МЖ. Роман-жизнь от первого лица - Алексей Колышевский

Мне снилось, что я выбрал не ту дорогу, свернул не там, где было нужно, не понял этих «коэльевских» знаков и в результате опять вынужден обитать в абсолютно чуждой мне среде потому только, что она меня кормит, и я не представляю себе, как там «в других мирах». Возможно, так же. Но точно не хуже. Но хочется верить, что есть иной мир, что я его когда-нибудь обязательно обрету и буду просыпаться вот так же, под пение птиц, с улыбкой на загорелом лице, и строить свой день так, как я сам того захочу.

А пока вот эти маленькие глотки счастья, украденные у обыденности минуты гармонии и мира с самим собой: велосипедные прогулки, озеро с обжигающе холодной водой, мои поля, на которых я так люблю встречать субботние рассветы и любуюсь по ночам звездным небом с плывущими по нему огоньками самолетов и спутников. На полях в этом году ничего не сеяли, они отдыхали, и трава поднялась в пояс да такая густая, что когда я ложусь на спину и часами смотрю в небо, то не ощущаю твердости Земли.

Предшествие события, которое совершенно изменило мою жизнь, произошло на следующий же день, после момента истины под звездами. В тот день я вывел «KONA», свой велосипед, из гаража, вскочил в седло и поехал на очередную велосипедную прогулку. По какому-то наитию, а я теперь понимаю, что без вмешательства свыше тут не обошлось, я изменил привычный маршрут и решил просто ехать вперед, не особенно разбирая дороги. Проехав через бесчисленные дачные поселки, я вырвался на просторы солнечногорских полей и понесся по дороге, укатанной совхозными грузовиками. Впереди виднелся лес, и я решил, добравшись до него, повернуть обратно. Каково же было мое изумление, когда при подъезде к опушке я услышал плач младенца, доносившийся от самой Земли. Поискав глазами, я увидел, что никакой это не младенец, да и неоткуда было ему там взяться, а совершенно очаровательный щенок, месяцев от силы двух, в младенческом щенячьем пуху и с претолстыми лапами. Он, увидев наваливающегося на него велосипедиста, сперва вроде припустил по дорожке в противоположную сторону, но потом развернулся, сел и храбро гавкнул. Этот «гав» почему-то так уколол меня прямо в сердце, что я слез с велосипеда, присел на корточки и, протянув в его сторону руку, поцокал языком и позвал его. Щенок, смешно ковыляя, неуверенно подошел ближе и опять гавкнул, довольно, как мне показалось, дружелюбно. Я взял его на руки и вдруг понял, что выкинуть его так же, как кто-то сделал это до меня, я не смогу. Поэтому на свой страх и риск я взял его с собой, и всю долгую дорогу он провел, сидя на моей левой руке, при этом довольно урча, что приводило меня в умиление. Я словно держал на руках собственного ребенка, и тепло этого доверчивого тельца заставило меня почувствовать ответственность за него. Щенок показался всем настолько очаровательным, что никто не смог указать ему на дверь, а Ева просто светилась от счастья.

Щенок оказался кавказской овчаркой. По ночам он плакал, а потом привык, освоился и ходил теперь с гордым видом по саду, не выходя, впрочем, за забор. При этом хвост его болтался не переставая, что свидетельствовало, наверное, о том, что наша компания ему вполне приглянулась и пришлась по душе, а в том, что у него есть душа, я не сомневаюсь.

Когда я уезжал с дачи, он провожал меня у ворот и, по словам Евы, долго сидел потом на одном месте, поскуливая. Но этот хитрец понимал, очевидно, что его первый «гав» попал мне в сердце с первого раза и «папочка» теперь его не бросит, а, наоборот, заявится с мешком вкуснятины из французского сухого корма и молока. Он знал, что я люблю его. Точно. Он это прекрасно понимал, и было ему по-собачьи хорошо. И мне стало хорошо. Хотя я «собачником» никогда не был, а поди ж ты… После окончания дачного сезона этого парня, которого я назвал Леоном, пришлось поселить в квартире мамы, так как у Евы оказалась аллергия на собачью шерсть, особенно она донимала ее в период, когда Леон линял. За два года он вымахал огромным, как медведь, и мама не беспокоится за квартиру, если иногда выходит из нее без ключей и не закрыв дверь на замок. Медведь Леон тихо лежит в коридоре, положив свою исполинскую голову на ее тапочки, и караулит.

Маленькая японская девочка

И вот постепенно я подхожу к финалу этой полосатой истории собственной жизни. Почему полосатой? Ведь это очевидно! Весь этот роман состоит из светло-серых, или, вернее, грязно-белых и темно-серых полос. Нет, по моему разумению, в жизни чисто белых или совсем уж черных эпизодов не бывает, и со мной пока что не произошло чего-либо уж очень плохого или хорошего. По крайней мере, до того момента, когда я в один из зимних январских дней поехал отвозить Свету в аэропорт «Шереметьево-2». Она не воспользовалась данным ей законом правом и не стала сидеть с ребенком три года и, вооружившись аппаратом для сцеживания грудного молока, вышла на работу спустя четыре месяца после рождения Марты. Увы, но закон о материнстве никогда не действовал в частных лавочках, особенно в иностранных. Никому не нужна женщина, вернувшаяся из трехлетнего декретного отпуска. Ее, как правило, немедленно увольняют, под любым предлогом, или ставят в такую ситуацию, когда сама она вынуждена уйти. Никого не интересует: болеет ли твой ребенок, есть ли кто-то, с кем можно его оставить. Все эти проблемы вызывают пренебрежительную ухмылку у начальников-мужчин и яростное шипение бездетных, а скорее всего, что и бесплодных коллег-женщин. Женщина, не имеющая возможности стать матерью, опасна и непредсказуема. Яркий пример этого Валерия Ильинична Новодворская – это еще light-образчик. Злобные, узкогубые стервы с куском сушеного дерьма вместо сердца – вот классический образ бездетной инициативной дуры, воспитанной в карьерных войнах, а, как правило, это чистые неудачницы, не сумевшие добиться самореализации вообще ни в одной из областей: ни в личной жизни, ни в бизнесе.

Рассудив, что терять хорошую работу при наличии бабушки крайне неосмотрительно, особенно учитывая тот факт, что работающий отец ребенка, то есть я, это скорее нонсенс, Света вернулась в офис, чем вызвала целый шквал хвалебных отзывов со стороны своего корпоративно-ублюдочного руководства. И вот, в то утро, девятого января, когда вся страна еще похмелялась после свалившихся на голову долгих выходных, я вез Свету в аэропорт. У нее была командировка в Китай, на две недели. Там не было никаких затяжных праздников, подобных нашим, и все китайцы, как один, съев на завтрак пару ложек холодного риса, усердно работали над повышением уровня китайского ВВП.

– Ты будешь скучать?

– Конечно, буду. Хочешь, я произнесу специально по такому случаю придуманный мною для тебя монолог, который лучше всего ответит тебе на этот вопрос?

– Конечно, милый.

– Ты часто уезжала в том году и начинаешь новый год тем же. А я прикован к рулю, как раб к галерной скамье. Я бесконечное количество раз отвожу тебя в аэропорт и столько же раз встречаю. Ты крутишь трубочку калейдоскопа, складывая острые цветные грани впечатлений от новых городов. Ты возбуждена разлукой и подолгу целуешь меня по возвращении. За все пять лет нашей, не тронутой бытом, любви я не разучился скучать о тебе по два раза за минуту, не разучился хотеть тебя постоянно, и мы, облюбовав Лобненский перелесок недалеко от Ш-2, подолгу пьем друг из друга, как из источников, открывая новые двери в жизнь. Прилетай скорее! Дома тебя ждет маленькая девочка с огромными серыми глазами, совсем как у тебя. Она подбежит к тебе, не успеешь ты войти, и с восторгом уткнется носом в твою шубу. Я тоже чувствую себя ребенком, встречая тебя. Никаких эмоций, кроме чистого блаженства. Я умею любить как ребенок? Или чистая любовь так же чиста, как детская слеза? Я счастлив, счастлив тем, что я по-прежнему могу чувствовать настоящее, и люблю тебя от этого еще больше. Твоя фотография стоит на рабочем столе: молодая светловолосая прекрасная женщина. Моя. Любимая. Обожаемая. Прилетай скорее. Я так соскучился, что совсем не спал сегодня. Я хочу каждый вечер говорить тебе на ушко: «Спокойной ночи» и засыпать, вдыхая твой запах. Я люблю тебя. Прилетай скорее…

– Спасибо…

Я проводил ее до зоны таможенного контроля, вернулся к автомобилю и медленно поехал домой. По Ленинградскому шоссе доехал до МКАД, затем свернул на Ярославское шоссе и на скорости, не превышающей скорость резвой черепахи, поехал к дому. Двигался в левом ряду, дорога была со снежным накатом, и все водители старались сохранять приличную дистанцию. Никто не лихачил, и средняя скорость сильно разреженного, в связи с праздниками, потока не превышала шестидесяти километров в час. Вдруг в моем зеркале заднего вида появились и стали стремительно приближаться две ярчайшие ксеноновые звезды. Автомобиль сзади двигался, судя по всему, так быстро, что я почел за лучшее немедленно перестроиться правее и пропустить этого гонщика-сорвиголову. Успев буквально отскочить вправо, я увидел, как мимо меня на скорости не менее ста сорока километров в час промчалась «Toyota» с красными дипломатическими номерами. Она пролетела вперед около ста метров, а затем на дороге начался кошмар.