Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

атеисты.

Один из этих атеистов, переплетчик по профессии, был соседом старушки Варвары. В 1978 году он убивает ее, прихватывает несколько малоценных икон, скрывается, но вскоре попадается.

Еще одну монахиню, оставшуюся здесь с царских времен матушку Викторину взяли от греха подальше в православную московскую семью. Дело, казалось бы, закрыто. Но вскоре доблестные советские таможенники тормозят на границе некого гражданина, при котором обнаруживается огромное количество церковных ценностей самого высокого разбора. И все они – из ризницы Рождественского монастыря.

В результате выяснилось, что и кража икон, и побег, и даже поимка переплетчика были подстроены. Основные ценности, хранившиеся у бедной Варвары, которая, кстати, оказалась не просто послушницей, а бывшей монастырской казначейшей, изначально были предназначены на вывоз.

Историк Георгий Андреевский описывал случай совсем, казалось бы, невероятный:

«В доме № 95 по Красной улице, в Филях, жила Голышева со своим сожителем Ломановым. В январе 1942 года они обнаружили у себя кражу. Пропали кое-какие вещи, а главное, большой красный патефон. Поразмыслив над тем, кто бы это мог сделать, сошлись на том, что сделал это Вовка Карасев, сын соседки, больной, забитой бабы. Дождавшись, когда ее не было дома, а Вовка куда-то вышел, они обыскали их комнату, но ничего своего в ней не нашли. Голышева заколебалась: “Может, не он?”, но Ломанов стоял на своем: “Кто же еще? Больше некому”.

22 января 1942 года Голышева, увидев в коридоре квартиры Вовку, кисло улыбнулась ему, чего раньше никогда не делала, и сказала: “Вова, зайди к нам, тебе дядя Толя что-то показать хочет”. – “Что?” – поинтересовался Вовка. “Увидишь”, – таинственно прибавила Голышева. Вовке стало интересно. Было ему тогда одиннадцать лет, он был голоден, любопытен и глуп, и хоть боялся Ломанова (тот грозил ему, обвиняя в краже), но любопытство оказалось сильнее страха, и он пошел за соседкой. Когда вошел в комнату, его сразу усадили на стул: “Садись, мол, подожди немного”. Вовка сидел и ждал. А Ломанов в это время вышел в коридор, взял там топор, потом вернулся в комнату, подошел к Вовке сзади и ударил его топором по голове. Голышева замыла кровь. Труп мальчика спрятали в подвал соседней квартиры. Дом-то был деревянный, двухэтажный, и жили они на первом этаже. Когда в конце марта в свою квартиру вернулась соседка, Клавдия Ивановна Илюхина, то ее удивило, что замка на двери нет, а сама дверь забита гвоздями. Осмотрев квартиру, Клавдия Ивановна ничего подозрительного не обнаружила, но, спустившись в погреб, наткнулась на труп мальчика.

За убийство ребенка Ломанов получил десять лет, а его сожительница, как соучастница, – пять. Народ возмущался: “Тут люди о себе не думают, жизни своей на войне не жалеют, а эти из-за какого-то патефона ребенка жизни лишили!”».

Чаще, правда, воровали, и притом по мелочи. Хищения в коммуналках были общим местом. Фельетонист Николай Карпов писал в 1927 году:

«Луковкин открыл дверь и удивленно взглянул на стоявшего на площадке бритого гражданина в серой шляпе и сером, в талию, пальто.

– Вам кого?

– Не узнает, свинья, ей-богу, не узнает! – весело захохотал бритый. – Эх, Луковкин, Луковкин! Гад ты! Сколько мы с тобой пива вместе вылакали? Полгода не встречались, и он уже забыл старого приятеля.

– Урываев! – вскричал Луковкин. – Ты?

– А то кто же? Понятно, я. Ну-ка, веди в свою берлогу…

Ввалившись в комнату, Урываев огляделся и, швыряя шляпу и пальто на диван, укоризненно покачал головой:

– Эка ты, братец ты мой… Даже вешалки у тебя в комнате нет. Что за неряшливость!

– Вешалка в передней…

– Это в коммунальной-то квартире? Благодарю покорно. Еще пальто сопрут. Не было случаев, говоришь? Будут!»

* * *

Подселить соседу клопиков в диван – святое дело. Можно вшей. Еще лучше – клещей. При этом, по свидетельству Ирины Сои-Серко, каждый житель коммунальной квартиры был уверен в том, что клопы – не его, а соседские. Копил злобу на любителей клопов, как он, по всей видимости, понимал своих соседей.

То же – с мышами. Был даже такой анекдот:

«Стоят муж и жена у открытой двери коммунальной квартиры. Вдруг в дверь заходит мышь.

Муж:

– Давай ее выгоним!

Жена:

– Нет, не нужно. Она не к нам, а к Серафиме Павловне».

Камнем преткновения были, разумеется, собаки, а реже – кошки. Кто-то держал четвероногих приятелей, души в них не чаял. Кто-то боялся собак. У кого-то была аллергия на кошачью шерсть.

Квартира тем не менее была одна на всех. Как быть?

Цивилизованные люди действовали через суд. Он чаще всего становился на сторону тех, кто испытывал неудобства от вынужденного соседства с братьями нашими меньшими.

Менее цивилизованные травили невинных животных мышьяком и стрихнином.

Существовали семьи, будто специально созданные для коммунальных конфликтов и более ни для чего. Протоиерей Борис Куликовский писал в мемуарах:

«В нашей квартире, кроме тети Поли, проживали еще одни соседи, Харчияны. Их дверь приходилась как раз напротив нашей, через переднюю, слева от парадного. Въехали они к нам в начале войны в освободившуюся комнату, и в тот же вечер я впервые увидел нашего управдома, который пришел к Харчиянам на новоселье.

Супруги Харчияны – Нарсес Сергеевич и Елена Владимировна – оказались довольно энергичными, предприимчивыми квартиросъемщиками. Уже на другой день после их поселения наш общий кухонный стол-холодильник и почтовый ящик на парадной двери очутились под висячим замком. На своей двери Нарсес Сергеевич приколол кнопками объявление, чтобы за ключом не стучались когда попало, а только в дозволенные часы, обусловленные жестким режимом кормления и сна их годовалого сына Гарика, а также потребностью в отдыхе самой Елены Владимировны, двадцатидвухлетней красавицы, тоже каких-то восточных кровей, предки которой как будто восходили к знатному татарскому роду времен хана Батыя».

Особо своевольничали упоминавшиеся выше домоуправы. Чувствуя свою безнаказанность и ощущая свою вседозволенность, они вытворяли с вверенными им жильцами что хотели. Могли поколотить, а то и пальнуть из ружья. Случалось, что подобные самоотверженные общественники обворовывали собственных жильцов – особенно в то время, когда те временно отсутствовали, в командировке, в заключении или на даче.

Разумеется, такие вещи домоуправам не прощались, дело все же доходило до суда и отбывания вполне заслуженного наказания. К сожалению, среди таких ответственных работников было немало людей сильно пьющих, что притупляло их чувство меры и, соответственно, довольно ощутимо осложняло жизнь обычным коммунальным обывателям.

Случалось, разумеется, что домоуправов прятали за решетку практически ни за что. Время было неспокойное, с каждым советским жителем могло подобное случиться, и домоуправы, естественно, не были исключением. Бывали случаи, когда давали год за то, что в