Реки Лондона - Бен Ааронович

И тут я понял, что именно мне пыталась сказать Мама Темза.

Панч, похоже, тоже все понял — он яростно сопротивлялся всю дорогу, пока я тащил его по мосту к облаченным в тоги чиновникам. Они тоже были отголосками прошлого, воспоминаниями, застывшими в энергетической материи города. И не шелохнулись, когда я швырнул Панча на колени перед ними. В школе мы проходили историю Римской империи в пятом классе, поэтому учили не особенно много дат, зато постоянно делились на группы и разыгрывали сцены из жизни людей времен Римской Британии. Благодаря этому теперь я сразу узнал местного первосвященника — по головному убору с пурпурными полосами. А еще я мог узнать его по лицу, хотя оно сейчас было гораздо моложе, чем когда я видел этого человека во плоти. Да, на этот раз он был гладко выбрит, и черные волосы свободно спадали на плечи, но я все равно его узнал — ибо видел у истока Темзы, возле изгороди. Передо мной был Отец Темза, только молодой.

И мне вдруг стало ясно очень многое.

— Тиберий Клавдий Верика, — позвал я.

Медленно, словно человек, которого потревожили посреди сладких грез, Верика повернул ко мне голову. При виде меня его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Похоже, вы — дар, который послали мне боги, — сказал он.

— Помогите мне, Отец Темза, — попросил я.

Верика взял из рук ближайшего легионера копье-пилум — тот вообще никак на это не среагировал — и протянул мне. Запахло свежей буковой древесиной и мокрым железом. Я знал, что должен сделать. Занес тяжелое копье — и медлил, не решаясь ударить. Панч заорал, завизжал своим странным, высоким и хриплым голосом:

— А как же Лесли, прелестная маленькая Лесли? Когда у вашей милой Лесли развалится личико, вы ее не разлюбите?

Это не человек, мысленно проговорил я и вонзил пилум в грудь Панчу. Крови не было, но я потрясенно ощущал, как острие вспарывает кожу, пронзает плоть и, наконец, входит в деревянные доски моста. Неупокоенный дух бунта и разбоя был пришпилен к деревяшке, словно бабочка под стеклом.

А еще говорят, будто современное образование — пустая трата времени.

— Я просил реку о жертве, — сказал Тиберий Клавдий Верика, — и мы ее получили.

— Мне казалось, римляне не одобряют человеческие жертвы, — заметил я.

Верика рассмеялся.

— Римлян, — сказал он, — здесь еще нет.

Я огляделся. Он был прав, от Лондона вообще не осталось никаких следов — как и от моста. На пару секунд я завис в воздухе, словно персонаж мультфильма, а потом плюхнулся в реку. Вода Темзы была холодна, а чистотой могла поспорить с любым горным ручьем.

Когда я очнулся, одежда на мне промокла до нитки и липла к телу. На груди расплылось пятно крови — она, очевидно, пролилась туда, когда Молли меня укусила.

Я был истощен, опустошен и как будто оцепенел. Мне хотелось свернуться в позе зародыша и сделать вид, что ничего не произошло.

— Едва ли этот способ ведения исторических исследований приживется в научной среде, — проворчал я.

Рядом кого-то тошнило — я даже удивился, что не меня. Это Молли согнулась пополам, ее длинные темные волосы свешивались вниз, закрывая лицо. Ее рвало кровью прямо на свежевымытые плиты пола. Моей кровью, подумал я, поднимаясь на ноги. Голова у меня кружилась, но в обморок я падать не собирался — хоть это было хорошо. Я шагнул к Молли — проверить, как она, но она резко выбросила в мою сторону руку с раскрытой ладонью и яростно ею замахала. Я послушно отступил.

Сам того не ожидая, уселся обратно на пол. Дышать было тяжело, жилка на горле билась часто-часто — налицо все признаки сильной кровопотери. Я решил, что надо бы отдохнуть немного, и лег на прохладный пол, чтобы кровь быстрее прилила к мозгу. Оказывается, твердая поверхность может быть очень удобной — надо только как следует вымотаться. Услышав шелест шелка, я повернул голову. Молли все так же склонялась над полом, но теперь отодвинулась от красной лужи и словно бы слегка приблизилась ко мне. Голову она наклонила к плечу и ощерила острые зубы. Я хотел было сказать, что я жив и помощь не нужна, как вдруг понял, что у нее, похоже, совсем иные намерения.

Резким движением, неприятно напоминающим паучье, Молли подняла руку, занесла над головой и поставила впереди. Рука напряглась и задрожала, Молли подтянулась еще на пару сантиметров ближе ко мне. Я взглянул ей в глаза — абсолютно черные, без белков. В них читалось отчаяние и голод.

— Молли, — проговорил я, — по-моему, это вы зря.

Ее голова свесилась на другую сторону, а из горла вырвался странный клокочущий звук, то ли смех, то ли всхлипывание. Я сел, отчего поле зрения резко сузилось, а голова снова закружилась. Мне с трудом удалось подавить желание лечь обратно.

— Сейчас вам тяжело, — проговорил я, — а представьте, каково будет, когда Найтингейл узнает, что вы скушали меня на обед?

Имя Найтингейла заставило ее остановиться, но только на несколько секунд. Потом другая рука точно так же по-паучьи взметнулась над головой и уперлась в пол совсем рядом с моей ногой. Я тут же отдернул ногу и отпрянул как минимум на метр.

Это, похоже, только разозлило Молли. Она медленно подтянула под себя колени. Мне вспомнилось, как резко она бросилась на меня перед тем, как укусить. По-моему, я тогда вообще не заметил броска. Однако сейчас не собирался сидеть сиднем и сдаваться без боя тоже не хотел.

Я начал сплетать энергию в огненный шар. Но форма почему-то все время ускользала, я никак не мог воссоздать ее в сознании.

Молли зарычала, ее голова снова дернулась на другую сторону — шея, похоже, стала гибкой, словно змея. Я чувствовал, как растет напряжение в ее спине, в сгорбленных плечах. Она, несомненно, понимала, что я пытаюсь прибегнуть к магии, и вряд ли собиралась это допускать. Ее рот широко раскрылся, обнажая огромное количество острых белых зубов. Скулящий маленький зверек, с начала времен живущий в каждом из нас, заставил меня инстинктивно засучить ногами в попытке отползти подальше.

Нечто коричневое, пахнущее мокрым шерстяным ковриком, пронеслось мимо меня и резко затормозило, скрипя когтями по каменной плитке. Это был Тоби, в своем исконном первобытном стремлении Первого Друга Человека делать то, для чего человек и одомашнил эту надоедливую тварь, — защищать и оберегать Домашний Очаг. Он залаял на Молли так яростно, что передние лапки аж задергались в такт тявканью.

Сказать по чести, Молли легко могла нагнуться и откусить Тоби нос. Но вместо этого она почему-то отпрянула. Потом опять подалась вперед и зашипела. Тоби чуть отскочил, но продолжал лаять, как это заведено у маленьких брехливых шавок, до того глупых, даже опасность они вовремя не чуют. Лицо Молли превратилось в злобную маску, она приподнялась на четвереньках и вдруг рухнула на колени — резко, будто кто-то повернул выключатель. Волосы снова упали темной завесой на лицо, плечи затряслись — похоже, она плакала.

С трудом поднявшись на ноги, я направился, пошатываясь, к задней двери. Лучше не вводить ее в искушение лишний раз, подумал я. Тоби трусил рядом, энергично виляя хвостиком. С трудом вписавшись в дверной проем, я вышел на свет. Впереди была кованая железная лестница, а за ней — каретный сарай. Я задумчиво глядел на ступеньки и размышлял о том, что пора бы завести лифт. Или, на худой конец, собаку покрупнее.

Что-то еще было не так. Я понял это, когда Тоби отказался подниматься по лестнице до конца.

— Сидеть, малыш, — сказал я, и он послушно остался на лестничной площадке, а я отправился дальше совершать подвиги в одиночку. Конечно, можно было не соваться туда вообще, но я слишком вымотался. И потом, это был мой дом, и плазменный телевизор в нем тоже мой, и отказываться от всего этого я не собирался.

Встав сбоку от входной двери, я распахнул ее настежь с ноги, а потом осторожно заглянул за косяк. И увидел Лесли — она ждала меня, сидя в шезлонге, с тростью Найтингейла на коленях. Я вошел, и она подняла на меня взгляд.

— Вы убили меня, — проговорила она.

— Ну так и отправляйтесь, откуда пришли.

— Я не могу вернуться без своего друга, — ответила она, — без мистера Панча. Вы убили меня.

Я опустился в мягкое кресло.

— Генри, вы уже два столетия как мертвы, — сказал я. — И я абсолютно уверен: убить того, кто и так уже мертв, невозможно.

Ну да — если бы это было возможно, в лондонской полиции для документирования подобного преступления придумали бы соответствующие бланки.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразила Лесли, — хотя, надо признать, я потерпел неудачу и на том, и на этом свете.

— Вот уж не уверен, — проговорил я, — вы меня как следует одурачили.

Лесли повернулась ко мне лицом.

— Что есть, то есть, — самодовольно проговорила она.

Я заметил тонкие, бледные линии кожных растяжек вокруг ее носа. От уголков рта к щекам поднимались, словно красноватые побеги плюща, тончайшие кровавые узоры — лопнувшие сосуды. Даже говорила она сейчас не как обычно, а слегка шепелявила — зубы были разрушены. Чтобы это скрыть, Генри Пайку приходилось держать губы почти сомкнутыми. Я прилагал немало усилий, чтобы подавить вскипающий гнев, ибо передо мной был преступник, захвативший заложника, а главное правило переговоров в такой, ситуации — демонстрировать максимальное спокойствие. Или «Не убивать преступника, пока он не освободит заложника» — не помню точно, какое главнее.