкая усталость. У русалочьего воздействия накопительный эффект, как у валерьянки.

— Но полиция же как-то их узнает?

— Обычно в штате есть нижний арх, — тут Ветров вздохнул. Он-то никак не мог закрыть эту вакансию: редкий вид, что поделать. — Мы пробовали привлекать навей, но без толку. Умертвия видят друг друга, но редко об этом сообщают. Что-то вроде круговой поруки.

— А вы бы узнали русалку?

— Не знаю, — честно сказал Ветров, — если по правде, я никогда с ними не сталкивался.

— Да ладно, — ахнула Люся, — даже я сталкивалась, а ты нет? Постой, ты же уже был при должности, когда казнили Лену Афанасьеву.

Он ответил ей выразительным взглядом: ты действительно хочешь вспоминать мой первый рабочий день? — говорил этот взгляд.

Люся самодовольно улыбнулась.

Ей-то понравилось, как ловко она щелкнула тогда Ветрова по носу.

— Я принимал дела, — сухо сказал он, — не до этого было.

— Русалок принято казнить на рассвете, — на правах единственного тут знатока сообщила Люся ягу Коле, — но это скорее дань традиции. На самом деле на закате тоже можно. Старая добрая осина, годится для любых умертвий.

Он смотрел на нее широко раскрытыми беспокойными глазами.

— Так на кого ты учишься? — спросил Ветров.

Яг Коля моргнул и повернулся к нему.

— На юриста, — ответил он, — заочка. Приду потом к вам, в видовую полицию, возьмете?

— Возьму, — согласился Ветров, — если Людмила Николаевна к тому времени будет жива и здорова.

— А также богата и счастлива, — с энтузиазмом подхватила Люся. — Пашенька, что это такое? Почему в моей тарелке черный рис?

— Ризотто с чернилами каракатицы, — пожал он плечами, — самое близкое к тому, что ты просила.

— Я же пошутила.

— Я знаю.

И снова — странное, тягучее мгновение, глаза в глаза. Улыбка, которая зарождается на ветровских губах и передается Люсе. Воздушно-капельно.

А что вообще происходит?

После обеда Ветров умчался на работу, а Люся снова взялась за диктофон.

Расшифровывая пространные тирады Вешникова, она невольно поддавалась его настроениям, лениво раздумывая о том, почему люди придают столько значения этой самой любви.

Обычно в ее жизни все происходило примерно по одному и тому же сценарию. Она встречала какого-то мужчину и думала: хм, вполне подходящий. Что при этом думал он, Люсю мало волновало.

Ей никогда не приходило в голову скрывать свои намерения или затевать любовную игру вроде флирта, намеков, призывной стрельбы глазами. Все эти атавизмы прошлых веков казались неуместными в эпоху интернет-приложений для быстрого секса и подробных анкет со своими желаниями.

Относись к сексу как к маркетинговой задаче — вот самый разумный совет из всех, которые ей доводилось читать в сети. Определи для себя цели и инструменты.

«Ищу ненавязчивых отношений на нейтральной территории без взаимных обязательств», — было написано в ее аккаунте.

Хотела ли Люся, чтобы о ней кто-то заботился? Пожалуй, эту потребность закрывал Великий Морж, который делал что мог: помогал с карьерой, купил квартиру, машину.

Хотела ли Люся о ком-то заботиться? Избавьте ее от этого — сестрицы Катьки хватило с головой.

Она не грузила любовников своими проблемами и не желала слышать про их.

И вот сегодня Ветров примчался за утешением, а она погладила его по плечу.

И этот эпизод — коротенький, почти незаметный — пробивал какую-то дыру в Люсиной груди.

Она встала, отложив ноутбук, прошлась по гостиной, подошла к окну. Тусклое декабрьское солнце уходило на покой. Еще не было даже четырех часов вечера, а уже начинало темнеть.

Зима как символ смерти.

Архаичная ипостась уходила в глубокую спячку — о, зимняя Люся очень отличалась от летней.

Летом она дышала полной грудью, была готова к любым приключениям, жизнь в ней бурлила, как пузырьки шампанского. Природа манила с неудержимой силой, и почти каждые выходные Люся покидала город, отправляясь навстречу просторам и нехитрым болотным радостям.

Зимой же подступали хандра, леность, бессмысленность бытия.

Возможно, любовь дарит смысл, избавляет от навязчивых вопросов вроде «зачем ты живешь, куда ты идешь, что оставишь после себя». Твои желания становятся кристально ясны, концентрированны, эгоистичны: хочу себе этого мужчину. Только мне. И пусть он хочет меня — только меня.

Мир схлопывается, а реальность сужается, ты замираешь в «здесь и сейчас» и не можешь надышаться переполняющей тебя радостью и жадностью.

Возможно, и так. А может, и нет. Жаль, что в своих теориях она недалеко ушла от болтуна Вешникова.

Коротко усмехнувшись, Люся отвернулась от окна и ничего не поняла.

Яг Коля стоял прямо перед ней с побелевшими от отчаяния и ужаса глазами и держал в руках деревянное древко. Острие плясало в его руках.

— Мне так жаль, — хрипло сказал он, и слезы прилипли к его ресницам, — что ты умерла. Так жаль, что ты стала русалкой.

И он замахнулся.

Глава 27

Позже, анализируя свое поведение, Люся признавалась себе: она поверила ему сразу.

Поверила в то, что действительно могла умереть насильственной смертью и не запомнить, не осознать этого — как не запомнила и не осознала своей смерти русалка Лена Афанасьева, у которой она брала интервью. Ведь Лена считала себя живым человеком, а не нежитью, и если бы не казнь, кто знает, сколько времени бы у нее ушло на это ужасное открытие и сколько людей она бы успела погубить.

— Тихо, — сказал яг Коля, древко находилось очень близко у Люсиной шеи, но пока не касалось ее, — не бойся. Если ты человек, осина не причинит тебе вреда.

Это как посмотреть.

Воткнуть кол в яремную вену — и хоть кому хана.

Люся облизнула враз пересохшие губы, ужасаясь вовсе не опасности, а тому, кем она стала. Могла стать. Никто не застрахован.

И если уж выбирать — то пусть лучше сейчас Коля, чем на рассвете по протоколу.

Ветров не должен подписывать постановление на ее казнь.

— Ладно, — хрипло сказала Люся. — Я сотрудничаю. Я не сопротивляюсь.

Очень медленно, не желая его провоцировать, она подняла руку и коснулась пальцами осины.

Они застыли, глядя в упор друг на друга.

Это было просто дерево.

Оно не ранило до ожогов, как всегда ранило нежить.

От облегчения у Люси задрожали ноги, губы, все вокруг стало нечетким, мир расплылся от слез.

И тут в дверь позвонили.

Коля дернулся от неожиданности, острый кончик древка распорол кожу, от боли и злости Люся взвыла, уже не контролируя себя, подалась вперед, на древко, чтобы со всей дури