МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

– С ней очень тяжело жить. Так же как и примириться с явной несправедливостью. Если бы я только мог, я постарался бы исправить ошибки Нюрнбергского процесса и довести его до логического конца. Только ради одного этого я хотел бы полностью вылечиться.

– Я причащу вас, Марк. И благословлю на войну, ибо вы воин. Воин Христа, воин добра. Если у вас когда-нибудь получится вернуться на эту стезю, то вы совершите богоугодное дело. Если же нет, то никто не вправе будет судить вас. Вот вам мое пастырское слово и благословение. Тело Христово.

Отец Игорь протянул мне облатку Причастия.

– Аминь. Спасибо, святой отец. Вы меня полностью починили изнутри.

– Это то, что я делаю всегда с большим удовольствием. До скорой встречи, Марк. Возвращайтесь в церковь, чаще бывайте в храме и чаще смотрите по сторонам. Вы выбрали себе неспокойный промысел. Я предрекаю вам, что так же, как Господь явил вам свою кару, а затем прощение, так же он явит вам свою милость. Всего вам доброго!

И священник ушел. А я почувствовал себя так, словно бы меня освободили от необходимости бесконечно разгружать вереницы вагонов с кирпичами вручную. И с того дня я пошел на поправку.

Собачье счастье

Я тебя вспоминаю,Когда тяжело и убого,Когда лошади в стойлеИ некому руку пожать,Я тебя вспоминаю,Когда строчки ложатся не в строчку,Когда дым над водоюИ поздно что-либо решать.Беспорядочных днейОкончание жизни в футляре,Навевает апрельПривычную лирику рук,Под часами на башнеПроходит заметнее время,Позвонит иногдаУставший от скорости друг.Полустертые клавиши,Без конца беспросветное небо,Где-то жить хорошо,Там, где нету и не было нас.Обналичить проблемы,Поставить наш парус по ветруИ поплыть к горизонтуПод задумчиво бешеный джаз.В суету городовОкунуться, плывя против жизни,Оторваться от лишнихОпостылевших резких дождей,Вспоминать о тебе,Думать легкие летние мысли,И подальше от леса,Полного мелких зверей.

Иногда вспоминал о Клаудии. Я не звонил ей, и она так ни разу и не позвонила мне. Думаю, что мы оба не знали бы, что сказать друг другу. Слишком многое нас разделяло теперь. Вернее, это разделение существовало всегда, еще до нашего знакомства. Я хотел бы увидеть ее, но не настолько сильно, чтобы попытаться осуществить это в реальной жизни.

А реальная жизнь была такова: меня выписали из Склифа через двадцать один день после операции. С температурой. Но это мелочи. К счастью, в Москве есть замечательный Главный военный клинический госпиталь Бурденко. Там за две недели меня полностью поставили на ноги. В конце апреля 2004 года я впервые после долгого перерыва сел на велосипед, воткнул в уши наушники, в которых бесновался «Master of Puppets», и уехал в Лосиный Остров. После четырех или пяти таких прогулок я почувствовал себя достаточно окрепшим и рискнул посетить тренажерный зал. Все пошло как по маслу. Я стремительно крепчал и привык не обращать внимания на периодически болевший огромный шрам под сердцем так же, как привык не обращать внимания на испуганные взгляды посетителей фитнес-клуба, которым доводилось видеть мой обнаженный торс, на котором горел незаживший рубец. Люди не могли понять, как можно делать то, что делаю я: плавать, бегать, жать штангу, молотить по мешку. А я наслаждался тем, что могу делать все это и не падаю замертво. Спиртное и сигареты были забыты, с работы мне пришлось уволиться: мадам Капельская сильно постаралась для этого, но я не унывал. Теперь, после того, как я чуть было не попал в длинный тоннель, из которого нет пути назад, мне жадно хотелось жить и пить не вино, а саму жизнь, хмелея от осознания собственного нахождения на этом свете. В середине мая, как и предполагалось, Света родила девочку. Лера все давно знала, и я не скрывал от нее того факта, что у меня появился еще один ребенок. Она отнеслась к этому на удивление спокойно, чем вызвала в моем сердце бесконечную благодарность и признательность. Младшую я назвал Мартой. Мне всегда очень нравилось это имя. История уходит корнями в детство, когда я впервые увидел многосерийный фильм «Долгая дорога в дюнах». Главную героиню, в исполнении красавицы Лилиты Озолини, звали Мартой. Показ пришелся на мой период полового созревания, и я буквально бредил этой Мартой, так мне тогда понравилась прибалтийская актриса. Любовь к этому имени я пронес через всю свою жизнь, и, пока родня Светланы спорила о Катях, Олях и Маринах, я просто пошел в ЗАГС, дал какой-то ответственной тетке сто долларов, и она в два счета выписала мне «Свидетельство о рождении» Марты Марковны Вербицкой. С этим документом я вернулся к праздничному столу и продемонстрировал его всем, как свою отцовскую волю. Возражений ни у кого не нашлось.

Мы все так же жили в разных квартирах в соседних домах. Я приходил к Марте в гости каждый вечер, после работы. Я устроился коммерческим директором в фирмочку, лепящую тортики. Дело это было мне безразлично, и, возможно, поэтому работа у меня спорилась. Я быстро нашел правильный подход к своим бывшим коллегам-байерам и за пару месяцев увеличил оборот фирмочки настолько, что она стала иметь полное право называться фирмой. Я превратился в самого обыкновенного, скучнейшего обывателя, с не вполне любимой женой и нелюбимой работой. Посторонние женщины перестали интересовать меня, и если раньше, когда дух свободы жил во мне и женщины сами, чувствуя его инстинктивно, желали отношений, то теперь, когда этот огонь угас, магнетизм иссяк, они совсем не смотрели в мою сторону. Ни одного заинтересованного женского взгляда, представляете! Моя унылая физиономия словно бы сообщала: «Здесь никому ничего не светит. У меня и так семеро по лавкам».

Единственной отдушиной в серых дощатых стенах этой обыденности была дача. Здесь я отдыхал и душой и телом день-полтора, а затем мчался в Москву, оставив Леру и Еву наслаждаться загородным отдыхом, чтобы уделить время своей второй семье. Жил я, постоянно чувствуя, что вот-вот меня порвет пополам. Я стал чувствовать, что в одном моем теле живут два человека, и даже начинал иногда разговаривать сам с собой, чего не водилось за мной никогда ранее. При всем моем желании усидеть на двух стульях не получалось, и я постоянно проваливался между ними. Женщины, зная о существовании друг друга, частенько высказывали мне, то одна, то другая, в отношении своей оппозиционерки целые фундаментально-ругательные речи, и уши мои от этого желали быть залиты каким-нибудь звуконепроницаемым герметиком. Однажды я поймал себя на мысли, что не люблю ни одну из них и что любовь совершенно не то, в чем я нуждаюсь. Я часто теперь бывал в церкви, даже начал петь в церковном хоре, и все чаще мне стало казаться, что мое боевое прошлое – лишь игра моего разума, фейк, ничто.

Однажды, звездной ночью августа, я вышел из дачного домика в сад. Не мог заснуть. То сбрасывал с себя одеяло, то, наоборот, набрасывал, удостоился от Леры, спавшей рядом, двух пинков и решил проветриться на свежем воздухе. Сел в кресло-качалку, стоявшее под яблоней, и долгое время слушал ночь. Слушать ночь – это особенное удовольствие. Редкие ночные звуки отчетливы. Некоторые настораживают, а некоторые пробуждают ото льда стылые реки души. Я услышал звук самолета. Тот буравил ночное небо с радостным желанием раньше всех встретить новый день. Я покинул свою качалку, вышел на открытый, заросший мягкой травой лоскут земли, лег на него и взглянул в небо. Ночной воздух был настолько прозрачно-спокоен, что можно было разглядеть весь тот скромный, доступный человеческому глазу кусочек Вселенной, который в состоянии увидеть землянин, не вооруженный какой-нибудь подзорной трубой. Максимум, что может подарить небо для невооруженного глаза, оно подарило в ту ночь тем, кто не спал и покинул дом, чтобы полюбоваться звездами. И среди этого серебряного крошева, словно неподвижно вклеенного в черный космос, двигалась красная точка аэроплана. Я глядел на эту далекую летящую звезду и вдруг почувствовал, что во мне начинает оживать, словно после долгой зимы, прежний вкус жизни. Приторная дрянь тортиков уходила из меня, словно вода в песок, а на ее месте начинало гудеть пламя любви и жажда свободы. В ту ночь я понял, что не забыт и мой путь от звезды к звезде вовсе не окончен. Что будут еще в моей жизни вот такие вот ночи в аэроплане, несущем меня в новое завтра, и для этого нужно какое-то событие, толчок, отправная точка. Я настолько захотел, взалкал этой точки, что почувствовал головокружение. Жизнь скоро изменится. Непременно. Я чувствовал, что стою на пороге этого Нового и остается лишь сделать шаг. Все хорошее уже совсем близко. Оно подбиралось ко мне незаметно, чтобы сделать мне вот такой ослепительный сюрприз, и лишь на самом подходе позволило обнаружить себя. Как только я понял это, я успокоился. Теперь, главное, не спугнуть ЭТО, а то опять пролетит мимо, обдав сладким запахом цветущего летнего поля, а потом и запах развеется. Нет! Не хочу тебя больше терять! Я сложил ладони лодочкой, прижал к груди и пошел спать. Я был готов.