Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Булат, 2010; То же. СПб.: Вита Нова, 2010; «Всё не так, ребята…»: Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег. М.: АСТ, 2017; Смехов В. «Здравствуй, однако…»: Воспоминания о Владимире Высоцком. М.: Старое кино, 2018; Богомолов Н. Бардовская песня глазами литературоведа. М.: Азбуковник, 2019. С. 155–218.

Г

Галансков Юрий Тимофеевич (1939–1972)

Из заочников истфака Московского университета Г. исключили за вольнодумство еще на втором курсе (1961). Недолго проучился он и на вечернем отделении Московского историко-архивного института (1965). И где бы Г. ни работал — электриком в театре, лаборантом в техникуме, разнорабочим в Гослитмузее — смысл жизни у него был один: открытый протест, борьба за свободу — и личную, и для советского народа, и для всего человечества.

«Вставайте, / Вставайте, / Вставайте! / О, алая кровь бунтарства! / Идите и доломайте / Гнилую тюрьму государства!» — звучало у подножия памятника Маяковскому, и,

когда он поднимался на постамент, площадь — свидетельствую — замирала. Не потому, что стихи были гениальные, а потому, что это были те дерзкие слова, которых ждала, с которыми была заодно молодая, не желающая повторять ошибки отцов аудитория. «Человеческий манифест» Юрия Галанскова был знаменем и паролем «Маяковки», —

вспоминает Л. Поликовская[660]. Эту поэму, — говорит А. Даниэль, —

обычно ему не удавалось дочитать <…> до конца: появлялись дружинники, и начиналась потасовка. Вряд ли сам Галансков воспринимал свою декламацию как акт литературной жизни; скорее — как выступление оратора-подпольщика на маевке[661].

Во всяком случае, власть понимала действия Г. именно так: «пацифиста-мятежника», — как он назвал себя в одном из стихотворений, — задерживали, отправляли на психиатрическую экспертизу, подвергали обыскам, а в газетном фельетоне отнесли к «злобствующим отщепенцам», «подонкам», «жалким одиночкам», которые, «не рискуя выйти на белый свет, роются в мусорных ямах, на задворках жизни» (Комсомольская правда. 14 января 1962).

Г. между тем упорствовал: сотрудничал с первенцем самиздата — сборником «Феникс» (1961), отправлял в КГБ вразумляющие письма в защиту политзаключенных, нафантазировал себе некий ВССВР (Всемирный Союз сторонников всеобщего разоружения) и сочинял его программные документы, провел 11 июля 1965 года перед посольством США в Москве одиночный пикет в знак протеста против американской интервенции в Доминиканской Республике, а 5 декабря того же года участвовал в первом «митинге гласности» в Москве…

Уже этот перечень поступков свидетельствует о том, что политические взгляды Г. вряд ли были отчетливыми, зато его человеческие качества оказались безусловно неординарными: ведь, по его глубокому убеждению, «подпольный литератор — обязательно гражданин Родины и человек чести, поэтому он никак не может пройти мимо издевательства над своей Родиной и над ее лучшими сынами»[662].

В силу этой убежденности Г. писал публицистически раскаленные стихи, прозу и меморандумы, составил самиздатский сборник «Феникс-66», куда, помимо его текстов, вошли стихи смогистов, письма О. Мандельштама и Н. Бухарина, статьи А. Синявского, Г. Померанца и Э. Генри, принял участие в подготовке «Белой книги» о процессе над писателями-«перевертышами» и даже заявил о своем вступлении в НТС путем, как он выразился, «самоприема»[663].

Вот на этом терпение власти, завинчивавшей гайки, чтобы затормозить подъем диссидентского движения, окончательно лопнуло. 17 января 1967 года Г. был арестован и, пройдя вместе с А. Гинзбургом, В. Лашковой и А. Добровольским по так называемому процессу четырех, 19 января 1968 года приговорен к 7 годам колонии строгого режима.

Этот срок, наверное, можно было бы скостить, подписав, ссылаясь на действительно тяжкую болезнь, прошение о помиловании. Но он отказался наотрез. Напротив, и в лагпункте 17-а, что в поселке Озерный солнечной Мордовии, Г. принимал участие в акциях протеста, объявлял голодовки, вел себя по-прежнему как человек, право имеющий.

А 4 ноября 1972 года умер в лагерной больнице от перитонита, вызванного неудачной операцией, которую провел лагерный врач-самоучка.

Была его смерть случайной или неслучайной — так вопрос стоять не может. Вся история короткой и яркой жизни Юрия была историей добровольного бесстрашного восхождения на крест. Вечная память тебе, Юрий! Свет, бывший в тебе, не угаснет, ибо это свет добра, истины, жизни, —

сказано в некрологе, который подписали А. Сахаров, А. Синявский, В. Максимов, Н. Горбаневская, А. Гинзбург, другие знаковые фигуры правозащитного сопротивления[664].

И что сохранилось для следующих поколений? Конечно (или все-таки вероятно), стихи. «Галансков, — говорит Ю. Кублановский, — был поэт, поэт даровитый, хотя и не захваченный поэзией полностью. Но в общественной памяти он скорее останется как герой», как, — прибавим еще и высказывание Л. Бородина, дружившего с Г. в лагере, — «рыцарь нелегальщины, воспитанник московской полубогемы, на несколько порядков превосходивший себе подобных мужеством и душевной добротой…»[665]

Соч.: Юрий Галансков. Frankfurt/Main: Посев, 1980; Юрий Галансков. Ростов-н/Д.: Приазовский край, 1994.

Лит.: Процесс четырех: Сборник материалов по делу Галанскова, Гинзбурга, Добровольского и Лашковой. Амстердам: Фонд имени Герцена, 1971; Хроника казни Юрия Галанскова в его письмах из зоны ЖХ-385, свидетельствах и документах. М.: Аграф, 2006.

Галич (Гинзбург) Александр Аркадьевич (Аронович) (1918–1977)

Он мог бы выучиться на профессионального стихотворца, но, поступив после окончания девятого класса в Литературный институт (1935), предпочел ходить не туда, а в Оперно-драматическую студию К. Станиславского. Мог бы стать артистом и даже играл у В. Плучека и А. Арбузова, затем, освобожденный ввиду порока сердца от воинской службы, выступал в ташкентской эвакуации и во фронтовых театрах, но, постепенно разуверившись в своих сценических талантах, окончательно выбрал амплуа драматурга.

Началось еще до войны — с экспериментального спектакля «Город на заре», где он в феврале-мае 1941 года не только играл одну из ключевых ролей, но и был одним из соавторов коллективного текста. После Победы, когда, кстати сказать, Гинзбург по совету А. Таирова взял псевдоним, составив его из букв своей фамилии, имени и отчества, — пьесы хлынули бурным потоком, и одна из них — водевильно глуповатая, но смешная комедия «Вас вызывает Таймыр», написанная вместе с К. Исаевым (1948), — что называется, сорвала кассу. Г. позднее окрестит ее «романтической мурой»[666], строгие театралы уже тогда морщились, начальство укоряло авторов в безыдейной пошлости, однако спектакль многие тысячи раз с аншлагами прошел по сценам страны, а когда неизбалованных советских зрителей покорил кинофильм «Верные друзья» (1954), снятый по его сценарию, за Г., и вроде бы навсегда, закрепилась репутация удачливого, хотя не слишком взыскательного драмодела.

Самому Г., в 1955 году ставшему полноправным членом Союза писателей, этой сомнительной славы было, впрочем, мало, как мало утешали и гонорары, быстро превратившие его — особенно по завистливым слухам — в одного из самых обеспеченных писателей страны. Требовался прорыв к