Сигареты - Хэрри Мэтью

классе. В одиннадцать лет она посмотрела фильм с Соней Хени[126]; к концу зимы она уже участвовала в соревнованиях по фигурному катанию. Успешно гналась за популярностью – даже в пансионе, где проявила склонность коллекционировать ухажеров. Одноклассницы прощали ее, потому что ее кавалеры были для них слишком стары.

Ею гордились бы любые родители. Аллану с его карьерой, занимавшей все время, гордости было достаточно. Мод, у кого занятий было гораздо меньше, жалела, что у нее нет живой матери, чьему примеру она б могла последовать. Успехи Присциллы убеждали, но Мод подозревала, что, каким бы ни было ее воспитание, многих своих успехов она бы добилась в любом случае. Порой, когда Мод думала о дочери, ее пронзала боль сожаленья: была ли она сама когда-либо ей поистине полезна?

Присцилла опиралась лишь на собственные силы с тех самых пор, как начала ползать. Мир она видела как рассадник вероятных удовлетворений. Препятствия вроде ее учительницы в четвертом классе направляли к бо́льшим возможностям. Лишь раз познала она полную беспомощность. В свои четырнадцать она подружилась на летних каникулах с Льюисом Льюисоном. Ее к нему притянуло тем, что он не походил на других мальчишек, и его робостью, граничившей с угрюмством, и она отказалась от своих обычных дюжих восемнадцатилетних парней, чтобы добиться его. Наконец он ее поцеловал и однажды жарким днем завел в пустой амбар за домом его родителей, а там схватился с ее крепким худосочным телом – и со своим собственным. Ее сопротивление его натиску разъярило его меньше, чем его неспособность довести этот натиск до конца, отчего он, лежа на ней сверху, обезумел и принялся тереться о ее плоть, словно ребенок, который не может выбраться из чулана и колотит в дверь. Она была в ужасе и, оказавшись в этом капкане, утратила контроль над собой.

Льюис сбежал. Ее нашла, помыла и утешила Луиза. Пообещала заняться Льюисом и настоятельно посоветовала Присцилле поговорить с матерью. Та согласилась. Мод уж точно проявила бы сострадание, а «аварию» Присциллы, пусть и детскую, вызвали взрослые дела. Она могла бы побеседовать с Мод на равных.

Присцилла сидела одна в передней комнате. Этого она никогда еще не делала. Озадаченная Мод неподвижно стояла в дверях.

– Я, наверное, чаю выпью.

– Хочешь, я тебе сделаю?

– Это было бы мило. Дарджилинг, пожалуйста.

– Я сегодня днем видела Льюиса.

– Какой везучий мальчик! А как Джин относится к тому, что ты его бросила ради пятнадцатилетки? Я вот видела Фиби. Насколько я смогла распознать, она учила своих вожатых вязать узлы.

– Уж лучше б я пошла с нею в тот поход.

Мод поставила две чайные чашки и закрыла дверцы буфета. Она пыталась нащупать слова, которые побудили бы Присциллу продолжать, и преуспела лишь в том, что их не нашла. От раздражения тем, чего она не могла сказать, голос ее вынужденно задрожал:

– Тебе, по крайней мере, нужен новый спальный мешок. – Она глупо засмеялась, чтобы скрыть дрожь в голосе.

Присцилла тоже засмеялась и сжала плечо Мод.

– Не беда. Другие парни меня примут, когда б я этого ни захотела. Покажи, что наденешь вечером?

Они пили чай. О Льюисе в амбаре Мод так ничего и не услышала.

Как правило, Присцилла поверялась Мод. Рассказывала ей все, что захотелось бы знать матери. В деликатных вопросах она часто излагала дело после факта, оставляя Мод с предрешенными исходами. Когда через несколько месяцев после выпуска из колледжа Присцилла объявила о своей связи с Уолтером, Мод не удивилась тому, что дочь уже к нему переехала. Как обычно, ей оставалось либо полюбить это, либо проглотить.

Следующую зиму Мод скучала по дочери. Ей не хватало того, чего вместе у них никогда не было. Мод казалось, что дочь выросла в одном кратком вихре вчерашних дней, пока сама она глазела из окна на закат над Адирондаком. Мод ее родила, а выросла Присцилла без нее. Едва ли Мод теперь что-то могла с этим сделать.

Но кое-что все же могла. Она вспомнила своего отца (ох, с ним-то всякое происходило, с ним они были два сапога пара, за его слова и руки она цеплялась), вспомнила его решимость ее обучать. Пусть даже больше ничему, но она б могла научить Присциллу, что деньги – та возможность, какой следует овладеть. Присцилла могла бы вынырнуть из той слепоты, что поразила Мод и Полин. Мод знала, что, подобно луне в небе или деревьям в лесу, деньги окружают их слишком уж естественно, чтоб вообще о них думать. Мод не могла винить Присциллу за то, что той деньги «на самом деле безразличны», – она же никогда не просила ее выходить ночью на улицу проверить, светит ли луна и растут ли деревья. Такое само о себе заботится. Даже Аллан, сам знавший и пекшийся о деньгах, не выказывал никакой тревоги о Присцилле:

– Достаточно того, что ей не нужно беспокоиться. Вот что означает «достаток». Выучится, когда время придет.

Мнение Аллана не поколебало Мод. Меланхолическими зимними днями она осмысляла эту задачу. Наконец у нее возник замысел. Едва ли она умела повлиять на Присциллу непосредственно. Мод должна создать собственный предрешенный исход – такую ситуацию, в которой Присцилла вынуждена будет использовать деньги и принимать решения о них.

Мод задумала свой проект в начале мая, когда весна запоздало согревала верховья Хадсона. Несколько недель спустя она отправилась в свой банк в большом городе и привела план в действие. Распорядилась каждый год следующие десять лет переводить двадцать тысяч долларов Присцилле. Доход этот та могла бы тратить; капитал же могла только вложить. Ей придется его вложить.

Делая эти распоряжения, Мод меньше и меньше думала о Присцилле, а больше и больше – о своем покойном отце. Завершив свою часть, она попросила представителей банка уведомить Присциллу. Схему эту ей можно было бы представить как результат старой договоренности. Мод убеждала себя, что ей необходимо избавить Присциллу от докуки благодарности. Она выполнила свой долг в манере незримого опекуна, как посредник безличного благожелания.

Эти слегка безумные предосторожности тут же возбудили подозрения Присциллы. Она распознала в них руку Мод. Присцилла вспомнила, как однажды, когда ей было девять, она вернулась домой из школы на два часа позже и обнаружила, что ее мать на террасе советуется с полицейским. На следующий день Мод установила в спальне у Присциллы телевизионный приемник (тогда новинку и редкость) – взятку за то, чтобы она больше никогда не опаздывала домой. Присцилла подумала: теперь я свершила богемное сожительство, и мама подкупает меня,